Корёный кусок

Давняя история.

- Михевна, у тебя заварочки не найдется? Немножечко, чайну ложечку насыпь, ежели есть.

- Есть, как не быть! Да чё уж, какие ложечки - так, без счету насыплю.

Наталья Михеевна оторвала кусочек коричневатой плотной бумаги, в которой вчера принесла из магазина пшено. Скрутила кулечек, насыпала из жестяной банки, наверное, цельных три ложечки чая. Пущай попьет Дашка, чать, родня. Двоюродная все ж таки сестра.

Иконописное изображение мытаря и фарисея. Это вечный сюжет, встречающийся и сегодня. Неделя о мытаре и фарисее - первый воскресный день, с которого начинается приготовление к Великому посту.

Дашка, конечно, тоже отцова дочь. Да только ее ли, голытьбу, по батюшке величать. Соседи, правда, Дарьей Ефимовной кличут, как дельную. А для нее - Дашка и есть.

- Спаси тя Христос, Михевна! - Дарья поклонилась и заторопилась к выходу.

- Да ты сядь, посиди, куды опять помчалась!

- Ой, да у меня робятёшки одни, на минутку оставила, к тебе вот за заваркой побежала.

Наталья Михеевна поджала губы, неодобрительно глядя вслед Дарье. Уж не молоденькая, так бегать. Сидела бы дома, отдыхала, руки изработанные поберегла. Дак нет - соберет всех внучат и айда со двора на двор. К одной снохе зайдет, че та не успела прибрать, приберет, к дочерям зайдет - одной похлебку сварит, другой полы намоет, а там и через все село ко второй снохе. Как же - они работают, а бабаня и за детьми приглядит, и по дому поможет. Неугомонная! Потому и худющая, одни мослы.

Вот она же не стала детьми обвешиваться. Один сын, и хватит. Зато и живет в достатке, и не мечется со сворой детворы, как Дашка.

- Михевна, прости, я опять к тебе, - Дарья, легонько постучав в незапертую дверь, смиренно встала у порога. А в руках-то тряпичный мешочек, прижимает к себе. Знать, сызнова чего-то понадобилось! - Не серчай, я чаёк-то заварила - спаси тя Христос! - а сахарку-то и нет. Может, отсыплешь чуток, а?

- Отсыплю, - хмуро кивнула хозяйка. Помедлив, достала тяжелую банку из-под повидла, доверху наполненную желтоватым колотым сахаром. Отсыпала из банки в эмалированную кружку несколько мелких комышков - чуть прикрыла донышко. Нечего поважать-то, так и будет бегать то за чайком, то за сахарком! Пущай видит, что здесь ей не торговая лавка. Молчком взяла - чуть ли не рванула из рук мешочек, высыпала в него сахар из кружки.

Дарья поклонилась, поблагодарила и всё так же шустро выскочила за дверь. Благо, бежать недалеко, через два дома.

Ну - дом дому разница! У ней-то, у Натальи Михеевны, просторные хоромы, и в дому - глянуть гожечко. Всё есть, полна чаша. А у этой - ничё в руках не задержится! Какая есть копейка - детям, какой кусок - внукам, и одета в сношнины платья, и обувка дырявая. Ну не баба, росомаха, право слово!

За окном мелькнул знакомый платок. Наталья Михеевна всплеснула руками: да что она, так и будет носиться от избы к избе? Че ей теперь-то понадобилось?

- Михевна, - чуть ли не прошептала, стыдясь, Дарья. - Ежели есть… дала бы краюшечку хлебушка!

- Есть! - сердито рыкнула Михеевна и ладонью пристукнула по столу. - Есть у меня и хлебушек, и не краюшку - я те полбуханки дам. У меня-то всего навалом, это у тебя дыра в горсти. Да че ты бегашь-то, че суетишься? Уж сказала бы - чаю хочу, села бы за стол, я бы тебе и чайку налила, и сахарку дала да вареньица, посидели бы, попили чаю да покалякали.

- Прости, Михевна! - покаянно склонила голову Дарья. - Спаси Христос, кабы не ты…

- Иди уж! - махнула рукой сестра. - Да чай уж больше-то сёдни не прибежишь? Скоко можно: то одно, то другое, дай да дай! Уж совесть-то иметь пора!

- Прости… - Дарья сгорбилась, вышла из дому, прикрыв за собой дверь, постояла на крыльце, унимая колотьё в груди. Чё-то в сердце вступило…

Да разве ж она стала бы бегать, просить еды - не себе ведь, детишкам! Знамо дело, мамки их утром накормили, а они набегались, через час-другой уж опять голодными глазенками сверкают. «Посидела бы, чайку попила…» - дак ведь одна бы она у Михевны напилась чаю с вареньицем, а так всех робятёшек вдосталь угостит сладким чаем с хлебушком. А сама-то и крошечки не возьмет. Горек корёный кусок!

И ведь Наталью-то как жалко! Корёный кусок - он же и ей самой не впрок. Где бы Господь за милостыньку зачел, глядишь, за родителев поминочек пошел бы, и ей самой тоже. Милостынька, говорят, райские двери отворяет. Ну вот… нет - отдать этот долг надо, чтобы не серчала Михевна. А дядю Михея и тетку Марью, саму Наталью и ее сына и так разве ж забудешь. Чай, на коленях каждую ноченьку вместе со всеми своими живыми и усопшими поминаю.

Намедни полола траву в огороде, услышала - Верный взлаял. Знать, чужой кто-то к калитке подошел. И точно: стоит немолодая уж женщина, лицо серое, усталая, глаза ввалились, щека щёку ест. Попросила водицы напиться. Ну - кликнула внучку: отнеси водички да хлебушка кусочек. Она хоть и не просит еды, а видать же, котомка за плечами обвислая, пустая. Пусть немножко да поест, сил прибавится. И переночевать пустила бы, но странница не стала задерживаться, отдала пустую кружку и пошла своей дорогой. Уж почитай двадцать лет после войны прошло, а всё ходят странники - тоска, что ли, гонит, как перекати поле…

Ох, да что же это я - нашто вспомянула! Сказывала же маманечка: кто тебе плохое, али кому ты доброе что сделала, забудь, как не было! Одно только: странничке этой, Господи, помоги, не оставь ее в пути. И Наталии, бедной сестрице моей, воздай добром!

...Ниче, вот завтра старший сын получит зарплату, даст мне рубль, а то и два - «Купи себе, маманя, чего-нибудь вкусненького!», - первым делом побегу в лавку да куплю и сахару, и махоньку пачечку чая, и хлебушка буханочку. Всё, что назанимала, до крошечки отдам Михевне. Спаси ее Христос!

Ольга Ларькина.