‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

Русский писатель

Эти слова написаны на надгробье нашего ушедшего в Вечность друга Николая Михайловича Коняева.

Эти слова написаны на надгробье нашего ушедшего в Вечность друга Николая Михайловича Коняева.

Никольское кладбище Александро-Невской Лавры в Санкт-Петербурге одно из самых сакральных мест северной столицы. Здесь словно застыла история этого великого города. Идешь от могилы к могиле, и как будто перелистываешь «книгу судеб». Здесь похоронен святой Матфей Татомир (†1904 г.). Невдалеке символическая могила расстрелянного большевиками Митрополита Петроградского Вениамина. Здесь же упокоился Митрополит Иоанн (Снычев). Немало и тех, кто прославил город на Неве мирским служением. Тут похоронена известная певица Анастасия Вяльцева - над ее могилой возведена часовня. На Никольском покоится историк Лев Николаевич Гумилев. Теперь на этом старинном кладбище есть и особенно дорогая для сотрудников «Благовеста» могила…

Еще три года назад дал себе зарок: как только приеду в Питер, первым делом пойду на могилу нашего друга и автора Православного писателя Николая Михайловича Коняева. Всё так и случилось. В первый же день договорился о встрече на Никольском кладбище с вдовой писателя Мариной Викторовной Коняевой. У могилы ее мужа хотелось расспросить ее о том, как жил в последнее время и как умирал известный Православный писатель. Вот вижу его могилу рядом с профессорами Санкт-Петербургской Духовной Академии. Могила новая, с кованым металлическим крестом, она не уступает в строгом изяществе старинным захоронениям. На кресте под именем почившего значатся всего два слова: «Русский писатель». Но зато какие это слова! Помолился о упокоении нашего старшего товарища и сразу включил диктофон. За три года со дня смерти Николая Михайловича у меня к Марине Викторовне Коняевой накопилось немало вопросов.

- Расскажите про медаль Пушкина. Дошла она до вашей семьи?

- Да, Николай Михайлович получил государственную награду - медаль Пушкина. Но так вышло, что получил посмертно. Президент России Владимир Владимирович Путин подписал указ о награждении писателя Николая Михайловича Коняева этой медалью точно в сороковой день после его кончины! Указ о награждении был подписан 25 октября 2018 года. Еще в этот знаменательный день был день рождения мамы Николая Михайловича, Марии Александровны.

А с медалью получилось так. Ее должны были торжественно вручать в Смольном, потому что вместе с Коняевым была награждена такой медалью еще и наша петербургская знаменитая поэтесса Ирэна Сергеева.

- Николай Михайлович к ее творчеству хорошо относился?

- Да, они дружили, хотя она сложный человек. Ей сейчас 85 лет. У Николая Михайловича вообще миротворчество и братолюбие всегда были на первом месте. При нем многие даже не ссорились, потому что считали, что это неудобно делать в его присутствии. Он как-то умирял всех. И вот Ирэне Сергеевой вручали в Смольном награду. А ко мне подошли, деликатно издалека начали разговор и сказали: «Понимаете, медаль-то дается ныне здравствующим, а тут вдруг узнают, что подписан указ о награждении уже умершего, так давайте награждение перенесем…» Имелось в виду - провести награждение в менее торжественной обстановке. Конечно, я спорить не стала. Мне сказали: вот будет общее собрание санкт-петербургского отделения Союза писателей России в январе, там и вручим. И назначили собрание на 21 января, на мой день рождения. Но потом переиграли, там что-то не получалось, и перенесли дату. Назначили на 25 января, а это день нашего знакомства с Николаем! И вот медаль Пушкина мне вручали не где-нибудь еще, а в Бироновых конюшнях, в том самом доме, где скончался Александр Сергеевич Пушкин. Ведь Бироновы конюшни - это продолжение Дома Пушкина на Мойке. Просто там большой зал, в котором помещаются все наши петербургские писатели, и там удобнее провести общее собрание. Там мне торжественно вручили медаль.

- Вы с будущим мужем познакомились в Белоруссии?

- Да, в Минске. Я не из Белоруссии родом, и Николай не оттуда. А так вот вышло. Он работал в Минске редактором на киностудии. А мою маму когда-то пригласили на три года поработать в Минск, потому что нужно было возглавить цех химической очистки воды на ТЭЦ. И ее туда пригласили. Но после Подмосковья ей показалось, что так хорошо там жить, такой зажиточный спокойный город Минск. Остались. А вообще мы из Ступино, из Подмосковья. И папа согласился на переезд, и там через несколько лет родился мой младший брат.

- А в каком году познакомились?

- В 1980-м - и тут же поженились. Я была уже перестарок, мне было 26. Это по сегодняшним временам не много. А вот моя бабушка считала, что 23 - это уже для замужества край.

- Николай Михайлович вас старше?

- На четыре с половиной года всего. Мы буквально пять раз встретились и поженились. Через три месяца уже были женаты.

- Как вы познакомились?

- Я биолог по образованию, в Институте генетики и цитологии работала в Минске. И вот пришла к своей сотруднице, она кандидат наук, у нее папа - академик, генетик очень известный, Турбин. Пришла к ней поздравить ее дочку с именинами, Татьяну. И неожиданно, через полчаса - звонок в дверь, и заходит Николай. Оказалось, Люба вместе с Николаем училась в Литературном институте в Москве, они сокурсники. И вот он приехал ей рассказать последние новости студенческие. А тем более у нее хранились многие его рукописи, книги. Под всеми диванами, кроватями и в каких-то чемоданах лежали. То есть, у нее склад был того, что принадлежало Николаю. Они дружили.

- И этот самый первый взгляд был там?

- Да. Но они так мгновенно увлеклись разговором, что про меня вообще просто забыли.

- Ну, когда сокурсники встречаются, так всегда бывает.

- Понимаете, крохотная кухонька. Его посадили на табуретку, а мне дали маленький детский стульчик, я вообще внизу оказалась. И, естественно, они про меня просто забыли совершенно, и разговаривают-разговаривают…

Мою подругу зовут Любовь Николаевна. И самое интересное, что глаза Николая Михайловича в реанимации закрыла тоже Любовь Николаевна. Вообще удивительные совпадения.

- Когда же он на вас посмотрел-то?

- Совершенно он на меня не смотрел. Мы обратно ехали в одном троллейбусе. Я вышла раньше, потому что ближе к центру жила, а ему на самую окраину нужно было ехать. Мы не обменялись ни телефонами, ни адресами. Прихожу домой, говорю: «Мама, я суженого встретила». Она говорит мне: «Кто он?» - «Писатель». Она говорит: «Мели, Емеля, твоя неделя». И потом такая пауза, и мама спрашивает: «Когда вы с ним встретитесь?» Я говорю: «Мама, ну если он мой суженый, значит, я с ним когда-нибудь встречусь». Встретились через три недели, перед Сретением. Литературный вечер в Минске был, Цветаевой посвященный. Какой-то еще сборник вышел, и как раз его обсуждали, кто-то читал стихи. И я туда с Любовью Николаевной пошла, и Николай там тоже неожиданно оказался. И назад мы уже вместе шли, уже познакомились. Потом еще несколько раз встречались, и вот через три месяца ровно поженились. Это стремительно было. Меня очень сильно выручало именно то, что я назвала его суженым, потому что я у бабушки в свое время спрашивала, что такое суженый. И для меня это было очень важно. И вот это ощущение - не просто муж, а суженый - мне помогало в очень тяжелых ситуациях. Потому что хватало всяких ситуаций непростых.

Потому что бабушка меня учила: жди суженого. Это за 10 лет до встречи с Коняевым было. Когда я на первое свидание пошла, ни с того ни с сего прямо на глазах у молодого человека, который приближался ко мне, упала. Он мне помог подняться, туфлю с проезжей части принес, как-то я так летела непонятно, ровное место совершенно было. Я даже не помню его имени, не Николай точно. И я ему говорю: «Ты знаешь, если такое начало, наверно, продолжать уже не стоит». Возвращаюсь домой вся зареванная. Бабушка моя, она верующая была, мамина мама, она говорит: «Какая радость! Какая радость!» А смотрю на нее и думаю: ну у бабушки, старенькая уже, мозг усыхает, понятно, что она не реагирует на какие-то вещи. А сама продолжаю реветь. А она говорит: «Твой суженый впереди». Тут у меня высыхают слезы.

- Десять лет ждали?

- Одиннадцать даже. Высыхают слезы у меня тут же, у меня интерес. Спрашиваю: «Бабушка, а кто такой суженый?» Она говорит: «Это не тот, когда ты вот увидела, очаровалась, и что-то вот в тебе загорелось. Нет, это не суженый, это влюбленность. А суженый - это когда ты увидела человека и ощутила такую ясность, такую тишину в душе, что вот всё в жизни ясно. Вот когда ты такое почувствуешь, значит, это твой суженый».

- И вы такое почувствовали?

- Да. А он-то на меня никакого внимания не обращал вначале, я сидела, рот раскрывши, смотрела на него. Вы бы видели его тогда - неопрятные длинные волосы, свитер весь в затяжках… Это я потом уже, задним умом вспоминала, как он выглядел неказисто, но на это тогда не смотрела. Я увидела в нем суженого. Как только он зашел, я сразу прекратила разговор с Любовью Николаевной, я Любой ее называю, мы до сих пор с ней общаемся. И я как-то перестала даже о чем-либо говорить, потому что как-то стало так хорошо, что мне не до них вообще было. Может, они это почувствовали, и потому между собой общались, не знаю.

- Марина Викторовна, живые и умершие родные люди все равно связаны. Бывают дуновения какие-то оттуда?

- Снов о нем у меня не было. Потому что большие молитвенники, которые напрямую с Господом общаются, они говорят, что чаще всего люди приходят во сне, чтобы попросить молитв у близких… А я за него и так молюсь. За кого мне еще молиться? У меня больше никого нет.

- Как умирал Николай Михайлович?

- Ровно за сутки до его кончины, тоже в 13.00, в субботу, я с утра была, конечно, в больнице. Меня единственную пускали к нему. Сейчас пускают в реанимацию, а раньше невозможно было пробиться, даже целыми неделями люди не могли попасть. Он умирал в Александровской больнице Санкт-Петербурга. А пускали меня потому, что знали: я крепкая, и к тому же мужу старалась помочь, массировала больные места. Не сразу стали пускать, он 17 дней там лежал. Молилась так: «Господи, у Тебя столько чудес, ну может быть, еще одно чудо возможно? И пусть Николай Михайлович как-то выздоровеет, но если это невозможно, отпусти ему милости, вот только милости. Не нужно ни его жизни, ни моей жизни, вот только милость к нему, больше меня вообще ничего не интересует». Не знаю, откуда у меня такие слова появились. И почему-то они у меня выскакивали невольно. И вот ровно за сутки до этого, в 13.00, меня попросили выйти из реанимации в общий коридор, и говорят: «Мы вас скоро позовем, просто тут аппаратуру надо установить, поэтому простите, но вы здесь мешаете». И я вышла оттуда, только включила телефон, и сразу звонок. Смотрю - отец Валерий Швецов звонит, наш очень давний друг. И он говорит: «Мы сейчас с отцом Иоанном Мироновым молились о здравии Николая Михайловича, и тебе сейчас батюшка сам скажет…»

- Протоиерей Иоанн Миронов? Это же известный петербургский старец!

- Да, старец. Мы знакомы с ним, он любил Николая, даже его книги читал, несмотря на свой преклонный возраст, причем даже иногда требовал: «Ты вот эту книжечку-то мне принеси, она мне очень нужна». И вот он передает трубку отцу Иоанну Миронову, и старец говорит мне дословно: «У Николая там все будет хорошо, отпускай его». Я и так это понимала, но представляете, когда старец сказал... Пришло подъемное какое-то состояние… И, конечно, стало понятно, что после этого нужно молиться уже на исход души. А в это же время, тоже в 13 часов, только я потом уже об этом узнала, не сразу и не в этот день, что Митрополит Константин, который его отпевал здесь, в Лавре, он уже приехал утром сюда, в Санкт-Петербург, зная о тяжелом состоянии Николая. Хотел его поддержать. И с келейниками ровно в час дня они молились в келье у него, там несколько человек было, и вдруг во время молебна о здравии падает старинный образ Николая Чудотворца, и откалывается верхний угол. Они тоже поняли, что нужно молиться уже на исход души.

А вот мой внучатый племянник и мой крестник Ванечка, ему семь лет было, и как раз их бабушка пригласила и говорит: «Хотите посмотреть, где дядя Коля и тетя Марина жили здесь вот, недалеко?» Они говорят: «Да, хотим». Они подходят к дому, Ванечка очень радуется всему, говорит: «Какой дом красивый, эркер, всё, я хочу туда». И вдруг он замер, и она его толкает-толкает, толкает-толкает, а он как вкопанный стоит, вообще ни на что не реагирует, хотя очень подвижный ребенок. Проходит минут пять, не меньше, бабушка потом мне рассказывала: ему объясняю, что младший, он же с голода сейчас начнет истерику, давай-давай быстрей домой, нам обедать нужно. И тут Ванечка вдруг как будто очнулся от какого-то сна и произнес: «Здесь будет табличка «В этом доме жил писатель дядя Коля».

- Это в поселке Вознесенье, где родился Коняев? Или здесь в Петербурге?

- В Питере, на Моховой, где мы раньше жили. До Разъезжей улицы мы на Моховой, дом 17, жили. Напротив журнала «Звезда», окна в окна, третий этаж, эркер роскошный был.

…И бабушка посмотрела - 13 часов 5 минут. То есть он замер в 13 часов, когда отходила душа Николая Михайловича.

- Какими были его последние слова?

- Он же в больнице еще и в блокнот писал. Записи сохранились. И вот из последнего, что он записал в больнице: «Губы землей обметало». Потом у него такая запись есть: «Святый ангеле… Я ощущаю его. Это он прочищает ту муть, что накопилась во мне. Прочищает забитые желчью протоки души».

- Николай Михайлович был счастливый человек, как вам видится?

- Он счастлив был тем, что всю жизнь занимался любимым делом. А по-житейски он не был счастлив, потому что, понимаете, он иногда выпадал из жизни совершенно. То есть его часто здесь как будто не бывало. Он бывал целиком в тех временах, о которых писал. Вот, допустим, он о святых пишет - и он в том веке находится, в котором они жили. Даже бывало иногда, захожу в его кабинет, а он… понимает несоответствие того века и меня, моего облика. Не то чтобы там какие-то «трансы» или еще чего. А просто никак не поймет, где он. Настолько роднился со своими героями, неважно какими. Он ведь не только о святых писал. Писал и о обычных людях. Ему в письме однокурсник еще в 75-м году писал: «В твоих рассказах твоей любовью отверженные освещаются». Потому что он о таких «чудиках» писал, которые как бы для общества вообще никакого не представляли интереса, и думалось многим, что это уже и не люди. А Господь говорит же, что солнце-то светит на всех.

- Протоиерей Геннадий Беловолов в его жизни сыграл какую-то роль?

- Конечно. Мы начали ходить вначале к нему еще в Музей Достоевского. Это был 1992 год, он там работал научным сотрудником. И он там проводил очень интересные встречи с людьми. Коняев и выступал там, и просто бывал там. А потом мы часто к отцу Геннадию ездили в Сомино, где у него основная служба, это 70 километров за Тихвином. Там с ночевками тоже бывали. И Николай у него в доме много рассказов написал. В некоторых рассказах Сомино описывает, службы церковные. И я с ним приезжала. Иногда двадцать минут, а иногда и сорок минут исповедь шла, и такая неторопливая… И не то чтобы там рассказы о чем-то, а именно исповедь. Потому что так много всего накопилось за жизнь. Хотя я крестилась поздно… Я ведь позже Николая Михайловича крестилась, в 1990 году, а он в 1989-м. Стала его крестной Алла Александровна Андреева, вдова Даниила Андреева, сына известного русского писателя Леонида Андреева.

- Вы на его крещении присутствовали?

- Нет. Он поехал в Москву и там крестился. А перед этим у нас, перед его днем рождения, обокрали квартиру и вынесли двенадцать старинных икон. Это было в 89-м. А в марте он вообще мог умереть, у него расплавлялся желчный пузырь, и его спасли буквально в последнюю секунду. Врач вышел и говорит: «Еще одна такая операция, и у меня сердце остановится». Это чудеса. Это случилось 13 марта. Его оперируют, а я хожу счастливая, и не могу понять, в чем дело. А это мои именины, оказывается. И еще в этот день память Блаженного Николая Салоса, Псковского.

Еще во время учебы в Литературном институте он старался посещать святые места, ходил в церковь, прикладывался к святыням. Он был уверен, что крещен с детства. А крестился, когда начал писать семейную хронику о трех поколениях предков. И изучая их жизнь, вдруг понял, что его не могли крестить. Потому что папа - директор школы, бабушка очень тяжело болела, мама не могла бросить дом, ехать далеко. Там трое суток туда-обратно нужно было добираться до храма. Потому что единственная действующая церковь была в Важинах, возле Подпорожья, это очень далеко. И она никогда не закрывалась, эта церковь.

- А как вдова Даниила Андреева на него смогла повлиять?

- Мы с ней дружили, она художница очень интересная была. И мы к ней часто в гости заходили, а она жила как раз у Воскресения Словущего на Успенском вражке, знаменитый московский храм. Даниила Андреева уже двадцать лет как не было в живых. Я думаю, она его вымаливала, своего мужа. Она была человек церковный, а он-то там напутал много чего в своей «Розе мира». Но Алла Александровна любила своего мужа. Ни одна жена не может быть объективна по отношению к своему мужу. Да и не надо быть объективной, потому что это судьба. Это Божий дар. Вот она и не осуждала за всевозможные духовные заблуждения своего мужа Даниила Леонидовича. А просто молилась о его упокоении. И вот Николай поехал без меня по писательским делам в Москву, зашел в гости к Алле Александровне. И за разговором она у него спрашивает: «Так вы все-таки крещеный или нет?» Он говорит: «Алла Александровна, я не знаю, потому что, - говорит, - сейчас написал семейную хронику и понимаю, что, скорее всего, не крещен». Она говорит: «Так, завтра с полным погружением в Воскресения Словущего». А у нее прямо дом напротив храма. Так она стала его крестной.

- В одной дневниковой записи у него прочел: «Венчались с Мариной». Мы это публиковали.

- Мы венчались в 93-м, через 13 лет нашего брака.

- Как Николаю Михайловичу удавалось духовную жизнь совмещать с писательством?

- Утро начинал с того, что после душа одевался, причесывался и становился у нашего домашнего иконостаса. Я, естественно, рядышком, и в обязательном порядке все-все утренние молитвы читали. Иногда, очень редко, сокращали утреннее правило. Но при этом мы всегда читали «Деяния Апостолов». А вечером обязательно читали Евангелие, по главам. И он даже отмечал дни, когда мы закончили полный цикл чтения Евангелия. И никогда не давал мне читать Евангелие, даже если у него болело горло или был насморк, он сам читал. Псалтирь могла читать, он позволял, или Деяния. Но Евангелие читал только он. Вообще он чтец был изумительный. Он в стихаре в алтаре помогал священнику.

- Не обижайтесь на меня за такой вопрос… Если бы он не пил, прожил бы дольше?

- Тут про меня шутили: «Коняева на скаку остановит». Глеб Горышин, писатель, он был редактором журнала «Авроры» когда-то, такой высокий был, статный, с низким голосом, он в кругу писателей говорил: «Страшнее жены Коняева никого нет». И делал паузу такую, актерскую. И даже те писатели, которые и не слушали, сразу так примолкали… И сразу так ушки у всех на макушке, и он поясняет: «Она водку в раковину выливает».

- В общем, боролись вы…

- Не то слово! Мужу не раз говорила, что я, может быть, огорчаю тебя этим, но ты когда-нибудь поймешь, насколько это важно. Из Литературного института распущенность у него пошла. Когда учился в Политехническом, тоже бывало, конечно, всякое, но не так. А там была распущенность. Хотя не Литинститут виноват, конечно.

Мне приходилось его, во-первых, принять, какой есть, какого Господь послал. Но каким-то образом все-таки это не столько «лечить» приходилось, сколько сглаживать все эти отрицательные моменты. Я находила очень мощные аргументы, чтобы отвратить его от ненужных встреч, застолий. Потому что понимала, там может быть встреча и интересная, но окончится одним и тем же. И я не отмечала никогда свой день рождения, чтобы был трезвый этот мой день.

- О работоспособности Николая Михайловича ходят легенды...

- А у них вся семья такая. И сестра, и брат - трудоголики невероятные. И к тому же он очень хотел успеть много чего сказать. То, что ему открывалось, оно буквально, знаете, его словно разрывало изнутри. И нужно срочно писать! Но иногда он вынашивал десятилетиями какие-то произведения.

- Как в вашей семье было с деньгами?

- По-разному. До того, как СССР стал рушиться, он был состоятельным человеком. Я как-то поехала в Минск, к папе, мы уже здесь давным-давно жили, а папа болел. И муж мне звонит и говорит: «Марина, слушай…» Оказывается, он пошел платить какой-то взнос и узнал, что за год заработал восемнадцать с половиной тысяч рублей. Это был 1985-й год. На эти деньги тогда можно было купить три автомобиля «Жигули» последней модели, и еще на жизнь осталось бы. Просто богатый человек. Но так как жена у него сидела все время с ним в библиотеках, в архивах, выписывала там что-то, еще как-то помогала, мне некогда было ходить по магазинам. И мы практически ничего не успели приобрести - ни мебель купить, ни одежду, ни какие-то бытовые вещи. Из собственности у нас есть крошечная квартира, правда, она занимает весь этаж, 56 квадратных метров. А у нас пять этажей в доме и пять квартир в этом доме старинном, 1865 года. В 1965 году, спустя сто лет, был капремонт в доме, и у нас такие потолки высокие сделал архитектор, а у всех остальных маленькие потолки в этом доме, как ни странно, а у нас самые высокие - три метра двадцать сантиметров. Не в этом дело. Мы смеялись с Николаем, у нас даже велосипеда нет. Детей нам Бог не дал… У нас есть кот - всё, больше у нас практически ничего. Машину не покупал он из-за проблем со зрением.

В 1990-е годы мы сильно обеднели. Гонорары остались такими же, как двадцать лет назад, но инфляция была такая, что за этими гонорарами не было смысла ходить даже на почту. Потому что больше сил потратишь, чтобы получить эти три копейки, которые никому не нужны уже. Ну, как-то крутились, что-то удавалось продавать. Меня родители приучили к тому, что у нас всегда в тумбочке есть деньги, при родителях моих, но никто не знал, сколько их там. И так же мы жили. Туфли сносились, тогда следующие покупаешь. Никогда излишеств у нас не было, у нас даже не было потребности в этих излишествах. И мне говорят: «Марина, а почему вот ты не купишь себе бриллианты, не носишь?» Я говорю: «А зачем? У меня вот серьги серебряные, за полторы тысячи. Мне идут они. Это жена издателя должна сверкать бриллиантами, потому что по этому все определяют, хорошо у него идут дела или нет. А у меня муж писатель, не издатель. И я в его лучах могу спокойно чувствовать себя в чем угодно».

- Кто был лучшим другом Николая Михайловича?

- Митрополит Петрозаводский Константин (Горянов). Когда Николай Михайлович скончался, он в сердцах сказал: «Не могу отвечать за слово «единственный», но это был мой настоящий друг». У них были сокровенные отношения. Душа в душу общались. Владыка Константин двенадцать лет был ректором Санкт-Петербургской Духовной Академии. Он тогда был Епископом, потом стал Архиепископом, потом его направили в Курган, теперь он в Петрозаводске. Но не прекращалось общение никогда, потому что он все время сюда приезжал. И тут же встречался с нами.

- В чем вы теперь свою миссию видите?

- Миссия - это, конечно, высоко звучит. Все теперь думают, что я продолжение Николая Михайловича, и его таланта в том числе. Но вот чего у меня нет, того нет. Какие-то маленькие способности мне Господь дал, но не более того. А от меня ждут таких же талантливых проявлений. Просят: вот напишите об этом, напишите о том. Я говорю: «Зачем мне писать?» Коняева мало кто читает, а кто будет читать еще и Коняеву Марину… А если говорить о миссии, то она в издании всех его неопубликованных при жизни работ. В том числе дневников, писем. Осталось еще много неопубликованного.

- Он дневник вел постоянно?

- Да, постоянно, всю жизнь.

- Были в дневниках какие-то вещи, которые вас потом, после его смерти, огорчили?

- Был бы рядом, поругала бы даже от возмущения: «Ах ты, такой-сякой…»

- Вам не поступало предложение написать о Николае Михайловиче книгу?

- У нас большая библиотека собрана из воспоминаний о многих знаменитостях, и западных, и наших. И мы с ним веселились над тем, что вдовы своих известных мужей если и пишут потом о них, то все мужья у них выходят или злодеи, или белые и пушистые. Середины нет. И самое главное, никаких плохих проявлений у них тоже не было, ни пьянства, ни гулянок, ничего такого не было… Если бы я писала, постаралась бы писать честно.

Рядом с могилой мужа похоронен преподаватель Санкт-Петербургской Духовной Академии Михаил Юханович Садо. В советское время его за веру преследовали, даже тюремный срок отбывать пришлось. Я как-то пришла на исповедь к его сыну, отцу Стефану, говорю: «Батюшка, простите, я помолилась, конечно, но так сумбурно, но очень мне нужно причаститься, потому что заканчиваю книгу воспоминаний». Он с таким интересом говорит: «Ваших воспоминаний?» Как-то даже необычно это прозвучало. Всегда он такой спокойный, а тут с таким неподдельным интересом спросил. Но я его разочаровала, говорю: «До моих еще далеко». И он приступил к исповеди, сразу к этой теме интерес потерял, и про грехи, про грехи…

- Как вам удалось поставить на могиле мужа такой замечательный памятник?

- Несколько лет назад к нам в гости приходил Юрий Игоревич Алексеев. Сейчас он главный архитектор по реставрации древнего Херсонеса и Троицкого собора во Пскове. И вот он как-то позвонил, я спросила: «Над чем сейчас работаете?» Отвечает: «Стихи пишу, но в основном моя работа - архитектура и реставрация по камню». Тогда ему говорю: «Может, вы мне нарисуете эскиз памятника Николаю Михайловичу? Или что-то подскажете?» Он говорит: «Какие еще эскизы, сам сделаю проект памятника». Я говорю: «Но проект авторский - а это очень дорого». - «За честь почту сделать проект памятника Николаю Михайловичу!» И безплатно сделал проект памятника за несколько дней. А полностью все надгробие оплатил Вячеслав Адамович Заренков, который участвовал в строительстве храма Ксении Блаженной у нас в городе на Петроградской стороне. На этом месте раньше был дом Блаженной Ксении. Об этом Николай Михайлович подробно успел написать.

Вот видите, рядом с могилой мужа еще одно надгробие, конца XIX века. Оно было сильно разрушенным от времени, сохранилась только часть плиты. Здесь был похоронен Павел Васильевич Шибалин, и кем он был, из какого сословия, мне пока что не удалось узнать. И как-то не по себе стало: вот, у моего мужа будет красивая ухоженная могила, а рядом - разрушенное старинное надгробье. К тому же, как только установим памятник Коняеву, соседнее старое надгробье уже не удастся отремонтировать. К нему просто не будет подъезда на специальной технике. Спросила директора кладбища, сколько может стоить реставрация старинного надгробья. Ответил неопределенно, тысяч сто. Ведь кран придется нанимать. А мне удалось договориться весь ремонт и благоустройство могилы сделать всего за 40 тысяч рублей! Видите, надгробье восстановлено. Теперь вот каждую неделю прихожу на могилу мужа, и чувствую, что с соседнего захоронения смотрят на меня с благодарностью. Мы еще при жизни Николая Михайловича хотели взять на себя заботу о какой-то разрушенной могилке. Но в ту пору что-то отвлекло и не удалось это сделать. А вот пришло время, и добрый замысел исполнился.

Записал Антон Жоголев.

200
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
1
3
1 комментарий

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru