Доброе утро, Маэстро!..

Святочный рассказ.

1.

Каждый день главный дирижер симфонического оркестра в городе Н. начинал с того, что узнавал сводки о количестве заболевших ковидом накануне. Цифры эти - о заболевших, госпитализированных и умерших - все время медленно, но верно росли. И когда-нибудь, думал он, список этот пополнится еще одним именем. И даже представлял, как об этом напишут в интернете. «Госпитализирован Заслуженный артист Н-ской области, дирижер… лауреат…» и т.д. Он знал, что это его не минует. Но вот когда конкретно постучится к нему беда, он того совершенно не представлял. И это его мучило. Зато каждый свой концерт считал он теперь как последним. И выкладывался целиком. Музыканты роптали.

Первым в их оркестре заболел гобоист. Веселый молодой парень с вихром на лбу, только что распределившийся к ним в оркестр из саратовской консы. Поговаривали, что у него поражение легких шестьдесят процентов, и он теперь находится «на аппарате ИВЛ». Никто тогда еще толком не знал, что такое быть на аппарате ИВЛ, и чем это отличается от того, чтобы быть всего лишь «на кислороде», но звучало тревожно. Второй гобоист старался справляться за себя и за того вихрастого парня. Потом заболела пожилая скрипачка, мастер сцены. Написала ему смс-ку: «Увозят. Ковид. Не поминайте лихом». Вскоре она умерла.

Администратор оркестра заболела одной из первых, и вслед за ней заболел весь отдел маркетинга. Даже билетерши сменились, теперь он их уже не узнавал. Однажды маэстро пришел на репетицию и увидел, что среди оркестрантов уже почти половина стульев свободна. Все ему стало понятно. От него скрывали, что многие в оркестре заболели новой непонятной болезнью. Не хотели его расстраивать. Он никому ничего не сказал и как ни в чем не бывало провел репетицию. Только произведения теперь выбирал такие, чтобы с ними могли справиться и не полным составом. В эти дни он кружил над сценой и залом вместе со всполохами свиридовской «Метели». Его длинные наполовину седые волосы развевались в такт порывистым движениям музыканта, а сам он в старомодном фраке казался какой-то большой черной птицей на белом снегу. Его лицо ужасало оркестрантов. Его боялись и не любили. Считали высокомерным. Сплетничали. Но как дирижера ставили высоко.

- Он, наверное, гений, но совсем не талант, - рассуждали о нем оркестранты. - А гениев трудно понять. То ли дело бывший второй дирижер! У него все шло мягко, спокойно. Без этих безумных всплесков эмоций. Вот что значит талант, а не гений!

- Сегодня Маэстро нам не мешал играть, - это было самое большее, что о нем за глаза могли себе позволить сказать музыканты. Все понимали, заменить его некем. В городе больше не было ни одного приличного дирижера. Второй дирижер симфонического оркестра семь лет назад сошел с ума и после «Пиковой дамы» ночью наложил на себя руки на старом городском кладбище. Его сочли нездоровым, он два раза лежал в психбольнице, и потому отпели. Настоятель собора и благочинный лично знал его и, вздохнув, дал благословение на панихиду. «Допелся», - произнес он. Но прозвучало как «допился». И никто толком не понял, что именно благочинный имел в виду.

Маэстро не любил вспоминать о своем ушедшем коллеге. Они ссорились. Один раз в сердцах, после какой-то случайной ссоры второй дирижер написал на него вздорное письмо в министерство культуры. То, в чем он обвинял своего коллегу, а речь шла о раздаче им контрамарок направо и налево, было настолько пустяшным, что он бы охотно простил весь этот несвязный бред своему непутевому помощнику. Но в конце письма была приписка: «А еще он возомнил себя Чайковским и тоже, как и он, боится, что во время концерта у него в исступлении оторвется и полетит в зал восторженная голова. Потому он придерживает голову левой рукой в определенных, самых динамичных частях концерта». Этого уже он простить не смог. Хотя и слышал раньше про такую странную фобию у гения-композитора, который даже отказывался из-за этого страха от дирижирования. Потом полгода два дирижера не разговаривали. Только если по работе. Маэстро считал, что второй дирижер завидует ему и старается занять его место. Но самое худшее было то, что он теперь и правда стал опасаться, что во время концерта голова его сорвется с плеч и покатится по залу… Как этого боялся несчастный Чайковский… Он даже к врачу ходил, советовался. Тот назвал эту фобию «синдромом Чайковского» и прописал успокоительные таблетки. Попробовал успокоить еще и тем, что известную в городе «модель» то и дело охватывал страх, что она умрет прямо на подиуме… А местный политик-оппозиционер на митингах странно притоптывал ногой. Ему всё казалось, что из штанины вдруг выглянет рыжеватый поигрывающий хвостик… Оба чуть-чуть посмеялись над этими причудами известных людей. И правда стало полегче. Но иногда все равно на концертах Маэстро как бы слегка придерживал голову левой рукой.

Когда со вторым дирижером произошла трагедия, корил себя в том, что не смог его полюбить и простить. Теперь вот молился за него. Хотя и благочинный сказал, что за него молиться опасно. Однажды покойный музыкант пришел к нему во сне. Глаза его бегали и были налиты кровью, он не хотел смотреть перед собой и все время отворачивался. И только шептал: «Не вини себя… Не вини… Это я, только я один виноват». И что-то безсвязное бормотал про диагноз «рак» и про «Пиковую даму». После этого Маэстро стал спокойнее спать и за голову на концертах почти что уже не держался. «Разве что иногда, когда на меня никто не смотрит», - говорил он врачу с непонятной усмешкой. Потому что к нему, дирижеру, каждое мгновенье прикованы сотни взоров…

Был он величав, не по годам строен, а когда отпустил седоватую бородку, и правда стал чем-то неуловимо похож на Чайковского. Жена убежала от него с оперным певцом, тенором, гастролером, двенадцать лет назад. «Ладно бы еще убежала от меня - с кем? С тореадором!.. С космонавтом… На худой конец, с крупным бизнесменом. Это бы я еще как-то мог понять. А она - с тенором… Вот этого я не понимаю!» - говорил он близким своим знакомым. Его утешали. А бывшая жена уже давно не жила с тенором и прозябала где-то в Москве администратором в небольшом театре. Как говорили о ней, спивалась. Знакомили его с молодыми красивыми женщинами. Но ни одна из них так и не прижилась в его большой холостяцкой квартире в доме напротив концертного зала.

2.

Оркестр собирался на репетиции каждый день и готовился к новогодним праздничным концертам. В концертном зале ввели жесткие требования по проведению выступлений, в зрительный зал не пускали «лиц старше 65 лет», хотя это и строго не соблюдалось, рассаживали через одного, и все зрители были в масках. Иногда он смотрел со своего дирижерского места в зал, и у него седоватые чуть волнистые волосы едва не становились дыбом: в зале не было теперь ни одного лица. Только маски. Некоторых из постоянной публики он давно знал в лицо, улыбался им в паузах во время концерта, по выражению их растроганных лиц старался понять, хорошо ли прозвучала мелодия. И даже когда истово махал дирижерской палочкой, иногда оглядывался в зал и смотрел на кого-то из своих знакомых. А тут… тут сплошные маски. За них не зацепишься взглядом. Не спросишь без слов, дошла ли до сердца мелодия. Казалось, что и музыка безсильно скользила по маскам, тщетно ища, за кого бы ей зацепиться. И проскальзывала по залу, так никого и не найдя для себя. Понимал он, что это необходимость, что без масок сейчас никак - но рядом с музыкой это его царапало.

А когда директор, молодая женщина, годившаяся по возрасту ему в дочери, строгим административным тоном предложила и ему хотя бы на репетициях надевать маску, а лучше и на концертах тоже, он даже и не спорил. Но так посмотрел на нее, что она отошла от него в некоем смущении.

- Маэстро, вы так на меня зыркнули сейчас… У вас как будто бы глаз глазливый…

Он опять промолчал. А директор больше не требовала от него выступать в маске.

3.

- Ну вот, все как я вам и говорила, - директриса с легкой усмешкой взглянула на него из-под челки, когда они столкнулись в коридоре. - Нас оштрафовали за несоблюдение санитарных норм… Пишите объяснительную.

И чтобы хоть как-то подсластить горькую пилюлю, примирительно добавила:

- Такие же объяснительные уже написали руководители народного хора и отдела маркетинга. И замдиректора тоже. А вы - вы наше национальное достояние, вас особенно надо беречь. Вот из министерства и позвонили…

Сказала это она специально так, чтобы было не очень понятно, кто именно национальное достояние - дирижер или весь оркестр.

Маэстро оторопел от такой неожиданности.

- Я-то тут при чем? - наконец, произнес он. - Ко мне какие могут быть претензии? Я свожу с небес музыку в зрительный зал. При чем здесь объяснительная?

- Ну, во-первых, никаких претензий пока что к вам нет. Сводите себе с небес музыку и дальше. Это просто бюрократическая мера, объяснительная записка. Кстати, и про маску нужно написать… А во-вторых, посмотрите вокруг себя. Как говорится, разуйте глаза. У вас уже пол-оркестра переболели ковидом. Первая скрипка умерла еще в самом начале пандемии. А пианист, гобоист, вторая скрипка, флейтист и арфистка все еще на больничном. Это как?

- Напишу, - буркнул он и хотел было дальше мчаться по коридору.

- И еще одно… - директор помолчала, как бы собираясь с силами, прежде чем произнести. - Вы только поймите правильно. Просто вынуждена сказать… Концертов пока что не будет. Приказ такой сверху спустили. Недели три или даже больше. Финита ля комедия… Можете отдыхать, и если бы не эпидемия, я бы вам посоветовала съездить куда-нибудь в санаторий. Глаза у вас какие-то... усталые. Больные. Плохо спите? Переживаете? Займитесь своим здоровьем. А то неровен час…

- Да при чем тут как я сплю? Вы что, в календарь не смотрите? Через три дня же величайший праздник! Рождество!.. Неужели мы не проведем Рождественский концерт? Ведь столько готовились… абонемент… «Метель» Свиридова. Вальс... да такого просто быть не может! Я требую, я протестую!..

Последние его слова прозвучали так жалко, с фальшивым пафосом, что он и сам же первый их устыдился.

- Хоть в прокуратуру пишите. Но ведь не я же ковид придумала! А все вопросы по проведению концертов решаются совсем в других кабинетах. Я только бумаги подписываю. В том числе - на увольнение. А лучше, пока суд да дело, съездите в санаторий. Отдохнуть вам не помешает.

И пошла дальше по длинному-предлинному коридору, клацая молодыми задиристыми каблучками.

Ей было немного жалко дирижера. Она тоже считала его гением. И потому старалась его поменьше трогать.

4.

Маэстро вдруг вспомнил, как на каком-то капустнике второй дирижер незадолго до своей гибели с непонятной грустью рассказал ему и всем, кто сидел тогда за праздничным столом, не то театральный анекдот, не то какую-то просто музыкальную байку. А вот запомнилась же… И с тех пор не идет из памяти.

- В маленьком немецком городке жил маленький немецкий музыкант, - говорил, словно бы мурлыкал, второй дирижер. И сам он при этом походил на какого-то сказочного капельмейстера из книжки Гофмана про кота Мурра. - А еще в том маленьком городке был камерный симфонический оркестрик. И вот каждый день, когда музыкант шел на службу в свой оркестр, он проходил мимо памятника Бетховену, снимал перед ним шляпу, кланялся ему и говорил: «Доброе утро, маэстро!» А вечером, возвращаясь к себе домой, снимал шляпу, кланялся и говорил памятнику: «Добрый вечер, маэстро!» И так изо дня в день, из года в год, всю жизнь. И вот наконец музыкант состарился и перестал справляться с нагрузками в оркестре. Его проводили на пенсию. Чествовали, угощали шампанским, благодарили за многолетний труд. А сами уже между собой прикидывали, кто теперь займет в оркестре его место первой скрипки. И вот после всех этих торжеств он вечером подошел к памятнику Бетховена. Как обычно, снял шляпу, произнес привычную фразу «Добрый вечер, маэстро!» - и запустил в него скрипкой. Скрипка, негромко всхлипнув, тут же разбилась вдребезги о гранит.

- Да-та-да-да-дам… - произнес он на слух из Девятой симфонии Бетховена, «судьба стучится в дверь». И пошел дальше, рыдая.

Все долго молчали. Пауза, как чайка в шторм, зависла над столом. Пока кто-то натужно рассмеялся. «Они хорошие люди, но плохие музыканты», - вспомнилось тогда главному дирижеру.

5.

- Добрый вечер, Маэстро! - приветствовала его вахтер и по совместительству ночной сторож. Она хорошо знала его причуды и потому не слишком-то и удивилась, когда он пришел в концертный зал на ночь глядя. Должно быть, порепетировать. Вахтер тоже, как и все вокруг, считала его гением и потому несколько суеверно побаивалась.

- Чайку не желаете? Мигом организую…

- Ну какой тут чай, - ответил он, грустно улыбнувшись. - «До первой звезды нельзя… Пост, матушка». - Отделался всем известной фразой из запомнившейся давнишней телерекламы: «Звезду Суворову Александру Васильевичу!..».

- Дак ведь… звезда-то она уже вон она, высоко в небе светит! Я даже отсюда из окошечка на нее любуюсь. Всего одна-одинешенька! Ну так что насчет чайку?

- Не сейчас. Позже если только. В перерыве. А пока что я буду занят. Если кто спросит, скажите, провожу Рождественский концерт. И всех пускайте.

- Так ведь… - но вахтер не решилась закончить фразу. Она тоже знала, что все концерты отменены.

Дирижер быстро прошел сначала в свой кабинет, пробыл там недолго и направился в зал.

«Вот те крест святой! - говорила потом вахтерша, при этом все равно слегка привирая. - Сама видела, как у него на груди… икона Рождества… И вид такой взволнованный, отрешенный».

А Маэстро встал за пульт, оглядел зал, поздоровался с музыкантами. Кивнул первой скрипке. Обратил внимание, что у нее на голове не гармонирующая с праздником черная повязка. «Ну так еще же пост…» - объяснил он и это. Улыбнулся арфистке и флейтисту. Всем своим видом показывая, что очень и очень рад, что они тоже здесь, пришли на праздничный концерт. Потом воскликнул: «А где гобоист? Почему нет гобоиста?» - «Тут я! - отозвался из-за большого изогнутого инструмента вихрастый парнишка. - Можете на меня рассчитывать в эту Святую ночь. Прямо из больницы… отпросился». И негромко добавил так, что не все и расслышали: «С третьей полки…» - «Ну, тогда начнем?» - робко спросил он, шаря по залу глазами, ища второго дирижера. Тот присел за роялем в старинном парике немецкого капельмейстера и в камзоле с галунами. Где-то вдалеке, на галерке, он увидел свою жену. «Совсем не постарела!» - даже и удивился Маэстро.

- Для разгона давайте начнем с «Метели».

- А потом что? - спросил знакомый административный голос из зала. Неужели и директриса тоже пришла на Рождественский концерт? - Мне это надо знать… для отчета…

- Так вот и запишите в отчет: «Слава в Вышних Богу, на земле мир, в человецех благоволение». А сейчас «Метель». Потом вторая симфония Рахманинова... А потом… сами услышите… Пока что это тайна.

Зазвучала прекрасная зимняя музыка. Он медленно входил в ритм рождественской метели. Дирижерской палочки сейчас не было в его руке. Иногда он без нее обходился. Но пальцы, длинные дирижерские пальцы вдруг превращались то в лодочку на волне, то в чайку, то в свирель… А то и в тройку, запряженную сказочными лошадьми… «Какая дивная музыка!» - удивился он. Вроде бы это уже и не Свиридов. Так что же тогда звучит? Неужели это… Тут он стал догадываться, что звучит его еще юношеское сочинение, посвященное Рождеству Христову. Тогда он учился в Питерской консерватории одновременно на дирижера и на композитора. То было далекое советское атеистическое время. Какой же тогда был год? 81-й? Скорее уж 83-й. Он тогда показал свой Гимн Рождеству только лишь своему преподавателю. Тот опытным взглядом окинул партитуру, пальцами как по клавишам пару раз провел по столу, словно бы что-то проверяя в мелодии, потом с изумлением посмотрел на своего ученика и… настоятельно посоветовал спрятать и никому никогда не показывать. «А то ведь здесь и у стен есть уши». Выкинут из консы, как шелудивого пса из будки. И не поморщатся. А лучше совсем уничтожить. Так он и сделал. Потом себя много корил за эту минутную слабость. Считал, что все его неудачи - от этого предательства Музыки. И больше музыки он не писал. С той поры как отрезало! Зато стал сильным дирижером. И вдруг эта музыка. И какая прекрасная! Почему она не погибла тогда, почему она звучит в эту Святую ночь? И неужели же это он написал такой прекрасный Гимн «Слава в Вышних Богу»?! Выходит, и у него был талант… А он спустил его в унитаз, предварительно разорвав на мелкие кусочки… от страха… Но откуда же все они знают эту прекрасную мелодию. И почему жена так плачет?

Он слегка придержал свою голову у затылка левой ладонью. Словно бы подправлял прическу. И сам усмехнулся своей маленькой хитрости. «Синдром Чайковского» даже в такую ночь никуда не делся. Второй дирижер ему понимающе улыбнулся, отрывая иронично-просветленный взгляд от клавиш рояля. И даже сам на себе показал, как это делается. Тоже потрогал свою голову в парике. Мол, ничего страшного, старина, со всеми такое случается. А музыка не прекращалась, лилась откуда-то сверху, переполняя души слушателей уже неземным восторгом. Звезда приблизилась к большому праздничному окну и засветила уже так близко... Вот оно, Рождество!..

6.

Его нашли под утро лежащим прямо на сцене. Он смешно раскинул руки, словно бы хотел напоследок обнять всю сцену. Всех людей, кого знал и любил. Над бровью была кровавая ссадина в виде дуги, видно, когда падал, задел лбом об угол пюпитра.

…Вахтер давно растрогалась от такой изумительной музыки, из глаз ее лились слезы. Догадалась включить на телефоне диктофон и записать прекрасную неземную мелодию для фортепиано, скрипки, гобоя, арфы и флейты. И от любопытства, кто же там так прекрасно играет, ведь никто, кроме дирижера, мимо нее не проходил, решила заглянуть в малый концертный зал. Как бы за тем, чтобы принести дирижеру чай.

- Доброе утро, Маэстро, - ласково проговорила она, - с праздником Рождества Христова!

И тут же всплеснула руками, даже выронила чайничек от удивления, когда увидела его ничком лежащим на своем дирижерском месте. В зале больше никого не было. Казалось, он не дышит. Но на лице его застыла улыбка.

Сразу позвонила в скорую. Его имя в городе всем известно, и потому врачи приехали очень быстро.

Когда он ненадолго пришел в себя, уже на больничной койке за красной ковидной зоной, то первым делом попросил у врача телефон. Это было строжайше запрещено в реанимации, но врач посещал его концерты и не смог отказать в просьбе, быть может, в последней просьбе умирающего музыканта. Он потыкался в пульт плохо слушающимися пальцами и уже вскоре прочел то, что хотел найти. В праздник Рождества Христова в городе Н. не заболел ковидом ни один человек. И только госпитализирован и находится в реанимации Заслуженный артист Н-ской области, дирижер симфонического оркестра…» Далее сообщалось, что вахтер записала на магнитофон его последний ночной концерт и теперь оркестр готовится исполнить ранее никому не известное замечательное Рождественское произведение дирижера и композитора…

Он снова провалился в безпамятство. Врачи борются за его жизнь.

Антон Жоголев.
Рисунок Анны Жоголевой.