​Профессия: репортер

К тридцатилетию Православной газеты «Благовест».

Об авторе. Антон Евгеньевич Жоголев родился в 1965 году в Самаре. Окончил факультет журналистики Санкт-Петербургского государственного университета. Работал в городских и областных газетах в Курске, Якутии, Самаре. С 1991 года и по настоящее время - редактор Православной газеты «Благовест». С 1998 года - редактор Православного журнала «Лампада». Член Союза писателей России, член Союза журналистов России. Награжден Знаком Святителя Алексия (награда Самарской епархии). Удостоен Патриаршей награды - медали Преподобного Сергия Радонежского I степени. За первое место в литературном конкурсе Александро-Невской Лавры, г. Санкт-Петербург, награжден медалью в честь св. Александра Невского. Кавалер Ордена Святой Анны III степени (награда Российского Императорского дома). Живет в Самаре.

Был такой старый итальянский фильм - «Профессия: репортер». Я его посмотрел недавно. Смотрел с интересом, хотя и не нашел почти ничего, что раскрывало бы тайны нашей профессии. Сюжет такой. Журналист из западной страны работает где-то в Азии, там, где идет непрекращающаяся война. Знакомится в гостинице с прикомандированным коммерсантом, непонятно чего забывшим в этих воюющих «палестинах». Незнакомец неожиданно умирает. А журналист (вот извечное человеческое желание «переменить участь»!) берет его документы и выдает себя за него. Начинает жить «его» жизнью… Вскоре оказывается, что тот, умерший, был международным авантюристом, торговцем оружием. И нашего героя вскоре выслеживают. Он гибнет, успев-таки насладиться полной свободой… от самого себя. Наверное, это и есть смысл фильма, хоть как-то оправдывающий его название.

Репортер - тот, кто живет чужими жизнями (порой забывая о своей). Мой отец Евгений Жоголев, признанный «мэтр» журналистики, любил этот фильм. Потому что тоже был репортером.

Но мне важно, скорее, только название. Свои заметки я решил озаглавить так же - «Профессия: репортер». А что еще скажешь, если и правда такая профессия. Если уже столько лет я редактор Православной газеты «Благовест» и журнала «Лампада», если уже четверть века член Союза журналистов России. Да и просто по профессии - репортер. Так у меня черным по белому написано в дипломе Санкт-Петербургского университета: журналист.

Всю жизнь, от самого рождения я связан с этой профессией. Ведь вырос в журналистской среде. Хорошо это или плохо, сейчас нет смысла об этом рассуждать. Есть жребии более высокие. Но уж кому что дано.

И вот просто захотелось выплеснуться, поделиться.

Не знаю, кому могут пригодиться мои заметки. Газетная журналистика переживает серьезный кризис. Падают тиражи, падает интерес к печатному слову. Достоинство профессии тоже мелеет. И выйдет ли привычная нам журналистика из кризиса, теснимая интернетом, пока не ясно. И в церковной журналистике тоже все непросто. Хотя и благодатно.

Но давайте на миг предположим, что будут еще на Руси и Православные газеты, и Православные журналы (и Православные редактора, журналисты соответственно тоже). Дай Бог, чтобы так и было! Тогда может пригодиться и мой опыт. Или просто кто-то задумается над тем, что же это за феномен такой, Православная журналистика. Ведь интересно все же…

Итак, профессия: репортер!

15 октября 2012 г.

От автора: Заметки эти писались мной довольно уже давно. И время от времени чуточку дополнялись новыми штрихами. Размещал я их на интернет-портале «Благовест». И так бы и оставаться им в интернете. Но вот наступил особый для меня год - от Рождества Христова 2021-й. Ровно тридцать лет назад вышел в свет первый выпуск Православной газеты «Благовест».

Тридцать лет - раньше это считалось возрастом духовной зрелости. Сам Господь Иисус Христос вышел на проповедь именно в этом возрасте. Наверное, потому и раньше старались без особых причин не рукополагать в священный сан до достижения этого возраста. Так что 30 лет - такая вот особая дата. И она, мне кажется, дает право поделиться своими мыслями о профессии, о нашей газете. О нашем необычном служении. Все-таки тридцать лет это не пустяк! В них столько всего уместилось. И надо же когда-нибудь рассказать, на каких принципах строим мы газету. Чем руководствуемся, чего добиваемся. И почему так причудливо прокладывается наш тернистый путь к сердцам читателей.

Конечно, лучше бы опубликовать заметки эти в самом «Благовесте». Но есть такое понятие, как журнальный формат. Да и к тому же журнал «Лампада» настолько тесно связан с газетой «Благовест», что особой разницы в том, где опубликую свои раздумья, признаюсь, не вижу.

Буду с вами предельно искренен (а искренность всегда ведь чуточку неуместна). Так что прошу вас, будьте снисходительны и милосердны.

Притча о журналистике

Только сегодня вернулся с Пятого международного фестиваля Православных СМИ «Вера и слово», который проходил в Подмосковье.

В последнюю ночь перед отъездом с фестиваля привиделся мне удивительный сон о журналистике… Вернее даже будет сказать, это была притча о журналистике. Наверное, сон был навеян тем, что накануне все три дня мы активно обсуждали журналистские проблемы. А приснилось, как кто-то совершенно внятно мне объясняет, чем отличаются друг от друга правильная и неправильная журналистики… Сначала неправильная…

Вот представим, так говорилось во сне, что в какой-то город завалился огнедышащий дракон. Разлегся на главной площади, раскрыл свою пасть и стал есть всех, кто ему попадался. Одного съел, другого, третью… Но вот появился витязь и поразил дракона. А благодарные горожане потом короновали своего избавителя…

Вот такая у нас самая распространенная журналистика. А должна быть другая. Вот эта. Живет на свете витязь. Возрастает себе духовно и физически, молится, закаляется в турнирах, в паломничествах по святым местам, мужает. И вдруг он слышит, что в соседнем городе появился дракон и стал кушать несчастных перепуганных горожан… Поехал витязь в тот город, пришел на площадь, поднял копье и убил дракона. После этого витязя-избавителя сразу короновали благодарные горожане…

Это второй образ журналистики, довольно редко встречающейся. Но зато правильной. Если первая журналистика о драконе, то вторая - о витязе (где дракон хотя и важный, но все же только лишь эпизод на полотне праведной жизни витязя-защитника). Каждый журналист волен сам выбирать, по какому пути ему идти. Но, наверное, неспроста я увидел этот сон в последний день работы Православного журналистского форума. На котором так много говорилось о положительной повестке дня.

Интернет и журналистика

Ну, конечно, интернет очень облегчил наш хлеб. И, глядя на сегодняшних раскормленных журналистов (не исключаю здесь и себя), как-то уже стыдно применительно к нам сказать: «Журналиста, как волка, ноги кормят». Кормит теперь в основном интернет. Отсюда такой стремительный рост количества всякой высосанной из пальца «аналитики». Всевозможных журналистских «колонок» и «мнений». Но журналист все же должен рассказывать о том, что видел. И его взгляд профессионала не заменят всевозможные виртуальные блогеры. Пиши о том, что видел, а не о чем прочитал. Используйте интернет как справочник. Как раньше использовали орфографические словари и энциклопедии. Но гоните его прочь, когда он мешает, встает на пути к реальности. Эта виртуальная журналистика самый страшный враг нашей профессии. Чем меньше влияет на статью виртуалка, тем лучше. Постарайтесь, чтобы вас хоть немного кормили ноги. Это и для здоровья полезнее.

Виртуальное, это значит ненастоящее…

Найти положительную деталь

Конфликтная ситуация вокруг нового храма. Меня попросили вступиться, написать против местных склочниц. Знал я, что дело не ограничится лишь статьей - придется потом ходить по судам. Долго. Но сознательно согласился впрячься в борьбу за храм. Просто церковный журналист в таких ситуациях не должен выбирать. Мы для того и имеемся, чтобы «лаять», когда к нам в церковную ограду лезет тать.

Когда писали резкую, твердую статью, не жалея эпитетов для «борцов с храмом», ничего не смягчая, я вдруг добавил одну красивую деталь. Оказалось, пятнадцать (или сколько там уже) лет назад знал я одну из этих скандалисток. Она даже пробовала к нам устроиться на работу. И тогда - добавил я в статье совершенно искренно - была она симпатичной молодой девушкой.

И …сердце ее дрогнуло. В суд она нас неожиданно не потянула. Хотя и могла. Хотя и имела к судебным тяжбам вкус. Я нашел смягчающую деталь.

И не погрешил против истины при этом.

И это, по-видимому, ее остановило.

В самом критическом материале, в самой конфликтной ситуации найдите хотя бы одну деталь положительную - даже и в противниках. Дайте им повод не идти до конца. Не озлобляйте их окончательно. Ведь не с злодеями же имеете дело. С обычными, хоть и заблуждающимися в чем-то людьми.

А по судам ходить у меня нет времени.

За столько лет редактором ни разу не был в суде я. Один раз был иск против нас, но до суда и там не дошло. Противник выбросил белый флаг еще до начала судебного разбирательства.

Но и бояться судов не нужно.

Бог потребует - пойду и на суд. Самому только не нужно нарываться.

«Следствие закончено, забудьте»

Был когда-то давно тоже итальянский фильм с таким говорящим названием.Иногда ведь названия живут дольше самих фильмов («Бей первым, Фредди!», «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?», «Вся королевская рать» и т.д.). Сами фильмы вряд ли кто уже вспомнит, а названия живут, произносятся - еще одно доказательство, что слово важнее картинки. Но я вот к чему…

Нужно уметь выходить из темы. Задача журналиста - подготовить и издать текст. Когда дело сделано, герои по наивности думают, что это только счастливое начало долгого (и весьма утомительного для журналиста) общения. Нет, дело сделано, и точка. Как бы ни была важна статья, когда она вышла в свет, надо переключаться уже на другое. Не нужно то и дело «возвращаться к напечатанному». Ведь главное уже сказано. Не нужно продолжать «жить» судьбами героев уже написанных статей. Лучше всего вежливо отойти в сторонку. Хотя и человеческое сочувствие, симпатия - все это, естественно, никуда не девается, так же присутствует. Но к работе прямого отношения уже не имеет.

И напоследок, пожалуй, самое главное. Еще Карамзин писал, что не стоит браться за перо без желания общего блага. Если такого желания блага (не своего личного только, а для всех) у тебя нет, тебе нечего делать в журналистике. И особенно в церковной журналистике. Каким бы ты там талантливым ни был. На жлобский вопрос: «тебе что, больше всех нужно?» - журналист должен давать четкий утвердительный ответ.

Без исключений.

Ради нескольких строчек в газете

Есть журналистская песня еще военных лет с таким вот рефреном: «Трое суток шагать, трое суток не спать ради нескольких строчек в газете!».

И сейчас для нас строки тоже очень важны. И платим за них мы свою плату…

…На Афоне я познакомился с отцом С. И как-то мы друг к другу расположились. Слово за слово, и отец С. начал мне рассказывать о своей удивительной, можно сказать, фантастичной судьбе. Вот уж действительно, американские горки. Причем, почти в прямом смысле - пришлось ему побывать и за океаном. Драматическая его история просто-таки просилась на страницы газеты… Но дело было на Святой Горе Афон. И человек, открывший мне душу, был насельником монастыря. То есть для него публичность и искренность в разговоре по душам с нашим братом журналистом по определению противопоказаны. И потому он то и дело перемежал свой рассказ категоричным запретом о нем писать. А что же я? Не моргнув глазом давал ему такое обещание. Но сам под разными предлогами убегал от него к морю и там наговаривал на диктофон (для надежности, не доверяя памяти) его рассказ. И потом снова бежал к нему, слушал его опять, давал обещание не печатать
и снова потом убегал к морю и шептал его рассказ на диктофон. Такая вот грустная правда о журналистике (в моем исполнении).

Хор афонского Свято-Пантелеимонова монастыря. В центре - регент иеродиакон Садок.

Есть даже такая журналистская байка. Вернее, я ее только что придумал. Собрали во дворе учебного корпуса только что зачисленных на первый курс факультета журналистики. Вышел к ним декан, в руке держит список поступивших. Спрашивает первого в ряду: «Как тебя звать?» - «Такой-то». Он посмотрел в список, кивнул, да, такой действительно зачислен. И вдруг ему: «Вы, молодой человек, профнепригодный. Заберите свои документы!» - «Но почему, почему?!» - «Вы назвали правильно свою фамилию! Должны были соврать, как и подобает профессионалу от журналистики. А еще лучше - назвать себя кем-то другим из поступивших… Да шучу я. Шучу!..»

В Православной среде такое совершенно немыслимо.

И все же вскоре я опубликовал о том афонском монахе статью. Как уж он прознал про это, не ведаю. Но дошла и до меня весть, что некоторые монахи его укоряли за интервью (и туда, оказывается, интернет добрался). И все бы ничего, из монастыря его не выгнали, а читателям была несомненная польза - но только я вдруг заболел. Какой-то гнойник образовался на груди, прямо у сердца. И не проходил долго. Я уж и капустный лист прикладывал, и мазью Вишневского мазал, и все без толку… Две недели длился этот кошмар, когда я что ни день отжимал гной из раны… Пока допетрил, в чем тут дело. С афонскими монахами шутки плохи!

Мы с приятелем в том же паломничестве прогуливались по набережной Свято-Пантелеимонова Русского монастыря на Афоне. А там внизу у моря, на камнях, довольно молодой монах удил рыбу. Мой приятель навел на него фотоаппарат и сделал удачный кадр. Монах увидел это и строго крикнул ему: «Кто благословлял? Зачем снимаешь?! Сотри немедленно этот кадр…» Мы стали его уверять, что ничего плохого не хотели сделать, но монах настаивал на своем. Тогда мы просто ретировались с набережной. А потом с изумлением увидели, что в «памяти» фотоаппарата все снимки солнечные, яркие, и только один этот кадр весь черный. А фигура монаха на нем едва различима…

Да там все, что ли, подряд - чудотворцы?..

Вспомнил я этот случай и понял, что болезнь мне послана в наказание. Хотя ведь искал я тут не своего, а пользы для читателей (и уверен, они ее получили!..) Но рана притом продолжала гноиться…

Тогда я стал судорожно искать выход. На Афон как раз отправлялся мой хороший знакомый. И я стал просить его передать поклон отцу С., передать мои искренние извинения. И рассказать, что меня мучит болезнь. Вскоре тот знакомый паломник мне позвонил с Афона: я прощен!

И как-то вдруг почти сразу зажила рана.

Монах тот - иеродиакон Садок, регент монастыря. Шлет он мне приветы с Афона. Даже несколько лет назад позвал приехать в их монастырь снова и сделать с ним еще одно (уже «легальное») интервью. Потому как у него чудесно завершился американский сюжет (чего там только не было! Интерпол увозил его в наручниках с Афона, потом тюрьма в США, молитва о нем на разных полушариях, судебное заседание, где его полностью оправдали, и - триумфальное возвращение на Афон!). Вскоре мы встретились, былого не поминали. И в «Лампаде» появилась еще одна заключительная статья про тернистый путь отца Садока. И я все равно рад, что все вышло так, как вышло. И совершенно ни о чем не жалею (горюю только о своих ранах). Время показало, что мои действия были оправданны. Хотя в учебниках по журналистике об этом и не пишут. «Ради нескольких строчек в газете...»

Делайте вывод из этой истории сами. Стоит так рисковать или нет? Иногда мне кажется, что игра стоит свеч. Иногда… вспоминаю тот случай с раной на груди, и становится страшно уже за себя самого.

Недавно заметил: больше половины моих грехов на исповеди так или иначе связаны с работой. Те батюшки, которые меня часто исповедуют (я прихожанин Петропавловской церкви), волей-неволей постепенно начинают разбираться в верстках, корректуре, гонорарах, псевдонимах и всем таком прочем. Судьба.

Кстати уж, еще один совет. Горькую правду надо порой давать не всю сразу. Дозированно. Частями. Всю сразу могут и не вместить. Это как ведро холодной воды на голову. Кому-то это будет приятно. А кто-то начнет жаловаться по инстанциям. Зачем это? А если… ну, не по капельке, конечно, а по одному хотя бы ковшику. Ничего. Освежает, и можно с этим жить. Я иногда стараюсь ковшиками… Когда не хватает пороху на все сразу ведро.

Однажды я сразу несколько писем по одной острой теме опубликовал. Донеслись стоны… Значит, снаряды угодили в цель. А потом начались и действия с противоположной стороны. Весьма для меня опасные. Один опытный администратор дал совет: а ты бы не спешил - по одному письму в каждый номер, по одному… В чем-то он прав. Наверное.

Опустевшие парки юности

Самый запоминающийся заголовок - рифмованный. Или заголовок с интонационным усилением. Он может жить в памяти годами. Как-то в «КП» было интервью с правнуком, что ли, Сталина, сейчас уже не помню. Зато помню заголовок: «Дедушка умер, а дело живет. Лучше бы было наоборот». Или еще один, там же: «В борьбе за народное дело он был инородное тело». Блестяще! Но для Православных неприменимо.

А вот на этой неделе я бился над заголовком редакционной статьи и вспомнил про принцип рифмовки. Придумал: «Пусть в Новый год нам повезет» (см. далее). Не шедевр, конечно. Но все-таки и эта рифмовка врежется в память.

Мой отец пятьдесят лет проработал в газетах. И считал одним из самых своих лучших заголовков заголовок в статье про самарские дни известного чешского писателя Ярослава Гашека (как он к нам сюда угодил, это другой вопрос). Автора книг про «бравого солдата Швейка». А заголовок его звучал так: «Вы ходили по этим улицам, Швейк!» С усилением на конце. С интонацией, настроением.

Заголовок не должен быть отрицательным. Даже в самой что ни на есть критической статье. Очень редко! О чем бы ты ни писал в Православной газете, заголовок не должен содержать в себе отрицания, заманухи дешевой и прочего. Красивым, да, может быть. Таинственным, загадочным. Но не нужно отрицания. Да вместо нет. Внутри текста пиши о чем хочешь. Но заголовок не черни. Как учит священник Артемий Владимиров: «Неприятные вещи умей говорить с приятностью».

У меня было много удачных заголовков. Еще больше - средних или вовсе никаких. Но однажды в заголовке зазвучала некая ностальгическая мелодия… Речь шла о том, что раньше в Троице-Сергиевой Лавре был парк с беседкой, где всегда было много по вечерам семинаристов - юношей с пастырского и девушек с регентского отделений. Звенели там молодые голоса. Смеялись, общались, знакомились. Потом создавали Православные семьи. Разъезжались на приходы огромной страны. Сейчас в той беседке давно уже пусто, ни души. Но зато есть в интернете специальный чат для общения лаврских учащихся - тех же самых юношей и девушек. В чате том вовсю бурлит жизнь.

А заголовок вышел такой: «Опустевшие парки юности».

Был такой случай…

Пришла в редакцию женщина, слегка не в себе. Мы давно не виделись: и как же поработал с ней враг за эти годы!
Когда-то она рассказала нам об одном подвижнике из ее села. Подвижник тот не в какое-то древнее, а в почти что наше время (в годы войны) ходил по реке Самарке «яко посуху». И этому есть немало свидетельств. Мы статью опубликовали, так как человек был и правда необычный. И вот спустя годы (!) после публикации она сначала лишь потребовала, чтобы мы убрали ее фамилию из ее статьи в интернете (дескать, интернет, он «вражий», и про святого человека туда писать нельзя). Ну, убрали, раз просит. Но она на этом не успокоилась. Потребовала вскоре, чтобы из интернета убрали всю статью. Я отказался. Ясно было, что это не ей, а врагу нашего спасения, который ее подчинил, не хочется, чтобы статья о подвижнике светила людям и давала потрясающий воображение пример. Тогда она стала ходить к нам чуть ли не каждый день. Просила, требовала, думала, я уступлю. Но я уступать не собирался. Тогда она стала целыми днями стоять столбом возле кабинета редактора. Молча стоять, а кто спрашивал - объясняла, что не уйдет, покуда ее требование не выполнят. Я, было, занервничал, сидим ведь в помещении храма. Службы идут, люди приходят. А она тут стоит по стойке смирно. Но настоятель, отец Олег Китов, меня тогда успокоил. «А ты не волнуйся, - сказал он мне. - Утром увидишь ее - поздоровайся. Вечером про самочувствие, про здоровье спроси, и все с улыбкой. И спокойно работай». Так и сделали мы. Вскоре ее как корова языком слизнула. Ну, разумеется, жаловалась она потом и настоятелю, и в епархии побывала. Пришлось мне даже объяснительную написать.

Иерей Олег Ступичкин в редакции «Благовеста». Фото 2000 г.

Я это к чему? Не уступай ни на йоту тем, кто одержим бесом. Иногда уступить кажется легче, чем с ними спорить. Но бес на полдороге не остановится. Все равно рано или поздно придется ему противостоять. И лучше это делать сразу. Если бы сразу дал ей от ворот поворот, не пришлось бы, я думаю, и объяснительную писать.

Хочешь узнать, кто на самом деле твой начальник? Посмотри, кому на тебя жалуются, и сразу поймешь.

Не молящийся церковный журналист подобен глухому музыканту.

Молящемуся журналисту Редактор - Бог!

Встречают по одежке… На первую полосу церковной газеты лучше ставить фотографии людей в сане. Священников, монахинь… А еще лучше Архипастырей. Миряне на первой полосе как-то не смотрятся. Почти всегда так. Даже не знаю, почему.

При любом раскладе надо держать себя в руках и не переводить ситуацию конфликтную в русло письменной речи. Лучше откричаться уж по телефону, если совсем сдержаться не получается (тоже не всегда безопасно, между прочим, сейчас у многих поставлены телефоны на «запись»). Но не пишите гневных писем, никогда. Семь раз отмерь, один раз отрежь.

…Один ведь даже вот приятель (тоже редактор) очень меня разобидел. Не нарочно, я понимаю, но надо было ему как-то по-другому потом себя повести. А вместо искренних извинений какие-то были кривляния с его стороны. И вот я ему в тот же день написал гневное письмо, несдержанное. Ничего там особенного не было, и все же дал я там волю чувствам (дело было - поверьте! - в Страстную Пятницу). И что же? Этот приятель спокойно так взял да и опубликовал в своем журнале мое письмо. Хотя писалось оно лично ему, а не для печати, разумеется. И сделал он комментарий, спокойный, взвешенный. И этот его комментарий очень выигрышно смотрелся (хотя и извинился он там) на моем несдержанном фоне. Формально придраться не к чему. Ведь и в Евангелии сказано: «еже писах, писах» (но ведь кем сказано? Пилатом!..). Крепко подумайте, прежде чем свои сиюминутные эмоции переносить на бумагу.

Был такой случай. Меня вызвали на ковер в высокий начальственный кабинет. За одно острое интервью. В тексте было много сильных слов. Красивых аргументов, пафоса. И главное - все там почти что было справедливо. И тем не менее, резкие слова в мой адрес. Я пытаюсь спорить. Но меня не слушают, а продолжают «учить». Тогда я почти кричу: «Но ведь он же прав!»

- Кто он такой, чтобы быть правым! - был по-своему гениальный ответ. - Что он сделал для Церкви, чтобы ты приводил его мнение (рассматривался в том интервью злободневный и действительно очень важный для Церкви вопрос - ИНН). - Вот ты поезжай к старцу - Архимандриту Кириллу, и пусть он тебе свое мнение скажет!

И я поехал к старцу Архимандриту Кириллу. И он мне свое мнение сказал. И мнение всем известного старца не вступило в противоречие с только что высказанным мнением мало кому известного провинциального священника. Но на ковер больше не вызывали. Потому что этот заслуженный человек имел право на мнение.

На мнение (публично высказанное) тоже надо право иметь.

Очень часто нас ругают не за сами высказанные суждения. А за то, кто именно в наших статьях и интервью эти мнения высказывает.

Нет таких идей, какие нельзя было бы высказать в газете (ну, кроме уж самых маргинальных). Просто надо найти человека, достойного высказать все, что думает. И такие люди есть. Всегда. Старайтесь до них в нужный момент добраться.

Ну а то первое интервью, из-за которого и вышел сыр-бор, это была беседа со священником Олегом Ступичкиным из Оренбуржья. Спустя несколько лет он мученически погиб на Урале, защищая храм от грабителей и осквернителей святыни. Теперь и он «имеет право на мнение». Только уже поздно его вопрошать…

Хороший, кстати, журналистский прием. Идет изложение фабулы. Все вроде бы понятно, все по схеме. И вдруг последняя строчка или опровергает все предыдущее, или ставит под вопрос. Или придает новые смыслы.

Кстати говоря: в этом тексте я в одном месте убрал совершенно ненужные здесь кавычки, - а это были слова на ковер. А в одном месте - «учить» - кавычки все же оставил. Убирайте кавычки везде, где только можно, и даже где нельзя. Везде, где вам только кажется переносное значение, а на самом деле его нет. Эти пресловутые кавычки - беда нашей профессии. Они похожи на слово-паразит как бы в устной речи.

Скобок тоже надо громоздить поменьше. Пишу это и для себя самого. Потому как не свободен от этих дефектов.

Из переписки с матушкой N.

Спасибо за публикацию...

Только все-таки нужно было дать мне интервью на просмотр до того, как публиковать. Оно уже пошло в печать бумажную?

Дело в том, что в таком виде я его не могу никому показать. Много неточностей и переборов (я же говорила, что не умею говорить на микрофон - одно дело, что я что-то сказала личное в частной беседе, и совсем другое - для печати). Мои близкие мне моих ляпов не простят.

Кстати, есть и ляп, который в общем-то требует опровержения…

Есть и другие неточности.

С тем, что вся одежда, которая на мне, - это все, что у меня есть, - тоже перебор. Такого просто не может быть в наши дни. Я не особо слежу, во что одета, мне это не интересно, я покупаю себе вещи очень редко, да. Но их у меня полно, потому что мне все время что-то дарят, отдают, пусть ношеное. А я - передариваю, потому что мне не нужно столько.

В общем, я даже не знаю, что теперь делать. Не могу ни ссылку на статью дать на своих страницах в соцсетях, ни прихожанам и родственникам дать почитать в бумажном варианте. А наверняка почитают. Читатели «Благовеста» сами перепосты сделают.

Вот если бы я отстраненно читала это, написанное про какую-то незнакомую матушку, я бы удивилась только эпизоду про одежду...

А сейчас сижу и думаю: как сделать, чтоб хотя бы близкие этого не увидели.

Простите, что написала все это. Много хорошего в интервью. Но я же просила прислать мне текст до публикации.

Надеюсь, что не слишком сильно вас расстроила.

Остаюсь искренне ваша - м. N

Дорогая матушка N!

Простите Христа ради за все...

Газета уже пришла к подписчикам и что написано пером, не вырубишь топором. Тут уже ничего не сделаешь.

Искусство журналиста еще и в том состоит, чтобы провести интервью как дружескую беседу. Когда человек и знает, что у него берут интервью, и как бы не придает этому значения, говорит искренне «что в голову взбредет». Доверяет журналисту. Не особо выбирает слова, как в дружеской беседе. И интервью получается живым, настоящим, не казенным, в нем звучит живой голос человека, а не оловянного чинуши. Это азбука журналистики. Я ведь работаю на широкую аудиторию и хочу ей принести пользу (ваши близкие тоже важны, но все же расчет не на них только лишь). Если удается при этом ничего не перепутать, никого не огорчить, это просто прекрасно, и мы к этому конечно же стремимся. Но иногда (как правило, в мелочах все-таки) это не получается.

Лично мне Вы не говорили, что надо показать Вам интервью до публикации. Но дело не в этом! Главное, почему ни один журналист моего жанра не любит отдавать интервью на предварительное прочтение, - вот в чем. Мы не имеем дело (как правило) с какими-то технологиями, сложными техническими агрегатами, и потому нам от автора не нужны технические и терминологические уточнения. Если бы я работал с учеными-ядерщиками, у них бы надо было уточнять то и это, чтобы не выглядеть профаном или тем более чего-то там секретного не выдать. Но я работаю с живыми людьми. И тут какие могут быть уточнения? Я и так Вас хорошо знаю и хорошо знаю церковную среду. В деталях могут быть накладки, но я не спутаю название вашего храма, сан Вашего мужа и другое важное (объясняю на пальцах, чтобы Вы меня поняли и простили).

Интервью лучше всего брать в дружеской атмосфере - и стараться такую атмосферу создавать. Иногда мне удается даже в сложнейшей обстановке, при посторонних людях, при дефиците времени, так сказать, в полевых условиях выстроить доверие с человеком за пять-семь минут, чтобы он разговорился и отвечал на вопросы «не по бумажке». А недавно Ольга Ивановна Ларькина за полчаса интервью приобрела друга, и он об этом даже написал в редакцию... С Вами и того проще, мы с Ольгой Л. и правда к Вам прекрасно относимся и считаем близким другом редакции. Вы непринужденно говорили обо всем, как говорили бы у себя дома (не совсем, но почти). Конечно же, те Ваши слова, которые могли бы как-то Вам по-настоящему навредить, я в интервью не поставил бы ни за что. Доверие ведь надо оправдывать.

Но если бы мы отправили Вам текст на прочтение - Вы бы читали его уже другими глазами. Трезвыми, сухими, безэмоциональными, - да, вы бы исправили два-три случайных «ляпа» в огромном интервью. Я же не проверял Ваши высказывания на диктофон, и Вы могли в чем-то ошибиться, а я уже следом за Вами… Но Вы бы при предварительном прочтении наверняка интервью целиком испортили. Исключения здесь очень редки. Ведь я говорил с Вами не о проблемах (на которые у Вас есть четкая точка зрения, и другой она не будет), а о Вас самой, о Вашем жизненном пути… Это ведь особый жанр юбилейного интервью, подведения каких-то (естественно, лишь предварительных) жизненных итогов. Потому что руководствовались бы Вы при предварительном прочтении текста вполне обыкновенными «житейскими попечениями» - что подумает этот, как отнесется тот? Интервью показалось бы Вам слишком искренним и доверчивым. Ваши оценки бы выглядели слишком сердечными. И Вы бы начали исправлять. В итоге бы мы не донесли до читателей Ваш подлинный, живой, искренний образ. Соврали бы в главном, исправив незначительные неточности в деталях. А мы ведь раскрыли Вас людям, показали Вашу жизнь и Вашу душу чуточку раскрыли, а также раскрыли и некоторые (довольно трогательные) «тайны» Вашей личности, что так порой важно читателям... Вы полюбились и полюбитесь тысячам людей, потому что в этом интервью Вы прикоснулись к ним душой, а не официальным мундиром. Многие станут о Вас молиться. А главное - то, что важнее и меня, и Вас, и вообще журналистики - МЫ СОЗДАЛИ ОБРАЗ НАСТОЯЩЕЙ МАТУШКИ! Этот образ будет жить в сознании людей очень долго! Потому что это правильное представление о том, какая на самом деле должна быть матушка. Без глянца, но это же и ценно.

Я уверен, что поступил правильно, не прислав на вычитку (не дав испортить «трезвым» взглядом) статью. Сейчас вот несу епитимию, оправдываюсь, извиняюсь. Это тоже часть моей работы, не самая приятная, но необходимая. Но положа руку на сердце, скажу: мы с Вами вместе послужили Богу. И Вы, и я - журналисты, люди публичной сферы, и давайте нести бремя профессии без ропота.

В чем виноват, простите.

Что сможем исправить (в интернете), исправим.

Про какие-то несовпадения в деталях... Ну, журналистика это все равно обобщение. И никто не станет понимать буквально, что у Вас одна юбка. Поймут верно - Вы не «болеете» страстью к одежде, вот и все.

Постарайтесь увидеть лес за деревьями. Закончилась Ваша поездка в Самару. Вы уже дома в привычных заботах. Но виртуально поездка Ваша только еще разворачивается. Плоды этой поездки оказались очень большими. Люди по всей стране только еще приступают к чтению Вашего интервью. Вам исполнилось 60 - и Богу было угодно явить Вас людям. Видно, Вы для этого созрели, и значит, в Вашей жизни есть какие-то важные для всех уроки (это именно так). Потому и приехали вы в Самару за тридевять земель, оказались в моем кабинете. Чтобы Вы смогли послужить Богу и людям тем, что действительно имеете - собою самой. Рассказом о той судьбе, которую Вам Бог дал. Это на самом деле и была подлинная (но вначале от Вас прикровенная) цель Вашего путешествия. И Вы эту задачу выполнили. Теперь вот прошу Вас принять духовный смысл случившегося и не сердиться. Журналисты все время чего-то путают, это неизбежно. И так и объясните близким, что журналисты все время что-то добавляют, искажают и прочая. И рассылайте всем интервью, Вас поймут. Ваш текст прочитают с пользой.

Простите, что все-таки огорчил Вас! Я этого, поверьте, не хотел совершенно. Еще раз простите Христа ради!

Визит к духовидцу

Авторитеты важны и хороши для кого угодно, только не для журналиста.

В личной жизни ты можешь всяких кумиров себе сооружать (хотя помнить не мешает, что это грех!), но на рабочем месте нужно обходиться без этого.

Даже если авторитет этот - вполне заслуженный, так сказать, объективный.

В Самаре жил удивительный молитвенник, старец, духовник всей епархии Самарский батюшка протоиерей Иоанн Букоткин. Я о нем книгу написал, много лет у него окормлялся и потому знаю о нем не понаслышке. (В скобках замечу, что был он еще и духовником нашей редакции - то есть, авторитет для нас непререкаемый). В его молодые годы, первые годы его священства, в Астрахани произошел такой случай. Во время Богослужения он… поднялся на воздух. Его видели в храме во время чтения Акафиста висевшим на полметра над полом. Некоторые прихожане попадали в обморок…

Дело дошло до Архиерея. Это ведь по тем временам не столько подвиг был, сколько - скандал.

Вызвал его Архиерей и говорит:

- Это правда, что ты в воздухе висел?

Хороший такой вопрос. Вспоминается из семинарского фольклора: «Если увидишь, как твой сосед возносится в небо, дерни его за ногу и верни в келью». Но тут-то все взаправду было…

- Я просто молился, и все. Больше ничего не знаю.

Так ответил будущий старец.

Протоиерей Иоанн Букоткин.

Архиерей, жалея молодого пастыря, решил его спрятать от уполномоченных (и может быть от скороспелой славы среди прихожан, всегда падких на чудотворцев). Отправил его из Астрахани в Камышин служить. Подальше от завистливых и посторонних глаз.

Протоиерей Иоанн Букоткин был как раз таким человеком, чей авторитет заслуженный, оправданный, честный.

И тем не менее в моей практике был такой вот случай.

Однажды на вечернем Богослужении во время помазания отец Иоанн попросил дождаться его после службы. Что-то важное ему надо мне сообщить.

Я дождался. И отец Иоанн стал мне рассказывать, как недавно ездил в какую-то квартиру на окраине Самары. Там его поразил мальчик лет десяти или чуть больше - он видит Ангелов, говорит с Самим Богом… Мальчика этого то и дело восхищают на Небо, и он потом рассказывает, что там видел. В общем, для журналиста Православной газеты такой мальчик просто находка. Тираж обезпечен. Интерес у читателей будет огромный. А главное, нет сомнений в истинности этих видений. Ведь сам Самарский Батюшка меня туда направил!

Поехал к тому мальчику я чуть ли не на следующий день - пригласив с собой (оказалось, очень кстати) одну сотрудницу.

Приехали. Нас там ждали.

Мальчик как-то странно занервничал. Стал показывать свою «духовную мощь» - картинно прикрывать глаза, делать руками какие-то странные пассы. В общем, вел себя как обычный мальчонка-обманщик, выдававший себя за кого-то другого. И потому ведущий себя с нами так, как в его детском представлении должны вести себя «визионеры».

Потом стал он нам рассказывать о своих «видениях». Нет, он это не придумал, все гораздо хуже. Уже после десяти минут общения стало ясно - мальчик общается с бесами, которые умело дурят его и его маму (она попалась на тщеславии: еще бы, сын - духовидец...).

От меня они ждали признания, похвалы. А потом и статьи в газете. С последующей уже широкой славой нового Славика (простите за каламбур).

Но не тут-то было.

Я резко и твердо им заявил, что все это явно не от Бога! Так Ангелы не являются. Так святые не говорят. Это какой-то оккультизм - от этих рассказов веет холодом, страхом и пустотой.

Да и глазки мальчика блестели нездоровым блеском.

Сотрудница полностью меня поддержала.

Для человека, имеющего какой-то духовный опыт, все тут было понятно.

Мальчик ведь и в церковь-то не ходил. И мама его только первые шаги делала в вере…

Но как же отец Иоанн?

Ведь он-то ничуть не сомневался в истинности всех этих видений. И даже благословил меня на поездку к «ребенку-духовидцу».

На следующий день в храме я подошел к отцу Иоанну и рассказал о своем визите. Объяснил, что считаю ребенка и его маму впавшими в прелесть. Ни о какой статье в «Благовесте» и речи быть не могло.

Отец Иоанн со мной не согласился. Был не доволен мной, по-видимому. Но - спорить не стал (это только лжестарцы всех заставляют дудеть в свою дуду). Сказал только, пусть время нас рассудит. И все.

С тех пор прошло двадцать лет, и я не изменил своей точки зрения.

Мне стало понятно, что отец Иоанн попал в «ловушку» собственной доброты. Для него, духовника и молитвенника, Небо было уже очень близко. И невольно этот свой уникальный духовный опыт он стал переносить и на других. Он поверил, как верит ребенок. Без рассуждения. Потому что сам был чист, как дитя.

Он имел право вот так вот ошибиться (в лучшую сторону).

Я такого права не имел.

Потому что ценой моей ошибки был бы соблазн для многих и многих.

Из этого случая я сделал вывод: авторитеты хороши в каких-то других сферах деятельности, но только не здесь.

Пожалуйста, слушай умных и духовных людей. Принимай к сведению их суждения. Но когда принимаешь решение, принимай его сам.

Газета - это зона твоей ответственности. И никто не знает всего этого лучше, чем ты.

Не в тот конверт (совет от Честертона)

Гилберт Кийт Честертон всю жизнь называл себя журналистом. Не писателем, не мыслителем… журналистом. И потому, наверное, после его смерти (1936 г.) в Ватикане английского журналиста Честертона назвали «рыцарем Святого Духа». А сейчас стали поговаривать даже о его возможной канонизации в Римско-Католической церкви. Вот как сумел поднять планку журналистики автор воскресных фельетонов и старомодных детективов про отца Брауна…

А вот и совет журналистам от самого Честертона (я нашел его в автобиографической книге Ч. «Человек с золотым ключом»):

«Своим успехом (как говорят миллионеры) я обязан тому, что почтительно и кротко выслушивал добрые советы самых лучших, крупных журналистов и делал все наоборот. Они говорили мне, что надо изучать ту или иную газету и писать то, что ей подходит. Я же отчасти случайно, отчасти - по невежеству, отчасти - из-за диких убеждений молодости писал, насколько помню, только то, что газете не подходило.

Наверное, своим комическим успехом я обязан этому контрасту. Теперь, когда я старый журналист, могу посоветовать молодым одно: напишите статьи для спортивной и для церковной газеты и положите их не в тот конверт. Если статьи сравнительно умны и если их примут, спортсмены будут говорить друг другу: «А мы тоже ничего, вон какие люди для нас пишут!», а клирики: «Почитайте, очень советую. Остроумно, остроумно… » Может быть, теория эта слабовата, но только ею можно объяснить то, что я незаслуженно выжил в журналистских джунглях. Для людей мятежных, вроде старой «Дейли Ньюс», я писал о французских кафе и католических храмах, и они меня одобряли, равно как и читатели. В каждой газете и так слишком много того, что ей подходит. Теперь, когда журналистика, и все остальное, объединяется в тресты и монополии, маловероятно, чтобы кто-нибудь повторил мой достаточно редкий, легкомысленный, безстыжий маневр и стал единственным шутником в христианском журнале или единственным мудрецом в комиксах «Коктейль».

Этому совету не надо следовать буквально. Но нужно держать его в голове. Сначала надо просто учиться и пробовать писать так, как хочешь, как можешь. Как живешь и глядишь на мир. И уж потом искать себе подходящее издание. А не наоборот.

Ну и еще совет: даже достигнув успеха, называйте себя, как он, просто журналистом. Пусть другие, если заслужите, назовут вас как-то иначе.

Минута славы

Иногда бывает так. Человек не публичный вдруг приобретает широкую известность после интервью с ним. И на него сразу наваливаются (духовная компенсация!) искушения. Почему? Мы не знаем. Но замечено, что иногда публичная слава оборачивается искушениями для героев статей. Это далеко не всегда бывает. И будущих героев статей не надо об этом предупреждать. Но держать в голове нужно.

Так что, когда к вам обращается с просьбой об интервью представитель церковной газеты, подумайте сами, достоин ли повод для беседы тех ударов судьбы, которые, возможно, воспоследуют. Впрочем, нельзя впадать в бесобоязнь (есть и такая фобия у некоторых верующих).

Один московский наш автор взял интервью у женщины, которая раньше работала в разговорном жанре в Московской филармонии, но все там бросила и встала у подсвечника в храме. Красивая. Образованная. Еще не старая. В прошлом - актриса. Ну и чем не сюжет? Написали о ней. И фотографию дали в газету.

Вскоре она умерла. От чего это случилось, мы конечно же никогда не узнаем. Но можно лишь только предположить, что ей известность и вовсе была противопоказана. По-видимому, она ее раньше хлебнула не в меру.

Муж ее (вдовец) позвонил нашему автору и наговорил много несправедливого. Это, конечно, эмоции были. Его можно понять. Но наш московский автор с той поры больше интервью не берет. Дал себе такой зарок. Но ему можно, он вообще-то преподаватель. А нам как быть?

Быть скромнее в оценках. Это нигде не помешает.

- Здравствуйте! Мне хочется взять у вас интервью в церковную газету. А то вы что-то спокойно живете. И давно вас не трясло. После меня у вас начнутся проблемы, но минута славы все равно важнее…

Если бы мы говорили вот так, писать было бы не о ком.

Но все равно мы должны рассказывать про окружающих нас людей. Смею надеяться, что по большому счету так Богу угодно. Просто надо искать для этого законные поводы (юбилей, медаль, звание, назначение, подвиг, компетенция). Тогда и искушений у героев ваших статей потом будет поменьше. Или не будет вовсе. Повод для интервью должен быть законным (не высосанным из пальца). До интервью надо дозреть…

Другой наш герой умер в день выхода в свет газеты с интервью с ним.

Но тут другое - он как раз перед смертью поделился своими сокровенными мыслями. Господь его уже ждал. И наконец-то дождался, когда тот «сделал дело», едва ли не последнее в своей жизни. Рассказал о том, как пришел к вере.

То же произошло не так давно. Год назад я взял большое юбилейное (к 50-летию) интервью у замечательного пастыря игумена Петра (Луканова). И вот недавно он умер от ковида, успев рассказать о себе самое главное, поделиться самым сокровенным с братьями по вере... Ставлю себе это в большой-пребольшой плюс.

Один мой знакомый стал все чаще давать интервью не по своему профилю (бизнес, недвижимость), а о качестве московских ресторанов. Стало ясно, что он постепенно отходит от дел. Говорят ведь с людьми о том, в чем они действительно компетентны.

Главное: в церковной журналистике есть еще одна, третья сторона, которая на самом деле всегда Первая и Последняя, - Бог! Его волю надо учиться понимать и ей стараться следовать. Причем, это далеко не абстракция. Все предельно конкретно. Если Бог не остановит тебя мысленными сигналами, в ход пойдут более радикальные средства. Одного моего сотрудника довольно крепко избили ночью прямо на вокзале. Он хотел ехать в никому не нужную командировку. Вскоре после этого случая он уволился.

Ананьич против фашизма

В начале 70-х годов, ну, то есть, очень уже давно, мой отец, Евгений Жоголев, заведующий отделом культуры куйбышевской областной газеты, написал очерк к юбилею Великой Отечественной войны. Назывался очерк так: «Ананьич против фашизма».

Рассказ фронтовика перемежался там с данными о наших и вражеских потерях, публикацией документов и фронтовых сводок. За этим очерком стояла серьезная журналистская работа. И вот из номера в номер Ананьич неспешно рассказывает о своих фронтовых буднях. Но вдруг в каком-то месте «взрывается» и в сердцах бросает:

- Эту сволоту, эсесовцев, мы в плен никогда не брали…

И сразу появляется другая какая-то интонация. Подлиннее документов и сводок, подлиннее даже самых проверенных фактов. Потому что за ней - пропущенная через личную боль, через сердце правда о Великой войне. О нашей Победе.

Фраза эта («мы эсесовцев в плен не брали») пережила сам очерк. Только она и запомнилась. А все рассуждения, факты из той статьи - канули в лету.

…Журналист никогда не может наверняка предсказать, где он попадет точно в цель, а где - разве что в «молоко».

Добрый совет

Написал что-то вроде бы правильное, оправданное темой и обстоятельствами. Но все равно на душе чуть-чуть неспокойно. Все время мысленно возвращаешься к этой строчке. Оправдываешь себя. Доказываешь мысленно, что «ничего страшного», другие вон и резче, размашистей пишут, и сходит им с рук. И вообще все тут правильно. А мысли все рано возвращают тебя к этой строчке.

Знаете что? В таком случае советую не лезть глубоко в дебри умозаключений. Уберите эту строку. Что-то в ней не так. Иначе бы не рефлексировали так долго.

Надо уметь быть смелым и безкомпромиссным. Но в таких случаях, когда это осознанное мужество, осознанный риск - ничто уже не гложет и не гнетет. Это выбор, который вы сделали. А тут какая-то неловкость возникает. И потому убирайте, вычеркивайте. Так будет лучше.

После этого сразу станет спокойнее на душе.

И уверенно подписывайте номер в печать.

Ты меня уважаешь?..

В давние-предавние времена нас так учили: как бы ты ни был занят, как бы тебе ни было сложно (на полевом стане, в цеху или еще где) - замри, подложи под блокнот что-то твердое и ПЕЧАТНЫМИ БУКВАМИ запиши ФИО собеседника.

Тогда не было интернета.

Теперь он есть.

Но я бы не стал это правило отменять.

Все ошибки простительны, кроме ошибки в фамилии, имени и отчестве человека.

Отсюда сакраментальное: «Ты меня уважаешь?»

Кстати, вот именно сегодня мне указали на то, что я переврал фамилию человека, упомянутого в интервью. Так «считалось» с диктофона! Урок в том, что диктофону и вовсе доверять в подобных случаях нельзя. На слух могут быть допущены серьезные ошибки. А мне щелчок по носу: век живи - век учись!

Кто такой Православный журналист? Тот, который пишет обо всем с Православных позиций.

Кто такой церковный журналист? Тот, кто пишет сугубо на церковные темы. И на другие не пишет.

Но успех возникает тогда, когда журналист оказывается и церковный, и Православный одновременно.

«От всей души желаю...»

Один представитель творческой профессии очень хотел, чтобы мы часто и благоприятно о нем рассказывали в газете. Ну, когда поводы бывали законными (он что-то такое пару раз весьма достойное организовывал), почему бы и не написать? Писали. Но ему это показалось мало. И стал он слать нам чуть ли не каждую неделю свои заметки или даже статьи о себе. Тут уж мы стали действовать с пожданием.

Вскоре заметил, что наш клиент сменил тактику. Стал с каждым праздником поздравлять меня по телефону. Приходилось тоже мямлить в ответ какие-то поздравления. Пустяк, вроде бы, мелочь. Но нет! Этот человек знал, что делает. Вскоре я почувствовал едва ли не физически, как стало трудно ему в публикации отказать. Вступил в силу могущественный закон взаимного обмена. Он вспоминает обо мне. Поздравляет, находит время. А я что, не найду время, чтобы заметку о нем к публикации подготовить? Только обмен-то тут не был равноценным. Ну, позвонит он. С праздником поздравит. Пожелает «от всей души» чего-нибудь хорошего. С него не убудет. А потом ставим в номер заметку про него. Ни нам, ни читателям совершенно не нужную заметку. А нужную только ему одному. Разве это обмен? И чем он тогда отличается от вежливого надувательства?

А он всё звонит и звонит. Всё поздравляет и поздравляет. Пробовал я от его звонков уклоняться, но он все равно выжидал, находил и накрывал своими велеречивыми, многословными поздравлениями. Когда человек поздравляет тебя с праздниками, невольно ты с ним вступаешь в какую-то эмоциональную связь. Вроде уже и должен ему чего-то. Так вот длилось довольно долго, этак с полгодика. За это время у него как раз состоялся юбилей и пара-тройка каких-то еще мероприятий. Почти все это нашло отражение в газете. Ладно, чего там, нам ведь не жаль для хорошего человека. А он все звонил и звонил, этот самый хороший человек, все слал нам и слал какие-то новые заметки про себя, любимого.

После очередных задушевных поздравлений мне стало, по сути дела, уже и невозможно, неловко отказывать ему в очередной хвалебной публикации. Но у каждого свой предел. Тут только я догадался (ума палата!), что на мне попросту играют. Дудят, как в дуду. А у меня улыбка до ушей хоть завязочки пришей. Мой предел вызревал слишком долго. К сожалению, я из той породы людей, из которых при хорошем обращении - подчеркиваю, только при хорошем обращении! - можно вить веревки. Когда же ситуация сгущается и становится конфронтационной, меня лучше не испытывать на прочность. Тут я становлюсь воином. И бьюсь уже всерьез.

Так вот, меня это все разогрело только спустя несколько месяцев. Поставил телефон этого человека в запрещенный список. Как он ни бился, а позвонить не мог. Я же видел, как он старается, и чуточку наслаждался. Вместе с Гамлетом, не люблю, когда на мне как на дудочке играют.

Он как-то все-таки дозвонился. Я выслушал его поздравления, сухо буркнул что-то в ответ. А на просьбу посмотреть текст, сказал, что он точно не пойдет. Ни сейчас, ни после. Ни вообще никогда. Дудки! Потом еще была пара недоуменных звонков-поздравлений. И пара довольно твердых, даже так бы сказал, довольно веселых отказов в публикации.

Он все понял, разумный человек, многоопытный. Молчит уже давно. Не поздравляет. И заметок хвалебных о себе не шлет. Или ищет какие-то другие, более сложные фокусы, или переключился на другие издания, уж не знаю.

И знать не хочу.

Когда вы понимаете, что на вас играют, сразу же прекращайте этот балаган. И не очень старайтесь быть вежливыми. Так вас быстрее поймут и сделают выводы. Если, конечно, вы и правда редактор, а не пугало огородное.

Каноны и журналистика

Не один раз и не два раза подумай, прежде чем написать хотя бы одно слово недоброе о человеке в священном сане. Лучше обойди это вовсе. Правило, которое почти не знает исключений (было у меня одно, нет, два оправданных исключения, но то совсем особые случаи).

Даже если ты сто раз прав, урона от твоей правоты (когда выплеснешь ее на страницы газеты) будет больше. Не можешь сказать хорошего про человека в сане, промолчи. Или дай слово тому, кто на это слово по-настоящему имеет право.

Церковь управляется не газетными статьями, а Христом на Небе и Священноначалием на земле.

Выбирая героев для публикации, ставь перед собой простой вопрос и давай на него столь же простой и однозначный ответ. Вот этот вопрос: а что он сделал для Церкви?

Если ответ как-то размыт, плавает, откажитесь от интервью.

Когда ты ставишь в газете проблему (в церковной газете, я имею в виду), не надейся, что ты сможешь эту проблему решить. Самое большее, на что можешь рассчитывать, это привлечь к проблеме внимание. А вместе с вниманием - и молитвенную энергию Православных читателей. А она, эта духовная сила, действительно многое может. Твои статьи - это как навигатор огня. Указание для артиллерийского удара (не сам удар).

И еще один парадоксальный принцип. Со светскими людьми старайся больше говорить о духовном. С духовными людьми говорить можешь обо всем, и о духовном, и о светском. Сан дает такое право.

Кто-то из великих писал: если увидишь святого и священника одновременно, сначала благословись у священника. И потом только подойди к святому.

Если он и правда святой, то не обидится (это уже моя добавка).

Не позволяй собой манипулировать. Газета до сих пор еще немаленькая сила. А церковная газета особенно. И потому на первых порах не будет отбоя от тех, кто захочет тобой порулить. Будут и прикармливать, и запугивать, по-разному. Надо держаться. Нельзя поддаваться. Есть только одна власть - власть любви. Перед ней лишь необходимо склоняться.

Я не беру сейчас в рассмотрение иерархическую сторону дела. Каждый из нас в послушании у Священноначалия, но это совсем другой вопрос. О церковной дисциплине, а не о профессиональном долге.

Планируя номер, задаю себе вопрос: что в этом номере просто нужно опубликовать, и что - будут реально читать реальные люди. Первое должно стремиться к минимуму, а второе к максимуму. Если наоборот, то окажется, что будешь делать газету сам для себя. И сам же ее будешь читать. И даже те, кого вы думали, что их обслуживаете, рано или поздно скажут вам: кому вы такой нужны?

И будут правы.

Помните: вы в долгу у читателей. Ибо в этом наше служение Господу. Успеха достигают лишь те Православные газеты, которые ставят перед собой эту цель: служить Господу через служение людям.

Очень не люблю, когда интервьюируемый просит показать ему текст перед публикацией. Просто потому не люблю, что это уже мое дело, как изложить сказанное им. И к недоверию отношусь болезненно. Тем более, мне ведь лучше знать, как все сделать правильно и красиво. Стараюсь по возможности этих просмотров избегать, особенно в неконфликтных материалах. Но с годами все чаще смиряюсь. Просят, ну, значит надо показать, раз просят. Иногда, но все же редко, материал от этого страдает. А чаще устраняются мелкие (для журналиста, но не для героя интервью!) неточности.

Не можешь сказать правду? Понимаю, такое бывает. И со мной тоже бывало не один раз. Не говори ее. Но помни - никто не должен заставить тебя говорить ложь. Никто! Это та линия, за которую нельзя переступать. Тут надо просто с холодной яростью отвечать любому: Христианин есмь!.. И стоять на своем. И пусть тебя терзают и топчут.

Ни слова лжи! Ни одного слова, в которое сам не веришь! Ни единого. Иначе ты не Православный журналист, а просто… ну, словом… вы меня поняли.

Газета для журналиста (и тем более редактора) должна быть инструментом спасения души, а не ее погибели. Вот и все.

Я не лгал в своих статьях, наверное, ни разу (может, что-то и было, но навскидку не припомню). А вот не говорил всю правду много раз. И Бог меня терпит.

Ибо сказано Им: «не лжесвидетельствуй».

Но не сказано - «будь героем». Это уже из другой оперы.

А Бога надо бояться больше, чем тех, кто во имя чего угодно потребует от тебя лжи.

Речь идет именно о лжи. А не об ошибках. Ошибаться мне приходилось, и не один раз. Но - искренне ошибаться. Никогда не шел я на сознательный подлог. Не шел на подтасовку (бывало, правда, приукрашивал). А это совсем другое. Ошибки прощаются, ложь - нет.

О врагах. Без них в нашей профессии вряд ли можно обойтись. Я не имею в виду недоброжелателей, их у всех много, а уж тем более у пишущего человека. Но на каком-то этапе появятся и враги. Как грибы после дождя, враги появляются после твоих успехов… Но есть и в этом маленькое утешение. Не моя мысль - масштаб твоей личности, твоего дела легко можно определить по масштабу твоих врагов. И если враги влиятельные, ухищренные, значит, и дело ты делаешь далеко не шуточное. На этом и успокойся. Молись, да и делай газету дальше.

Классика жанра

Хороший репортаж на духовную тему вполне подпадает под определение классицизма. Единство места, времени и действия. Но если два первых понятия не вызывают вопросов, с третьим сложнее. Единство действия!

На заре перестройки журналистика наша (не говорю Православная, ее тогда не было, а просто журналистика) развивалась скачками. Как бы сказали в советские годы, экстенсивно развивалась. Перепрыгивала через запреты, через безконечные «нельзя». Раздвигала горизонт возможностей. И это собирало огромные, миллионные аудитории. Все это имело свою сильную и слабую сторону. Сильная и так понятна. А слабая в том, что от журналиста не требовалось углубления в тему. Само появление определенной темы на страницах газеты уже гарантировало успех у читателей. Раньше нельзя было писать про бомжей - ну так напишем! Нельзя было про сонечек мармеладовых (заметьте, как я ловко убрал «неудобное» слово)? Давай-ка про них… Про подпольных миллионеров, азартные игры и прочая… Сейчас этим никого не удивишь, набило оскомину. А тогда… Тогда все это читалось взахлеб. Слишком долго народ наш держали на голодном пайке. Не только в смысле колбасы, но и во всех прочих смыслах.

Церковные темы медленнее входили в журналистский обиход. Но и они постепенно входили. Если раньше нельзя было писать про Церковь, священников даже упоминать было нельзя (разве что в атеистических фельетонах), религиозные праздники игнорировались, - с перестройкой начались сначала робкие, потом все более смелые попытки говорить и об этом тоже. Удачные и неудачные попытки, но не в этом дело. Горизонт расширялся, вот что важно.

Открывателем церковной темы в самарской перестроечной журналистике стал известный в то время Михаил Круглов. Талантливый, яркий, он особенно как-то раскрылся и зазвенел тогда. Первые противомуравьевские митинги в Самаре… Двухсоттысячные тиражи смелой молодежной газеты… Его имя было тогда на слуху.

Умер он почти двадцать лет назад от рака. Успел оборваться, все потерять, забыться, выпасть из обоймы. Но и все обрести! Перед смертью он покаялся, стал причащаться. Сознательно и серьезно готовил свою душу к Вечности.

А тогда… Тогда для него «церковная тема» была просто чем-то новым, еще так недавно запретным, немного таинственным.

Но человек он был русский. Трепет перед Богом все равно испытывал. И это почувствовалось в его первом репортаже из Покровского кафедрального собора в праздник Рождества Христова.

Когда я взял в руки этот номер газеты, когда раскрыл разворот молодежного еженедельника и увидел там заснеженный церковный двор, купола, отца Иоанна Гончарова, протягивающего крест верующим… Защемило сердце и на глаза навернулись слезы. Я тогда работал в сторожке, пытался что-то писать, и о церковной журналистике даже не помышлял.

А это было Рождество Христово 1989 года!

Уже отпраздновали Тысячелетие Крещения Руси…

А все равно даже не верилось, что такой вот репортаж и у нас в Самаре возможен.

Спустя время Михаил рассказывал мне, как рождался тот репортаж. Как пришли они с фотографом утром, почти еще ночью, в храм на праздничную Литургию. Как скрипел снежок у них под ногами. Как потом крест целовали все прихожане. «Все!» - воскликнул Михаил. Это его почему-то особенно поразило.

«Мы тогда планку подняли!» - взволнованно говорил мне он. Подняли, что верно, то верно.

Но конец у всей этой красивой, в общем, истории был не совсем парадный.

Прозрачный, возвышенный текст репортажа заканчивался контрапунктом. Там, за церковной оградой, свет и радость праздника. А тут…

Михаил Круглов заканчивал статью примерно так:

Архиепископ Куйбышевский и Сызранский Иоанн (Снычев). Фото 1980-х годов.

«Когда я вышел за ворота храма, с трудом перебарывая в себе неизвестно откуда взявшееся вдруг желание перекреститься… было уже утро. Давно рассвело. И огромный ржавый бульдозер крушил рядом с храмом то, что еще совсем недавно было домом…»

Ярко и по-журналистски талантливо. Но вот результат.

Спустя немного времени в редакцию позвонили. Секретарский голос безстрастно сообщил, что с журналистом Кругловым хочет говорить Архиепископ Куйбышевский и Сызранский Иоанн… Михаила нашли где-то в курилке и подтащили к трубке. Он был смущен, не знал, как правильно обратиться к Владыке, но знал, что сработал честно. И ждал, естественно, лестной для него похвалы.

Да еще от лица, отмеченного Свыше!

Но услышал нечто весьма неожиданное.

Архиепископ Иоанн сдержанно поблагодарил журналиста за репортаж. Отметил, что в целом остался доволен статьей. Но вот только одно не понравилось: при чем здесь бульдозер, при чем здесь разрушенный дом? Какое это имеет отношение к Церкви, к празднику Рождества Христова?

Михаил стал сбивчиво объяснять, что это образ, метафора такая. Мол, в миру идут перестройки, «до основанья, а затем», - а вот в храме благолепие и верность тысячелетним традициям. Вечность!

Архиепископ Иоанн умел слушать. Он и на этот раз не перебивал запутавшегося в объяснениях журналиста. Но потом все равно сухо и строго сказал, как учитель - нашалившему школьнику:

- Вы зря про разрушенный дом написали. Это бросает тень… А ведь к нам это не имеет никакого отношения. Никакого!

И повесил трубку.

Вскоре Архиепископ Иоанн уехал из Самары. Стал Митрополитом Санкт-Петербургским. Стал известен на всю страну своим мудрым и смелым словом!

А Михаил как-то потерялся, поблек.

Круглов и спустя годы вспоминал об этом случае с болью.

- Я планку поднял! - все так же восклицал он. - А мне говорят про какие-то несуразности… Про какой-то дом в конце статьи. При чём здесь это?! Ну при чём?!

Не несуразности вовсе. И конечно же при чём. Потому что от этой ненужной детали с разрушенным домом разрушилось и единство действия в этом классическом тексте.

И этот урок я запомнил.

…Не далее как вчера моя сотрудница, заместитель редактора Ольга Ларькина, сдала репортаж, посвященный детским Православным летним лагерям. Хороший текст, живой, легкий. И детские лагеря у нас замечательные. И дети там счастливы без всякой показухи. Но кольнула одна ненужная, хотя и, конечно же, правдивая деталь. От опытного взора Ольги Ивановны (журналист от Бога!) не скрылось, что одна девочка в детском хоре вышла на сцену с загипсованной рукой.

Я это вычеркнул. Мешает!

Единству времени, места и действия.

Антон Жоголев.