Лучший день моей жизни

160 лет назад Император Александр II отменил в России крепостное право.

Утром 19 февраля (3 марта н.ст.) Государь со всей Царской Фамилией был у обедни в маленькой церкви Зимнего Дворца и по окончании Богослужения прошел оттуда в комнаты Императрицы, где все они пили чай. От Императрицы Государь отправился один к себе в кабинет и приказал камердинеру распорядиться, чтобы церковь опять отперли и чтобы в ней никого не было, даже ни священников, ни причетников. Вскоре потом он прошел в церковь и оставался в ней один около двадцати минут. Сторож, незаметно для него спрятанный за коридорными дверями, ожидал его выхода. Из церкви Государь шел необыкновенно скорым, торопливым шагом и с видом решимости, никогда прежде в нем не замеченной. По возвращении в кабинет, он тотчас сел за бумаги и начал их подписывать одну за другой, а всех подписей требовалось, говорят, тридцать пять. По подписании их, ни мало не медля, отправил бумаги с фельдъегерем к Государственному секретарю Буткову.

Этот памятник Царю-Освободителю Александру II стоял на Алексиевской площади (ныне площадь Революции) в Самаре. С 1927 г. на царском постаменте стоит памятник В.И. Ленину.

Так описывает современник утро 19 февраля 1861 года, когда завершено было дело освобождения крестьян от крепостной зависимости - дело по важности не имевшее равного в русской истории и бывшее в значительной мере личным делом Государя-Освободителя. Он чувствовал удовлетворение и радость... Он прошел к своей любимице, семилетней Великой Княжне Марии Александровне. «Я хотел расцеловать свою дочь в этот лучший день моей жизни», - говорил он впоследствии.

Не мог он не вспомнить в этот великий день и о своем отце, Императоре Николае I, который взял с него на смертном одре слово освободить крестьян. На прогулке в коляске он на несколько минут становился перед памятником «Незабвенному» (памятник Императору Николаю I у Исаакиевского собора - ред.), накануне (в годовщину кончины) украшенному цветами: мысленно он соединился с тем, кто лучше, чем кто бы то ни было другой, способен был понять владевшие им чувства.

Никто в столице не знал о совершившемся: дело подготовки освобождения крестьян держалось в строжайшей тайне. Печатание положений и Манифеста шло с лихорадочностью. В помощь казенным типографиям были привлечены частные. Набор развозили по ночам в придворной карете с охраною. Служащие и рабочие связаны были обязательством ничего не разглашать. При всяком выходе из типографии они подвергались обыску. Листы печатались в типографии Второго Отделения и в Сенатской типографии. С 12 февраля началась фальцовка и брошюровка в залах Первого Кадетского корпуса (в тех самых, где, как известно, происходили заседания Редакционных комиссий). Там же Положения и Манифест укладывались в кожаные чемоданы в полтора аршина длиною и в лубочные ящики в два аршина длиною. Все залы корпуса были завалены печатною бумагою - обучение кадет гимнастике и фронту было прекращено.

В народе ходили слухи, назначавшие то на один, то на другой день объявление «воли». Говорили и о 19 февраля, но 17 февраля появилось официальное оповещение о том, что 19 числа никакого правительственного распоряжения по крестьянскому делу не будет. Зато 18-го - в другом официальном издании появилось сообщение, что «в предстоящие дни молитвы и поста совершится давно ожидаемое народом событие». Это не препятствовало тому, что всякие разговоры о предстоящей «воле» оставались строжайше запрещены. Великая Княгиня Елена Павловна писала Николаю Алексеевичу Милютину, главному идеологу Реформы, 13 февраля: «Я чувствую себя обязанной предупредить вас, что среди моей дворни повторяют, что если ничего не будет к 19 февраля, то чернь придет к дворцу требовать разрешения вопроса. Следовало бы обратить внимание на эту болтовню». По утверждению П. Бартенева, ранним утром 19 февраля монахини из Дивеевой обители с иконами и молитвою ходили вокруг Зимнего дворца.

День опубликования Манифеста был приурочен к дате, имеющей значение символическое - к последнему воскресенью перед постом, к Прощеному воскресенью. Оно приходилось на 5/17 марта.

Ночью манифест развозили по церквам с предписанием священникам молчать и никому не показывать до обедни. В девять часов утра распространилась весть, что расклеено объявление на углах от имени генерал-губернатора, сообщавшее о великом событии и о том, что раздают Манифест...

С особой торжественностью должен был быть объявлен Манифест в Исаакиевском соборе, где должно было быть совершено митрополичье служение, и куда был приглашен дипломатический корпус. Только иностранные дипломаты, генерал-губернатор и духовенство были приготовлены к тому, чтобы услышать знаменитый отныне Манифест: для молящихся чтение его было неожиданным...

Как провел этот знаменитый день оглашения Манифеста Государь? Утром Великая Княжна Мария Александровна выбрала сама между своими образами икону Благовещения и принесла в подарок отцу. По свидетельству близкой к Царской Семье графини А.Д. Блудовой, девочка в этот день особенно была ласкова с отцом, обнимала и целовала его безпрестанно. Государь поехал с нею в Петропавловскую крепость на могилу отца помолиться там, а потом катался с нею в открытом экипаже. Около Летнего сада народ окружил и приветствовал его.

Государь решил поделиться своими чувствами с представителями армии, поехал на развод в Михайловский манеж. По окончании развода внезапно раздался громкий, как бы слегка надтреснутый голос Государя: «Господа офицеры, ко мне!» Все бросились к Государю и окружили его кольцом: никто в Манеже еще не знал о совершившемся событии. Государь сказал примерно следующее:

«Сегодня я приказал объявить Манифест о помещичьих крестьянах. Первый шаг к перемене их быта сделан дворянами, вашими отцами и братьями; между вами также есть помещики; следовательно, вы все мне сочувствуете, и я надеюсь, что вы по-прежнему будете служить верою и правдою и охранять престол, а я всегда привык доверять моей верной гвардии...» Всего нельзя было расслышать, так как Государь говорил волнуясь, невнятно, скороговоркою, глотая многие слова и притом со слезами на глазах. Речь Государя произвела потрясающее впечатление. Один из офицеров, который сам пережил эту сцену, в своих воспоминаниях пишет: «Никогда не забуду я стихийного энтузиазма, охватившего офицерство после этих слов. Раздалось могучее «ура», потрясшее своды Манежа. Кепи и каски замелькали в воздухе, офицерство перемешалось в чинах и рангах, бросилось к Царю. Его подняли на руки и вынесли на площадь в сани».

Для всех ли был Манифест такой радостью? Государь прекрасно понимал, что нет. Недаром мудрый Митрополит Московский Филарет, которому было предоставлено окончательно отредактировать составленный Ю.Ф. Самариным текст Манифеста, опустил слова: «В сей радостный для Нас и всех верноподданных Наших день», - и так мотивировал этот многозначительный пропуск: «Не упомянул я о радости, чтобы от лица Царя не было произнесено слово, которому не сочувствовали бы многие из верноподданных».

Государь прекрасно отдавал себе отчет в том, что его авторитет и популярность в значительной степени поколеблена среди дворян. Но как примет крестьянство свое раскрепощение от лежавшего на нем веками ига?

Государь был прозорливее своих советников. Он более трезво, чем они, оценил обстановку, в которой протекала Реформа. Он понимал, что она не может пройти спокойно, безмятежно. Министр внутренних дел Ланской представил записку, в которой доказывал, что народ спокойно, с верою в Царя ждет Реформ. Безмятежная уверенность Ланского вызвала гневливые реплики Государя. В частности, против фразы доклада о том, что «народ не только не сопротивляется, но вполне сочувствует распоряжениям правительства», Царь написал: «Все это так, пока народ находится в ожидании, но кто может поручиться, что, когда новое положение будет приведено в исполнение и народ увидит, что ожидание его, то есть свобода, по его разумению, не сбылись, не наступит ли для него минута разочарования?» Государь не отказался от мысли направить на места специально им уполномоченных лиц, облеченных полнотою власти. За несколько дней до обнародования в столицах Манифеста были отправлены во все концы России флигель-адъютанты и свитские генералы, которые от лица Государя должны были сообщить народу радостную весть об освобождении крестьян. На этих близких к Государю людей должна была лечь вся тяжесть ответственности - совместно с начальниками губерний и с предводителями дворянства - по принятию мер, могущих быть вызванными той встречей, которая будет оказана на местах Манифесту. Государь знал, что народ ждет от него решения его судьбы и верит в него. В Ярославле недавно народ так устремился к Царю, что смят был парад! «Я не могу не удивляться и не радоваться тому доверию и спокойствию, которые выказал наш добрый народ в этом деле...» - сказал Государь в Государственном Совете 28 января 1861 года. Но ждет ли он того, что будет ему объявлено? Воля! Не поймет ли народ ее, как повод к неповиновению и к буйству?

Относительно провинции мы имеем амплитуду колебаний. Существуют описания восторженные. Например, у писателя Мачтета мы читаем:

«Божией милостью Мы, Александр II...», - донеслось из церкви; толпа, как один человек, грохнулась на землю, растянувшись, рыдая в пыли: «Воля! Воля! Воля!..» Вышел с крестом отец Паисий. Он дрожал и не мог идти сам - его вел заплаканный дьячок Панфил. Сзади шел становой, держа в руках Манифест и плача, как ребенок. Отец Паисий кропил лежащий ниц народ. Народ поднялся, но вдруг снова грохнулся на колена».

А вот описание в газете Ивана Сергеевича Аксакова «День»: «В 8 ч. утра 8-го марта 1861 г. уездный город Н. получил вести о воле. Город сразу населился. Из пригородных деревень потянулся народ. «На площадь! На площадь! - Волю привезли». К чиновнику, который привез волю, устремились с вопросами «Правда ли?» - «Эх, словно три пуда с плеч, - говорит один старик. - Здесь, кажись, и небеса разверзятся. Да, сударь, праздник, великий праздник; вся земля вздохнет».

Служба кончилась, народ выходит. Помещица, приехавшая говеть из деревни, выходит с толпой на площадь. - «Не пожар ли?» - «Нет, воля». - «Ах, народу-то! Как же я пройду?» - «Проводите...»

Бьют барабаны: это выходит городничий с чиновниками. Начинается чтение Манифеста...»

Из книги Архимандрита Константина (Зайцева)
«Чудо русской истории», 1970 г., Джорданвилль, США.

В Самаре хотят восстановить памятник Царю-Освободителю Александру II.

В Самаре в августе этого года может появиться памятник Императору-Освободителю Александру II к 150-летию его посещения губернии. Обсуждения по поводу места установки и деталей реализации проекта пройдут в Самарской Губернской думе при участии депутатов и общественности города. Мастера из Санкт-Петербурга уже создали скульптуру царя из бронзы, но пока в миниатюре. Стоимость памятника в реальную величину оценивается в 70 миллионов рублей. Инициаторы рассчитывают собрать нужную сумму с помощью добровольных пожертвований горожан.
Об установке памятника Царю Александру II говорили в конце января на заседании комитета по культуре, спорту и молодежной политике Самарской Губернской думы. Приверженцы этой идеи напоминают об огромной важности реформ Александра II, в первую очередь отмены крепостного права в 1861 году. А в 1871 году, 150 лет назад, Император посетил наш край, заложил камень в стену строящегося кафедрального собора. В память о его визите были основаны училище и первая в губернии публичная библиотека. Новый железнодорожный мост, построенный около Сызрани, получил название Александровский. На одной из центральных площадей - Алексеевской (ныне это площадь Революции) - был воздвигнут памятник Александру II. В 1918 году его разрушили и на царский постамент водрузили памятник Ленину.