‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

Во рву со львами

Главы из романа писателя Сергея Жигалова, посвященные последним дням святых Царственных Страстотерпцев.

Главы из романа.

Об авторе. Сергей Александрович Жигалов родился в 1947 году в с. Кандауровка Курманаевского района Оренбургской области. Окончил филологический факультет Куйбышевского госуниверситета. Работал собственным корреспондентом газеты «Известия» по Самарской области. Автор романа «Дар над бездной отчаяния» - о безруком иконописце Григории Журавлеве, «Царская голгофа» и других книг. Член Союза писателей России. Живет в Самаре.

Дом особого назначения

Жаркий июньский день начинался нескладно. С самого утра в комнаты пришел маляр с ведром вонючей извести и стал забеливать оконные стекла. Александра Федоровна позвала Государя. Тот остановил маляра, спустился в караулку. «Поганец Авдеев», как величал коменданта Государь в своем дневнике, сидел за столом и жевал хлеб с луком. Перед ним стояла бутыль с дрожжевой гущей, только что привезенной с Злоказовского завода, и пустой стакан. Рядом вертелся и хихикал его заместитель Мошкин, воришка и пьяница, пустой, но добродушный тип. При виде Государя оба замолчали. На вопрос, какая нужда закрашивать окна, Авдеев напустил на себя таинственный вид, забормотал полушепотом, что есть информация, будто на Дом особого назначения в Екатеринбурге, раньше принадлежавший инженеру Ипатьеву, готовится нападение. Могут стрелять в окна по Царю и домочадцам.

- Так мы на ночь закрываем окна шторами, ничего не видно, - пожал плечами Государь. - Позвольте тогда хотя бы открывать окна. В доме душно, дышать нечем.

- Оно вот бы можно... - забормотал Мошкин, утирая, как медведь лапой, небритое лицо ладонью. Но под злым взглядом начальника сбился.

- Не положено! - Авдеев убрал бутыль со стола, поставил у своих ног. Власть запрещать самому Императору доставляла ему неизъяснимое удовольствие. Вчера во время обеда Царской семьи он вдруг уселся за стол рядом с Государем. Через весь стол потянулся к кастрюле. Схватил грязной пятерней котлету, при этом локтем едва не ткнул Государя, и принялся чавкать. После обеда как ни в чем не бывало попросил у Государя папиросу, закурил и стал доверительно жаловаться на Мошкина. Теперь же напустил на себя начальственный вид.

- То им попа подавай, то то, то сё! - заворчал Авдеев, едва за Государем захлопнулась дверь. - Попили народную кровь, теперь пусть поживут, как все. Да мы с тобой и сейчас тут вот ютимся, а они у нас над головами по залам разгуливают, и все им не так да не эдак. Засадить в тюрьму, не то бы запели. На, опохмелись и все, больше ни грамма! Забываю сказать, перестань в сарай с царскими сундуками заглядывать. Ну как Белобородов наладит ревизию, и расстреляют тебя в два счета за мародерство.

…Окна закрасили. В доме как бы повис серый туман. Не стало видно ни золотых маковок Вознесенского собора, ни голубого летнего небушка. По комнатам расползся противный запах известки, от которого у Александры Федоровны кружилась голова. Между внешним и внутренним заборами располагался сад. Императрица с помощью комнатной девушки Демидовой усадила Алексея в коляску и повезла в сад. На контрасте с серыми закрашенными окнами цветущие липы, березы и акации сверкали на солнце молодой листвой особенно ярко и весело. Трава под деревьями была рябой от солнечных лучей. Божий мир радовал и успокаивал, но не заграждал и не пресекал море страстей человеческих.


Царская семья в Ипатьевском доме в Екатеринбурге.

Набранная Авдеевым из злоказовских рабочих охрана человек в тридцать поначалу только что не рычала на «кровавого тирана и его выродков». Царственные пленники избегали спускаться на первый этаж, где находилось караульное помещение. Свободные от дежурства охранники играли в карты, пьянствовали и пели похабные частушки. Но там же, рядом с караулкой, располагалась единственная в доме уборная. Для царевен посещения ее обратились мукой. Опустив головы и глядя в пол, они проходили как сквозь строй, осыпаемые насмешками и сальными шуточками. Но смирение и незлобие царственных заключенных размывали ненависть и злобу. Со временем охранники стали проникаться участием к пленникам. Не прошло и месяца, как половина из них души не чаяла в царевнах, особенно всем мила была Великая княжна Мария. С ней охранники делились своими горестями и обидами, рассказывали про свои семьи. Жалели Государя: «Напрасно человека томят…» Не так ли брошенным в ров на растерзание первым христианам дикие львы лизали руки. Но не все охранники были такими.

- Мама, я больше не могу! - с рыданиями вбежала к матери Ольга. Александра Федоровна испуганно перекрестила Ольгу и вошедшую следом Татьяну. Она никогда не видела старшую дочь в таком отчаянии. Обняла, прижала к груди, по опыту знала, сейчас безполезно успокаивать. Скоро с нее схлынет. Приходя в себя, Ольга сбивчиво рассказала, как они с Татьяной пошли в уборную, к ним привязался тот вертлявый такой с мокрыми вывернутыми губами охранник, стал изрыгать гнусности. Они заперлись от него в уборной. Тогда он принялся дергать дверь и кричать похабные частушки. А потом позвал дружка и тот стал пачкать дверь снаружи грязными рисунками. Третий их подельник вслух подсказывал, что и как подрисовывать, и гоготал… Стоя за тонкой дощатой дверью, царевны зажимали ладонями уши и давились рыданиями…

Удивительное дело, тысячи людей известных и значимых в те годы канули в небытие. А имена вот этих «поганцев» из охраны целых сто лет плавают на поверхности истории. Злословил царевен, насмехался и оскорблял некий Файка Сафонов. Другой тип, Стрекотин Андрей, «пачкал двери и стены уборной гнусными рисунками». Третий же, некто Беломолин, подбадривал и подсказывал, как намалевать погрязнее и позабористее. Ржал на весь дом…

Их тела опознают по чеку и по английскому пальто…

Сверкал, вскипал живыми цветами, бриллиантами и золотом многолюдный дворцовый бал. Генерал-майор свиты Его Величества, гофмаршал Высочайшего двора, блестящий кавалер Государыни и Великих княжон на таких балах, князь Василий Долгоруков вел свою даму в мазурке ловко, летуче. Пылавшие над головами танцующих хрустальные с позолотой люстры отражались в навощенном паркете, придавая ему бездонную глубину. Ведя безликую даму с кровавой розой в волосах, он скользил в танце над этой искрящейся веселой бездной. При очередном па шелестящий шлейф платья партнерши вдруг обернулся омерзительно голым хвостом. Князь, отшатнувшись, больно ударился локтем о железо и проснулся. Почудился глухой стук, будто кто спрыгнул с его кровати. Он привстал на постели. В углу камеры мелькнуло серое с долгим голым хвостом.

«Сегодня будет ровно неделя, как меня арестовали: продолжение бала с крысами, - брезгливо морщась, князь завернул рукав гимнастерки. От удара о спинку кровати ныл локоть, темнела ссадина. Но куда больнее все эти дни мучила мысль о 70 тысячах рублей, которые отобрали при аресте. Это были деньги, собранные для Царской семьи Анной Вырубовой и привезенные кем-то из Петрограда. Вся сумма состояла из мелких купюр. Можно было догадаться, с какими великими трудами была собрана эта сумма. «Не управился передать, и теперь чекисты, конечно, присвоят их». Мало того, из этих денег и найденной при обыске багажа карты Сибири с его пометками они состряпали обвинение в подготовке побега. «Помог, называется, Государю», - в углу камеры попискивали и шуршали крысы. Князь хлопнул в ладоши и сел на кровати. Нашарил ногами сапоги. Прошел к рукомойнику, ополоснул лицо, причесался и встал на утреннее правило.

На прогулке в тесном тюремном дворике было полно арестованных. Тень от здания падала до середины площадки, и большинство толпились на освещенном утренним солнцем островке. Выделялись выправкой бывшие царские офицеры. Было несколько купцов-старобрядцев с отрешенными лицами, бородами в пояс. И еще всякий разношерстный люд, отмеченный печатью недоумения и испуга. Князь в одиночестве прогуливался на теневой стороне. Один из пожилых арестантов без головного убора с высокими залысинами и набрякшими подглазьями в дорогом мятом фраке и грязноватой манишке показался похожим на бывшего премьера князя Львова. «С какой стати он мог тут очутиться, - не поверил глазам князь. - Когда я видел его в последний раз, у него была шикарная, отдаленно напоминавшая манто из чернобурки борода, румяное холеное лицо, а тут выступает изможденный, то и дело нервно вскидывающий голову старикан…» Князь отвернулся и стал смотреть на разгуливавших по карнизу сизарей.

- Василий Александрович, вы ли это? - кто-то тронул князя за локоть. Долгоруков обернулся, перед ним стоял тот самый старикан. - Не узнаете?


Князь Василий Долгоруков.

- Теперь узнаю, Георгий Евгеньевич, - отвечал князь. Львов наклонился и вскинулся для объятий. Опережая его, Долгоруков протянул лишь руку. В его памяти были свежи разговоры с Государем о думских либералах во главе с Родзянко и Львовым, столь много сделавших для его отречения. Именно в день отречения Государь своим указом назначил Львова председателем Временного правительства.

- Вы себе представить не можете, что я испытал по дороге сюда, в Екатеринбург, - придерживая князя за рукав, с деланной легкостью заговорил Львов. - По дороге сюда меня на каждой людной станции матросики выводили на расстрел. Уму непостижимо, что я пережил, стоя под нацеленными в меня винтовками. Всякий раз прощался с жизнью, - дрогнул голосом, помолчал, осиливая слабость, и продолжил тем же веселым голосом. - Как говорится, кошке игрушки, а мышке слезки. Но, слава Богу, все относительно устроилось…

«Громогласный трибун, которому по настоянию Родзянко Государь передал бразды правления Российской империей, через пять месяцев правления обратился в «мышку», - глядя поверх головы бывшего премьера на расхаживавших на карнизе голубей, изумился про себя князь.

- Василий Александрович, не бывает худа без добра, - витийствовал Львов, усмотрев в князе терпеливого слушателя. - Представьте себе, во мне обнаружились поварские способности. На тюремной кухне я научился готовить щи, от которых «товарищи» в восторге. Они называют мои щи «премьерскими»…

«Вместо того, чтобы согласно присяге верно и нелицемерно служить Императору не щадя живота своего, варит большевикам щи…» - подумал князь. Потом сказал:

- Не подскажете, Георгий Евгеньевич, как раздобыть перо, чернила и бумагу?

- Если хотите жалобу прокурору, уверяю, никакого результата не добьетесь. Только разозлите этих «товарищей».

- Не обо мне речь, - князь посмотрел на Львова в упор так, что тот поперхнулся. - В Екатеринбурге находится британский вице-консул Престон. Хочу отправить ему послание с просьбой вступиться за Царскую семью.

- В наличии имеется бумага и карандаш, - несколько смутился Львов. Покрутил головой, будто ворот несвежей манишки сделался тесным. - А что, разве бывшего Императора не переправили обратно в Москву?

В тот же день князь полученным от Львова карандашом написал Томасу Престону письмо, увещевая его помочь Царственным арестантам. Через пару дней, не получив ответа, отправил второе послание. Но и на него не пришло отклика. Написал третье. И тоже, как в пустоту. (В показаниях, данных под присягой 22 января 1960 года, Престон заявит: «…чтобы не компрометировать его (князя), я ему ни разу не ответил, но он, по-видимому, знал, что я ежедневно делал представления Уральскому совету, чтобы помочь царю и его семье»). Что же, Бог судья Томасу Гильдебранду Престону, пред Судом Которого он давно предстал.

Князь Долгоруков ясно осознавал, что этими посланиями приближает свою погибель. Ибо «молодые неуправляемые люди в черных кожаных куртках», как характеризовал руководителей Уралсовета английский посланник, пылали революционной ненавистью не только к «кровавому тирану», но и к и тем, кто пытался защищать его.


Генерал Илья Татищев.

В той же самой тюрьме пребывал и арестованный в день приезда из Тобольска с оставшимися членами Царской семьи генерал Татищев. Еще по дороге в Екатеринбург Илья Леонидович говорил Жильяру: «Знаю, что не выйду из этой ситуации живым. Молю Бога лишь об одном, чтобы не разлучили меня с Государем и дали умереть вместе с ним…»

Утром 10 июня дверь камеры распахнулась как никогда раньше, во всю ширь: «Татищев, на выход без вещей!» Генерал все понял. Каменея скулами, постоял, справляясь со страхом смерти. Попрощался с находившимся с ним в камере камердинером Волковым, попросил: «Вот, Алексей Андреевич, перешли это моей любимой тетке в Питер. Адрес в кармане», - показал на лежавшее в изголовье дорогое меховое пальто. В коридоре тюремной конторы он увидел князя Долгорукова. Возрадовались, обнялись. Во время проживания в Тобольске в одной комнате «Дома свободы» они порядком поднадоели друг другу. Теперь же обрадовались встрече, будто родные братья. Начальник тюрьмы зачитал вслух предписание председателя облсовета Белобородова о высылке их из Уральской области в 24 часа.

- Илья Леонидович, ты что-нибудь понял? - спросил Долгоруков генерала, когда их вели через тюремный дворик назад в камеры. - Никто за нас не хлопотал, не просил об освобождении, и вдруг такая милость.

- Похоже, хотят убрать от Государя подальше всех преданных ему, - отвечал Татищев.

Возвращение генерала обрадовало Волкова: «Пальто вам еще самому пригодится!» Вечером того же дня, собрав свои пожитки, с чемоданами в руках два самых преданных Царю генерала вышли за ворота екатеринбургской тюрьмы. В лучах закатного солнца сквозь блестящую листву сверкали золотые кресты городского собора. Молниями разрывали июньский воздух молодые стрижи. От этого золотого блеска и стремительного птичьего полета, от простора дышалось легко и радостно. День и ночь натыкавшиеся на осклизлые стены тюремных камер глаза теперь «летали» вслед за стрижами.

- Не зря ты писал английскому вице-консулу. Наверное, это Престон уговорил выпустить нас, - потянулся всем сухощавым телом генерал Татищев. - Благодать какая!

- Да я не о нас просил, предупреждал, что Государю угрожает опасность…

В это время из-за угла тюремного здания вышли четверо чекистов и окружили их.

- Следуйте за нами, господа-баре! - с издевкой проговорил молоденький бледный чекист из «летучего отряда». Волна нечесаной черной гривы из-под кепки набекрень, здоровенная деревянная кобура с маузером на боку и сабля на поясе придавали ему разухабистый вид. Вчерашний работник местного динамитного завода Гришка Никулин за считанные дни вжился в роль вершителя человеческих судеб. Скоро его имя как одного из убийц Царской семьи узнает весь мир.

- Нас освободили по предписанию председателя Уралсовета, - генерал Татищев опустил чемодан на траву. - Мы уезжаем и ни в каком сопровождении не нуждаемся.

- У меня приказ препроводить, чтобы вас не ограбили, - Никулин прихлопнул ладошкой по кабуре. - Шагай, я сказал! Не рассусоливай! - Никулин мигнул чекистам, те поснимали с плеч винтовки, надвинулись.

- Прекратите произвол!

- Оставь, Илья Леонидович. Это был спектакль, - тихо проговорил все понявший князь Долгоруков.

- Поговори у меня, царский прихвостень! - оскалился на князя Гришка. - Топайте, пока целы!

Глухими улочками их вывели на окраину города. Солнце уже закатилось. Небо играло розовато-голубыми переливами. Впереди чернело крестами опушенное зарослями сирени Ивановское кладбище.

- Не сподобил Господь умереть вместе с Государем. Прости, меня, Василий, - горько проговорил Татищев.

- И ты меня прости, Илья, - отозвался побледневший князь Долгоруков.

Шагавший впереди Никулин, видно, расслышал их слова. Приостановился, пропуская арестованных вперед. Очутившись за их спинами, быстро выдрал из кобуры маузер и выстрелил князю в спину между лопатками. Застучали винтовочные выстрелы. Будто подгоняемый вонзавшимися в спину пулями генерал Татищев сделал несколько шагов и, раскинув руки, как для объятий, упал лицом в траву. Князь Долгоруков же с пробитым навылет сердцем опрокинулся навзничь. Сгибая ноги в коленях, долго рыл каблуками сапог землю. Остолбеневшие убийцы тупо глядели, как движения его делаются все слабее и слабее. Скоро он вытянулся в струну и затрепетал.

- Чего таращитесь, берите чумоданы и пошли! Приказано в Уралсовет отнести, - пряча маузер в кобуру, тряхнул гривой Никулин. - Кончен бал и скрипки в печку! Умница Белобородов предписал убраться в 24 часа. Вот мы их и убрали. А все эти престоны пусть думают, что их отпустили в Москву, - захохотал, сверкая белыми клыками.

- Может, прикопать. Нехорошо так-то вот, без погребения, - единственно бородатый из всех четверых пожилой чекист кивнул на распростертые тела. Он то прятал дрожащие руки в карманы, то совал пальцы под ремень гимнастерки, боясь, что товарищи заметят и будут насмешничать.

- Чем будешь копать? Когтями? Пошли. Собакам собачья смерть! - Никулин грязно выругался, схватил княжеский чемодан и, кособочась от тяжести, зашагал в город. Остальные двинулись за ним, след в след. Тем часом стемнело. Выкатившаяся над холмами красная луна, осветив лежащие на земле тела двух Рюриковичей, побледнела и скрыла ясный лик в облаке. Вытекала из смертельных ран князей Василия Александровича Долгорукова и Ильи Леонидовича Татищева древняя кровь Рюрика и его потомков. Вытекала, впитывалась в холодную уральскую землю кровь крестившего Русь Великого князя Владимира и кровь киевского князя Владимира Мономаха, который «хотел добро братии и всей земле русской». Кровь собирателя земель и основателя Москвы князя Юрия Долгорукого. Святая кровь осененных неувядаемой в веках славой князей Александра Невского и Дмитрия Донского, грозная кровь Царя Иоанна IV… Но откуда было знать волочившим в ночи чужие чемоданы четверым убивцам из ЧК, на кого подняли руку, какую пролили древнюю кровь. Поистине, не ведали, что творили. Да и если бы и знали и про Рюрика, и что основателем того же Екатеринбурга был предок генерала Татищева капитан артиллерии и горный инженер Василий Никитич Татищев, все равно не остановились бы.

…Шедшему позади всех бородачу все казалось, что кто-то за ними крадется. То и дело оглядывался. Над местом, где остались лежать тела убиенных, разливалось тихое небесное сияние. После взятия Екатеринбурга белогвардейцами полуистлевшие тела убиенных опознают по косвенным признакам. Князя Василия Александровича по чеку на 80 тысяч рублей на имя гражданина Долгорукова, а генерала Татищева по тому самому английскому пальто. Отслужат панихиду. Отпоют и похоронят по православному чину верных Царю и Отечеству рабов Божиих.

Прощание с князем

Государь очнулся от собачьего лая в спальне дочерей. Маленький безстрашный Ортепо, любимец Анастасии, лаял и царапал дверь, рвался в коридор. «Неужто кто из пьяных охранников?» - Государь по-военному быстро оделся. Александра Федоровна вскинулась в своей стоявшей рядом кровати:

- Ты куда?

- Гляну на секунду, - Государь дотронулся до ее плеча и вышел в коридор, прислушался. За дверью девичей спальни слышался сонный голос Анастасии, шепотом ругавшей любимца. И тут его будто кто толкнул: «Князь Василий не в живых! Это он приходил». Возникло полное ощущение его присутствия. Будто князь стоял в углу коридора: «Его душа обходит, облетает места, где жила… Животные лучше людей чувствуют присутствие духов. Уже нет в живых. Приходил попрощаться...»

- И на кого он так разлаялся? - приподнявшись на локте, спросила Александра Федоровна, когда Государь вернулся.

«Сказать, что являлась прощаться с нами душа Василия, не уснет до утра», - рассудил про себя Государь, сказал иное: - Может наснилось ему что, мышка ли какая заскреблась.

Разделся, лег на спину, левую руку закинул за голову, правую прижал к груди. В таком положении меньше ныло сердце. За месяцы в Тобольске он еще теснее сдружился с князем Долгоруковым. С ним одним делился горькими розмыслами о просчете с отречением. Обсуждали действия новых властей, события разгоравшейся в России катастрофы. После ареста князя чувство одиночества сделалось почти вселенским. И теперь, мучаясь без сна, Николай Александрович мысленно уговаривал себя не верить в свои мистические домыслы, но так и промаялся до света.

Утром, отправляясь на прогулку, у входа в садик Государь столкнулся с «поганцем» Авдеевым, как окрестил про себя в дневнике коменданта. Поначалу дерзкий и грубый, сраженный кротостью царственных заключенных Авдеев в последнее время зримо смягчился к своим арестантам.

- Не знаете что нового о князе Долгорукове, его же обещали выпустить до субботы? - спросил Государь источавшего привычный запах лука и дрожжевого амбре коменданта.

- По решению Уралсовета князей Долгорукова и Татищева отправили в Москву, - уводя взгляд на расхаживавшую по крыше дома ворону, соврал Авдеев. Вчера ночью он пьянствовал вместе с их убийцами. Упивались, черпая кружками дрожжевую гущу из 32-х литровой алюминиевой фляги. «Выписал билет до Москвы этому Долгорукому, - с отрыжкой хвастался Никулин, пошлепывая ладонью по деревянной кобуре маузера. - Полобоймы засадил между лопаток. Как подрубил, даже не пикнул!.. Назад чемодан его надорвался волочить...» И вот теперь не выспавшийся полупьяный Авдеев стоял перед Государем, чувствовал почему-то себя виноватым, врал и злился.

- В Москву? Раньше об этом не шло речи, - Государь с прискорбием видел, что «поганец» лжет, и что ночное мистическое чувство, похоже, не обмануло.

- Это надо у Белобородова спрашивать, он выдал князю и Татищеву предписание в 24 часа покинуть Екатеринбург, - прикрывая рот ладонью, икнул Авдеев. Представил, как расскажет об этом разговоре с бывшим царем своим собутыльникам. И уже для похвальбы перед ними ухмыльнулся. - Они за ночь теперь далеко уехали.

Вернувшись после прогулки, Государь прошел в комнату к Александре Федоровне. Ее опять мучили сердечные боли, и доктор Боткин приписал постельный режим. В руках Императрица держала книгу, которую читала каждое утро, «Дневник православного священника». Государь рассказал о разговоре с Авдеевым про «предписание».

- Не вижу в их отправке в Москву ничего удивительного. Василия, Татищева, Буксгевден, Гендрикову и всех удаляют от нас, чтобы осложнить нам жизнь, - рассудила Александра Федоровна. - Я рада, что они теперь на свободе.

«На свободе ли?» - вздохнул про себя Государь. Он вознамерился было рассказать про ночную мистику, но представил, как подернутся слезами ясные глаза жены, и лишь кивнул головой. - Хотелось бы верить, что на свободе. Пойду к себе.

- Подожди, Ники, - Александра Федоровна окинула внимательным взглядом сумрачное лицо Государя, учувствовала что-то тревожное, недосказанное им. - Иногда в минуты сомнения я наугад раскрываю эту книгу и нахожу ответ на мучающий меня вопрос. Давай сейчас попробуем.

Она раскрыла «Дневник», побежала глазами по строчкам.

- Вот послушай: «Тоскуешь ли о тех, которые были отрадой твоей жизни, а теперь в Царствии Небесном? Изнемогаешь ли от этой тоски, от горечи разлуки? Сердечная связь с ними все так же жива… Одна и та же Любовь, небо и землю объемлющая, радуется о возвратившихся туда и пребывает с оставшимися здесь…»

Как писали в старых добрых романах,Государь застыл в дверях «каменным изваянием», пораженный будто еще парящими в воздухе словами: «…были отрадой твоей жизни, а теперь в Царствии Небесном…» «Значит, князь Василий Александрович действительно вознесен в Царствие Небесное? Теперь следующая очередь моя…»

Напрасные надежды

В сильном волнении он ушел к себе в кабинет. Долго расхаживал из угла в угол. Переход в Вечность уже давно виделся избавлением от мучительных, выжигающих душу терзаний за ошибки в правлении Империей, за отречение. После ареста он сжился с этой мыслью. Но теперь арест князя Долгорукова и возможное его убийство как бы толкали к действию. Несколько дней назад к нему прямо из кухни в поварском колпаке прибежал повар Иван Харитонов. Его широкое красное от жара в росинках пота лицо было радостно-тревожным. В руках перед собой он держал бутыль с молоком, заткнутую скрученной бумажной пробкой.

- Ваше Величество, извольте прочесть. Как понимаю, Вам адресовано. - Он поставил бутыль на край стола, выдернул пробку, раскрутил. Из сердцевины ее выпал скрученный в трубочку листок. Подал Государю. - Вот тут написано. Полагаю для вас. - Последнюю фразу Харитонов произнес по-французски и оглянулся.

- О-о! Ты хорошо усвоил уроки Кюба не только в поварском искусстве, но и в их языке, - одними глазами улыбнулся Государь, развернул листок, прочел, задумался. В письме за подписью «Готовый умереть за Вас офицер русской армии» предлагался побег. Государь вспомнил, как еще в Царском селе депутат Госдумы Николай Марков просил передать в знак согласия на побег какую-либо вещицу. И он передал тогда ему иконку Николая Чудотворца. Был ли теперь автор письма посланцем Маркова или кем-то другим? За первой запиской той же «бутылочно-молочной почтой» последуют еще: «…С Божьей помощью и с Вашим хладнокровием надеемся достичь нашей цели, не рискуя ничем…» Государь показал записку супруге.Задыхающаяся от неволи и хамства охраны Александра Федоровна обрадовалась.

«А если это провокация, организованная самими чекистами? - размышлял Государь, прежде чем ответить «готовому умереть за Вас офицеру». - Задумана для того, чтобы во время этого инсценированного побега убить меня… Ну и что с того?..»

Решимость на смерть он обрел еще в юные годы. Когда ребенком он молился в храме с дедом, Александром II, огненный шар-молния проплыл в двух шагах от них и скрылся в алтаре. Не пример ли безстрашия деда-Царя перед этой молнией выжег в Цесаревиче страх смерти? А может, такое случилось при нападении на него японского самурая? Решимость на смерть укоренилась и окрепла в годы террора при череде убийств самых верных сподвижников: министров, губернаторов и генералов. Эта готовность предстать перед Всевышним в любой день и час делала его неуязвимым для оскорблений и хамства охраны, житейских страхов и треволнений. И теперь при размышлениях над «письмами из бутылки» он менее всего задумывался о собственной безопасности. Тревожился о семье, о тех свитских и прислуге, кто по доброй воле разделил с ним заточение. Отвечая «Офицеру», он первым делом спросил: «Известите нас, сможем ли мы взять с собой наших людей?»

В то лето восемнадцатого годав Екатеринбурге жара стояла, как в тропиках. В Доме с наглухо задраенными и замазанными известкой окнами стояла удушающая духота. У Александры Федоровны усилились сердечные боли, и она почти не вставала с постели. Жестоко маялся и наследник. После ночного падения с кровати колено распухло и при каждом движении отдавало болью. Теперь с ним не было дядьки Нагорного, который умело убаюкивал больную ногу и утешал. Нагорного вместе с другим дядькой наследника Седневым арестовали вскоре после приезда в Екатеринбург. Охранники еще в Тобольске точили зубы на могучего и смелого матроса. «Царский холуй», как они его обзывали, не раз вступался за своего царственного питомца. Дело доходило до драки… Нагорного и Седнева, так же как князя Долгорукова и генерала Татищева, расстреляют безо всякого суда за верность Государю.

Дом особого назначения становится для царственных арестантов подобным тающей льдине в океане. Что ни день, у «льдины» обламываются края, и она делается все меньше, а волны ненависти захлестывают все сильнее. Вот младшие княжны Мария и Анастасия, презрев запрет коменданта, открыли окно во двор, уселись на подоконнике, на ветерке. Стоявший снаружи часовой выстрелил. Пуля ударила в карниз, напугав сестер и осыпав штукатуркой их головы. Они спрячутся к себе в спальню и примутся вычесывать осколки мела и известки из отросших волос. Прибежавший на выстрел Авдеев принялся орать и топать ногами. Грозился, что в следующий раз прикажет стрелять на поражение… Да мог ли существовать в подлунном мире некий «лот», которым удалось бы измерить глубину безысходной скорби Государя, терзаемого страданиями супруги и детей? И тут-то всплывает «соломинка», то есть, бутылки с записками в пробке…

Сто лет спустя историки и литераторы толкуют эту запись каждый «в меру своей испорченности». Одни утверждают, что по наивности Государь дал шанс будущим убийцам обвинить себя в подготовке к побегу. Другие считают: этой записью, зная, что ее прочтут чекисты, Царь осознанно приговаривал себя к смерти. Надеялся таким образом спасти семью. Третьи привычно оговаривают в недальновидности и безволии…

Уралсовет

- Я говорил вам! Он клюнул на мою наживку! А вы не верили! - вскричал комиссар Петр (Пинхус) Войков, едва перешагнув порог кабинета. И как бы воспарил над сидевшими за столом заседаний членами Уралсовета. - Капкан, попался! Вот! - Войков бросил раскатившиеся по столу свернутые в трубочки листки из пробок тех самых бутылей с молоком. - Написано его рукой. А вы не верили! Капкан «Николаю Кровавому»!

С месяц назад Пинхус предложил дьявольскую провокацию «побега». От имени некоего «Офицера» состряпал письмо на французском языке, которое и переслали Государю в пробке бутыли с молоком. Теперь вот они, вещдоки для обвинения в подготовке побега. «Законный» повод для расправы над «кровавым тираном»!

- Что он там пишет? - лобастый, с глазами навыкате, председатель, «порождение уральской глуши», Сашка Белобородов раскрутил один из листков, прочитал написанное вслух. - Давайте организуем похищение. Вывезем в лес и расстреляем всю семейку, кроме самого тирана. Николашке же устроим публичный расстрел с мотивировкой приговора. Как ты считаешь, Исай Исаакович?


Члены Уралсовета: Толмачев, Белобородов, Сафаров, Голощекин.

Белобородов хоть и был председателем, но во всем оглядывался на Исайю Голощёкина. Не робкого десятка он, а боялся его, как боится баран волка. «Это типичный ленинец. Это человек, которого кровь не остановит. Эта черта особенно заметна в его натуре: палач, жестокий, с некоторыми элементами дегенерации», - характеризовал Голощекина журналист Владимир Бурцев. Разоблачитель самого Азефа скорее всего знал, что отец, Исаак Голощекин, владел в Невеле городской скотобойней. Сынок же станет превращать в бойню все, к чему ни притронется.

- Когда ты перестанешь подчеркивать мое еврейское происхождение?! - вдруг взвился Шая. - Запомни, я не еврей, я коммунист! Сколько тебе раз говорить, зови меня просто товарищ Филипп!

- Ну ладно, ладно, ты прав. Мы не евреи, мы коммунисты! - заерзал усевшийся за стол обиженный Войков. Любитель бахвалиться, он ожидал восхвалений за хитроумную провокацию побега. А тут вместо фанфар назревала ссора. Прокашлялся, возвысил голос. - Что касается похищения царя…

- Не мельтеши, дай мне сказать! - обрезал его Голощекин, повернулся к Белобородову. - Спектакль с побегом - это не записки в пробке. Трудно будет скрыть. Предлагаю безо всякого «побега» расстрелять всю семью в лесу за городом. Трупы побросать в какую-нибудь старую шахту. В газете же объявить, что царя расстреляли, а семья перевезена в другое надежное место.

- Очень надежное! - хохотнул Войков, возвел глаза к потолку. - На тот свет. Надежнее места не бывает. В шахте когда-нибудь их все равно обнаружат. Послушайте меня. Самый чистый проект! Я предлагаю вывезти всю царскую семью куда-нибудь к большой полноводной реке. Там на берегу зачитать приговор и всех расстрелять. Привязать к трупам двухпудовые гири и утопить на глубине.

- Перевозка на лошадях или на авто, все равно кто-нибудь увидит, - глядя в пол, заговорил молчавший все время Яков Юровский. - Услышат выстрелы. Я предлагаю покончить с ними в Доме, в подвале, а тела вывезти и сбросить в шахту.

- Сами с усами? А как посмотрит на наше самоуправство Москва? Не поставят ли к стенке за такую вольность? - заговорил Голощекин.

- Руки коротки. Не дотянутся до Урала, - взвился обиженный наскоком Голощекина Белобородов. - Сколько можно им в рот заглядывать. Если бы мы не настояли, Яковлев бы увез царя в Москву.

- Говоришь, «руки коротки»? - едко ухмыльнулся Голощекин, вскочил из-за стола, принялся расхаживать взад-вперед, как по тюремной камере. - Чехи-то подпирают. Захватят Екатеринбург, куда побежишь? Ведь в Москву. Вот Кремль и надо спрашивать. Михалыча. - Шая никогда не упускал случая подчеркнуть свою близость к Свердлову. В узком кругу всячески превозносил его, ставил выше Ленина и даже величал «красным царем».

- Вот сам и поезжай к Свердлову, договаривайся с ним, - сглотнув новую обиду, буркнул Белобородов. - Выскажи им нашу позицию. Уральский пролетариат не поймет, если мы отпустим кровавого тирана и его семейство живыми и невредимыми. Не поймут и не одобрят!

Сразу после совещания послали телеграмму в Москву за подписью Белобородова и Голощекина.Тут же пришел ответ. «Приезжайте пошлите товарища Филиппа», - отозвался Свердлов.

У Свердлова в Кремле

Через двое суток на третьи принарядившийся в пальто и шляпу Голощекин переступил порог кремлевской квартиры Свердлова. Шая собирался поселиться в гостинице. «Ну и что с того, что сидели в одной камере? Тогда были близки, а теперь он вон куда вознесся. Одним щелчком может, как муху... - с выработанной в тюрьмах и ссылках звериной осторожностью рассудил он. «Никаких гостиниц, дорогой мой Филипп! - заявил Свердлов. И даже телефонная трубка передала ту знакомую жаркую хрипотцу. - Остановишься у меня, посидим, вспомним былое. Приезжай прямо в Кремль. Тут теперь у меня квартира. Пропуск будет лежать на столе у часового».

Вот эта жаркая хрипотца окончательно убедила Шаю, что Яков все то прежнее помнит. И он чуть не вприпрыжку помчался в Кремль. Свердлов встретил его на пороге, юношески гибкий, курчавая голова на тонкой шее из «проруби» верблюжьего халата с золотыми кистями. Обнял.

- Проходи! Эта камера попросторней будет той, нашей, - захохотал, вскидывая голову. Стеклышки пенсне сыпанули в глаза Шае горсть искорок отраженного света люстры. - Шляпу свою новомодную снимай. Раздевайся.

Повел в просторную залу за стол, сверкающий хрусталем и серебром с заморскими фруктами и закусками. Сраженный таким великолепием, Шая задвинул ногой в угол свой чемоданчик с уральскими дарами: самогоном, салом и копченой рыбой.

- Давай за нашу встречу, товарищ Филипп! - нервически возбужденно воскликнул славившийся ледяным спокойствием хозяин. Налил в заигравшие рубиновыми отсветами фужеры вино. - Могли ли мы с тобой представить там, в тьмутаракани, что будем в Кремле пить вино из царских подвалов?!

- Да-а, высоко ты, Михалыч, поднялся! Высоко! - а про себя добавил: «только бы удержался, не упал»! Шая помнил, Свердлов отзывался о Ленине и о Троцком, как об изощренных интриганах и властолюбцах. Шая пригнулся, замельтешил: - Время-то какое. Там эсеры с чехами. С югов белые напирают. А ты, считай, первое лицо в государстве. Председатель ВЦИК!

Яков взял отставленный фужер, вскидывая клинышек бороды, допил вино. Налил еще. На впалых щеках его сквозь щетину все гуще проступал темный румянец.

- Идем, кое-что покажу... - Шая, пошатнувшись - вино чуть ли не столетней выдержки ударило в ноги, - прошел за Свердловым в кабинет, обставленный с царственной роскошью. Яков отодвинул стенную панель. По коду открыл дверцу сейфа. - Вот смотри, на случай бегства за границу, - протянул стопку заграничных паспортов. Разные страны, разные имена, а фотография везде одна и та же. - Хочешь, помогу запастись такими же?

Заглядывая через плечо хозяина кабинета, Шая углядел мерцавшие в разверстом зеве сейфа рыжие отсветы золота и блещанье драгоценных камней. (После смерти Свердлова комиссия при вскрытии сейфа обнаружит семь новеньких паспортов для разных стран и еще сто тысяч золотых червонцев и пригоршни драгоценностей).


Яков Свердлов.

Вглядимся же пристальнее в зловещую фигуру Якова Мойшевича Свердлова. Его биография, возможно, позволит приблизиться к жуткой тайне убийства Царской Семьи. Вслед за своим отцом Мойшей Израилевичем Яков в ранних анкетах отмечает свою принадлежность к иудейскому вероисповеданию, потом перестанет. Старший из его братьев Зиновий еще в юные годы уходит из семьи и принимает христианство. Его усыновляет «буревестник» революции Горький (Пешков). Узнав о таком вызывающем вероотступничестве, отец отрекается от Зиновия (старший сын в иудейской семье считался правой рукой отца). Старый Мойша проклинает его ритуальным иудейским проклятьем. Во время войны Зиновий, русский доброволец в чине капрала французской армии, получит тяжелое ранение. Узнав, что сыну по самое плечо оторвало правую руку, старый Мойша пустится в пляс - проклятье подействовало! История умалчивает, что уразумел об этом иудейском проклятии его любимый сын Яков. Но за год и четыре месяца пребывания председателем ВЦИК Свердлов породил красный террор. Пролил море человеческой крови. По указу 34-х летнего «демона революции» избиениям и расстрелам подвергнутся тысячи и тысячи донских казаков вместе с женами и грудными детьми…

А пока он, утонув в бархате огромного кресла, сверкает из-под расползшихся пол халата цыплячьими ляжками, прихлебывает кроваво-красное вино. Вид этих тонких волосатых ног с синюшными грибками коленок почему-то вызывает у Шаи отвращение. Он зачарованно уставился на гуляющий при глотках остренький кадычок Якова.

- Говоришь, приехал по душу «кровавого тирана»? - щурясь на заерзавшего от услаждающей мысли Шаю, усмехнулся Свердлов. - Да ты закусывай, не стесняйся.

- Знаешь, Михалыч, мы, то есть весь Уралсовет, пришли к единому мнению, - выпитое вино жжет грудь. - Бывшего царя надо всенепременно прикончить! - и он пересказывает все варианты убийства, прозвучавшие на заседании Уралсовета. - Нельзя отдавать кровавого тирана ни англичанам, ни немцам, никому. Будет плевок в лицо пролетариату.

- Пролетарит - это, Филипп, мы с тобой и еще кое-кто! - понижая и без того тихий голос до шепота, говорит Свердлов. И от этого шепота у Голощекина расходится мороз по коже и по-звериному шевелятся уши. Не пропустить ни слова Михалыча. А тот шепчет: - Ильич за то, чтобы «продать» царя немцам за контрибуцию. Уменьшить сумму. Лейба же спит и видит себя главным обвинителем на суде над царем. Для этого он и настаивал перевезти царя в Москву и здесь его судить. Не надо также забывать, что бывший царь двоюродный брат английского короля. Как видишь, не все так просто, как считает Уралсовет. Лично я за то, чтобы, как ты говоришь, «прикончить кровавого тирана». Завтра постараюсь убедить в этом Ильича. Не стоит оставлять царя нашим врагам как живое знамя. Но окончательное решение о судьбе царя принадлежит не нам.

- А кто может быть выше тебя и Ленина? - вытаращил глаза Шая. - Троцкий что ли?

- Ну, сказанул… Чтобы Троцкий был выше Ильича! Ха-ха-хи! - захлопал в ладоши, заухал Яков. - Пока я тебе, дорогой мой товарищ, не могу назвать его. Одно скажу, он из тех, кто правит миром.

- Если ты, Михалыч, захочешь, ты с твоим талантом убеждать можешь уговорить не только Ленина, но и самого черта, который, как говоришь, правит миром! - разлепляя губы от тягучего вина, подсластил Голощекин.

- Утро вечера мудренее. Не пора ли нам с тобой в объятия Морфея? - Яков с усилием выпростался из кресла и направился в спальню. Вскоре и Голощекин вытянулся на диване.

На другой день ему пришла телеграмма из Екатеринбурга за подписью Белобородова. Сашка сообщал, что в Доме особого назначения сменили коменданта Авдеева на Якова Юровского, а зама Авдеева Мошкина арестовали за воровство царских вещей.

Великая ектения

В то же утро состоялся разговор Свердлова о судьбе царя с Лениным.

- Ты читал «Бесов» Достоевского? - хохотнул деревянным смешком Ильич в ответ на доводы о необходимости убийства Государя. - Оч-чень, батенька, п-гелюбопытная книжонка.

- Читал, но так вскользь, - чувствуя подвох, напрягся Свердлов. «Бесов» он не читал. От Достоевского его сразу начинало мутить. Но про эту книгу кое-что слышал.

- Помнится, там этот заговорщик Нечаев в разговоре о царствующих особах говорит, что надо уничтожить всю великую ектинью. - Видя, как собеседник недоуменно вздернул плечи, пояснил: - На великой ектении поминают особ царской фамилии, возглашаемых во время церковной службы. Иными словами Нечаев предлагает уничтожить весь Романовский род. Под ког-гень!

- Все-ех? Но нужно время, чтобы подготовить ликвидацию, как ты говоришь, всей «великой ектении», - понизил голос до шепота Яков Свердлов.

- Спешка нужна при ловле блох! - оживился от этого лохматого шепота Ленин. - Мы должны п-гежде знать, как среагируют на это немцы и англичане. Нужен п-гобный шар. - Он вскочил из-за стола, подбежал к окну, дернул штору. В хлынувших солнечных лучах его огромный череп показался Якову котлом с темными пятнами копоти по бокам, с округлой продолговатой крышкой, вокруг которой плясали язычки пламени.

«Пробный шар? Что он имеет в виду? И что за адское варево готовится в этом котле?» - выпитое накануне вино и безсонная ночь притупляли острый ум Свердлова. На всякий случай он наклонил голову, будто угадав, что имел в виду Ленин, и как бы заранее соглашаясь с его предложением.

- Давайте для начала расстг-г-еляем царя де юре. Михаила Второго! После разгона Учредиловки о нем все забыли.

- Прикажешь организовать публичный суд и приговор? - осознав, что за сатанинское «варево» бурлит под черепом Ильича, прикинулся непонимающим Яков.

- Зачем д-газнить гусей?! - Ленин задернул штору, и «кипящий котел» погас, перетек в лобастую плешивую голову на обсыпанных перхотью плечиках. Молча вернулся за стол, нахохлился: «…Публичный расстрел. В случае международного скандала, всё свалит на меня…». - Побег! - сказал, как прокаркал. - Пусть его похитят.

- Можно поступить еще проще, - поняв, что Ленин разгадал его подставу с публичным судом, поторопился оправдаться Свердлов. - Дать в газеты информацию, что будто бы бывший царь, «кровавый тиран» и все такое, расстрелян. И посмотреть, как среагируют за рубежом. И в России тоже.

- Россия нас не интересует, - Ленин отвернулся от окна, словно не хотел даже и глядеть на не интересующую его Россию. - Один лишь плюс - убийство царя от-гежет нам всем путь к отступлению. И заставит идти до конца! Но почему молчит Шифф?

- Якоб тоже выжидает, - назвав всесильного американского банкира, вложившего в революцию огромные деньги, только по имени, он подчеркнул свой якобы тесный контакт с ним.

- И чего он выжидает?

- Того же, что и мы.

«Михаила надо бежать!..»

Ганька Мясников, доморощенный философ, время от времени сталкивается на улицах Перми с ссыльным Императором. Вот и совсем недавно увидел Михаила Второго в загородном парке, где играл струнный оркестр. Рядом с Царем была поразившая Ганьку красотой молодая женщина. Это была приехавшая к супругу на две недели жена графиня Наталья Брасова. Сквозь кусты он видел, как она со смехом прижималась щекой к плечу Императора. А тот наклонялся к ней, что-то говорил, блестя счастливыми глазами, и показывал на ветку, где в тон оркестру выщелкивал соловей. Ганька следил за царственной парой со злобной радостью охотника, подкрадывающегося к дичи. «Его жизнь в моих руках. Всего через несколько дней я уничтожу этого обнимающего красавицу Михаила. Влюбленные глаза Царя закроются навеки. И я это сделаю! Вернувшийся из Москвы Голощекин при встрече намекнул, что будто бы сам Ленин высказался за уничтожение всей «большой ектиньи». Как говорил Емельян Пугачев: руби столбы, а заборы сами повалятся…»

Прямо из сада Мясников пошагал к кинотеатру «Луч». Поднялся в кинобудку. Там его уже ждали выбранные им подельники. Сидели на напиленных березовых чурбаках, курили. В свете голой лампочки под потолком вились сизые космы дыма. Исторгнутые из черев и ноздрей будущих убийц, они обретали текучие очертания адских чудовищ, уплывали в квадратный проем в стене, соединяющий кинобудку с залом. Сгустками зла растекались по белому свету. Ганька, для собравшихся Гаврила Ильич, замначальника Пермского губЧК, поручкался со всеми и уселся на приготовленную для него единственную табуретку. Перемигнулся с Колькой Жужговым. Его Мясников выбрал первым. «Рабочий, был в каторге. Злоба у него не кипит, а злоба холодная, расчетливая, пронизывающая все его существо. Он будет казнить не волнуясь, как будет браунинг пристреливать», - напишет он позже в своей «Философии убийства, или почему и как я убил Михаила Романова». Плечо плечом к Жужгову сидит Васька Иванченко, начальник местной милиции. «Ровный, спокойный, ласковый, но за этой ласковостью есть большая решимость и безстрашие. Был арестован за убийство двух казаков…» Напротив них пришипился губастый улыбчивый Андрей Марков: «Рубаха-парень, сидел в тюрьме. Горит огнем злобы и мести. Придет без колебаний и сделает, что надо…» В углу на корточках по давней тюремной привычке сидит Колпащиков. Красные от перепоя глаза глядят в пол, но замечают всё. И как Ганька перемигнулся с Жужговым, и что отказавший ему закурить Иванченко отсыпал Ганьке чуть не горсть махорки.


Убийцы Великого Князя Михаила Андрей Марков, Иван Колпащиков, Гавриил Мясников, Василий Иванченко, Николай Жужгов.

- Вы знаете, Михаил живет без охраны. С ним шестнадцать всяких его пажей. В любую минуту может удрать. Надо кончать с ним, пока его не выдернули из-под самого нашего носа, - Ганька свернул из обрывка газеты самокрутку, вывалив язык, послюнявил край бумажки. И этим запачканным типографской краской языком продолжил плести заговор. - Сволочь Керенский назвал Михаила первым гражданином республики. А для нас, для пролетариата, он падаль истории! Неужели мы отступим перед этой падалью?! Мы должны его уничтожить! И уничтожим!

- И у меня гора с плеч. Пост перед гостиницей держать не надо будет. Караулить его, - обрадовался, закивал Иванченко.

- Ты нас, Ильич, не вербуй. Согласны, чего разговаривать! - Осклабился Колька Жужгов. Ударил по колену кулаком с зажатой в пальцах самокруткой - на пол посыпались искры. - Надо, значит надо. Прикончим только так!

- Не сепети, - Ганька пыхнул в его сторону дымом из ноздрей. - Ты знаешь, что Михаил доводится двоюродным братом самому английскому королю. Сегодня мы его расстреляем, а завтра может международный скандал разгореться. Может, конечно, и не разгореться. Может, никто и пальцем не шевельнет, чтобы защитить Михаила. А может, шевельнет, да так шевельнет, что затрясется земля под ногами советской власти. Ведь все они, лорды всего мира, эдакая сила. Они ненавидят нас жгучей ненавистью и ищут благовидный предлог, как начать против нас войну. И получится вред революции. Ленина и Свердлова скомпроментируем, - сказал и спохватился, что проговорился про участие в этом деле вождей. Стрельнул глазками на проем в стене, куда уплывали сизые космы-чудища, уронил голос до шепота. - Михаила надо бежать.

- Как это, «бежать»? - Жужгов поплевал в ладонь, потыкал в слюну окурок.

- Да очень просто! - Мясников обвел взглядом присутствующих: они тоже не понимали. Хмыкнул, вскинул подбородок. - Надо устроить ему вроде как побег. Вывезти за город и расстрелять.

- Ага, а потом меня расстреляют, что не укараулил, - завозился и чуть не упал с чурбака Иванченко.

- Да ты не дослушал, - хохотнул Ганька. - Я все продумал. Мы организуем его похищение. Под видом неизвестных ночью заявимся в королевские номера и увезем его.

- Но так-то другое дело. Так-то милое дело! - потер ладони Иванченко. Зыркнул на засмеявшегося Жужгова так, что тот поперхнулся.

- Сделаем большое дело, - еще пуще вдохновился Ганька. - Расстрел Михаила будет началом конца всех Романовых, что есть которые в РСФСР. Ведь тогда поймут, если можно расстрелять Михаила, то тем более можно расстрелять других. Сами увидите, как полетят головы всех Романовых.

- Но ведь ты сам, Ильич, говоришь, что никто не будет знать про его расстрел? - подал голос из своего угла всё сидевший на корточках Колпащиков, привставая, скосоротился от судорог в затекших ногах.

- Ну вот рассуди сам, - обратил на него внимание Мясников. - Возьмем, к примеру, Алапаиху. Там собрали много князей. Они всем как кость в горле. Услышат пролетарии, что Михаил бежал. Одни решат, что его пристрелили, а объявили, будто бежал, другие поверят. Но и те, и другие согласятся с тем, что князей беречь дальше не стоит. Возьмут и истребят. Николая же с семьей можно расстрелять по суду, официально. Так, поверьте, и будет. А мы с вами убираем психологическое препятствие к этому истреблению.

Мертвая тишина, запрокинутые головы, полуоткрытые рты подельников обращали Ганьку чуть не в оракула, побуждали сыпать мыслями, что возжигал ворочавшийся под его черепом бесенок.

- Ведь я всю голову сломал, обмозговывая это дело, - витийствовал Ганька.

Стали обсуждать план похищения. Подолгу ковырялись даже в самых мелочах. Например, на случай если при аресте Михаил или кто-то из свиты станет звонить в милицию, придумали посадить дежурить у телефона своего человека. Когда уже собрались расходиться, подал голос Колька Жужгов:

- А яму как? - озабоченность о «ямах» для своих жертв будет преследовать палача и когда он станет убивать пермского Архиепископа Андроника. Заставит его рыть могилу голыми руками. Живого столкнет в могилу, закопает и выстрелит в Андроника через землю… Теперь же, сминая голенища новеньких хромовых сапог гармошкой, Колька подмигнул Колпащикову.

- Ерунда. Яма - дело простое, - отмахнулся Ганька, хохотнул. - Выроем, когда расстреляем… Гляжу, ты, котяра, к девкам наладился!.. Смотри не забудь лопаты взять.

Михаил и Натали

В ту роковую ночь Михаил Александрович к удивлению его секретаря лорда Джонсона лег спать рано. Все дни после отьезда супруги графини Натальи Брасовой Его Величество пребывал в самом веселом расположении духа. С его обросшего бородой лица не сходила счастливая улыбка. А теперь вдруг настроение резко сменилось. На лице Императора Джонсон читал столь знакомое выражение уныния и тревоги. Он отнес эту перемену на счет разыгравшейся язвы желудка. Зная, как Михаил Александрович не любит никого отягощать своими болячками, лорд удержался от вопросов и выражения сочувствия.

Император же, уединившись в спальне, попытался заслониться от вгрызавшегося во внутренности злобного крысенка приятными воспоминаниями. Натали, любимая супруга, прикатила в Пермь две недели назад совершенно нежданно. Привыкшая с детства, что ее пожелания исполнялись немедленно, она была страшно раздосадована запретом Михаила Александровича следовать за ним в ссылку. Наговорила в ответ кучу дерзостей. Но поостыв, поняла, что запрет был вызван тревогой за нее. Две недели пребывания ее здесь в Перми превратились для Михаила Александровича в новую симфонию страстной любви.


Великий Князь Михаил и его жена Наталья Брасова-Вульферт.

И теперь, уткнувшись лицом в подушку, еще пахнущую ее духами, он с умилением пересыпал в памяти ее слова, обьятия и песенки. Погружался памятью в сияние давних дней, когда впервые увидел Натали на военном параде. К тому времени волоокая красавица успела побывать замужем за богачом Мамонтовым, развестись с ним и обвенчаться с поручиком Вульфертом. Тогда на смотру поблизости оказался щекастый мальчишка с луком и стрелами - и не промахнулся купидон. Брат Царя Великий Князь и дважды замужняя дочь адвоката Шереметьевская-Вульферт влюбились друг в друга. Буйным цветом заполыхала скандальная связь. В 1910 году Натали рожает возлюбленному сына. В память об умершем старшем брате Михаила Александровича его назовут Георгием. Но и это не смягчит сердце Государя. Он потребует прервать отношения с этой «бестией» (как он однажды выразился в сердцах, а потом долго жалел об этом). Михаил даст царственному брату слово, что никогда на ней не женится. Но так и не сможет вырвать из сердца стрелу шаловливого купидона. Через четыре года он «возьмет слово назад». К тому времени Натали разведется с Вульфертом, и они задумают обвенчаться. После неудачной попытки повенчаться в России они уедут за границу. Государь, узнав, отправит следом бывшего начальника Петроградского сыска генерала Герасимова с приказом не допустить венчанья. Узнает об этом и он, Михаил Александрович. Распустит слух, что едет венчаться в Ниццу. Туда и помчится в сопровождении агентов генерал Герасимов. Тем временем Михаил с Натали ускользунут в Вену, там их обвенчает сербский священник. Свидетелями выступят церковный сторож и его старуха поломойка. Сконфуженный генерал Герасимов доставит Царю лишь копию свидетельства о венчании.

При воспоминании об этом событии Михаил Александрович улыбнулся и перевернулся на спину. Как и любая человеческая память, его память стремилась забыть все плохое и лишь мельком воспроизвела последовавшие события: гнев Государя, лишение брата генеральского звания, запрет на возвращение в Россию. И все равно счастье новобрачных вздымалось до небес.

Из Парижа новобрачные перехали в Англию, там свили временное гнездышко - арендовали старинный замок вице-короля Индии. В пиршественной зале, в множестве гостиных и спален звучали счастливые голоса и смех счастливых беглецов. Топотали ножки подраставшего Георгия, мелькала девичья тень дочери Натальи Сергеевны от первого брака, тоже Натальи. Идиллия! - война с Германией испепелила ее. Михаил Александрович пишет Государю послание: Ты можешь запретить мне многое, но не можешь запретить пролить кровь за Отечество. В ответ следует прощение. Михаилу возвращается звание генерала, имение и все привилегии. Он принимает командование «дикой дивизией».

Михаил Александрович перевернулся на бок, поджал к животу колени. Как бы приглушая боль, подступило, заполнило ум и сердце тягостное томление духа. Он опять лег на спину, попытался вдохнуть полной грудью.

В последний путь

Стук в дверь и голос Джонсона. Михаил Александрович нашарил шнурок, дернул - вспыхнул свет. По встревоженному лицу секретаря Михаил Александрович понял, что-то случилось, встал с постели.

- Приехали чекисты, требуют Вас, Ваше Величество, - за спокойным тоном Джонсона улавливалось напряжение. Одевшись, Михаил Александрович вышел в коридор. Навстречу ему шагнул молодой худоватый тип в полувоенной форме и грязных хромовых сапогах. На испитом хищном личике топорщились усы. Это был тот самый Колька Жужгов.

- Вы арестованы, гражданин Романов! Вот документ на ваш арест, - Жужгов сунул Михаилу Александровичу ордер, подписанный и проштампованный печатью ГубЧК.

- На каком основании? - Михаил Александрович подошел поближе под висевшую в холле люстру, вгляделся в подпись под ордером. Подпись показалась ему незнакомой. Он выпрямился во весь свой высокий рост. Сверху вниз глядел на мелкорослого Жужгова. - Я никуда с вами не поеду!

Стоявший поодаль у стены тип с наганом и гранатой на поясе подшагнул ближе. Михаил Александрович узнал в нем члена коллегии Пермского Губчека Малкова.

- Нам сообщили, что вас хотят похитить ваши друзья. Поэтому вас решили отвезти в безопасное место.

- Кто-то хочет похитить меня без моего согласия? - изумился Михаил Александрович. Морщась от боли, прижал ладонь к животу. - У меня приступ язвы. Вызовите врача.

- Имеем полномочия применить силу. - Весь, от кепки до засаленных на коленках галифе мятый, будто изжеванный, оскалился сладенькой улыбочкой. Самонадеянный, тупой и хитрый, Малков, как никто другой, возбуждал в Государе чувство омерзения. Наваливалась тоска - не продохнуть. Во всем происходящем было что-то не то. Уж очень они нервничали. Старались говорить спокойно, но то и дело срывались и тем выдавали себя. Камердинер Михаила Александровича и его личный шофер Николай Борхунов спустились на первый этаж, стали звонить в милицию. Там у дежурного телефона сидел сообщник убийц Дрокин. Он и ответил, что арест гражданина Романова согласован. И что сопровождать арестованных будет сам начальник Пермской милиции Иванченко.

- Если не поедешь добром, увезем силой! - все откровеннее нервничал Жужгов, хватался за кобуру. Его раздражали и пугали выглядывавшие на шум жильцы соседних номеров. Увидев вооруженных людей, прятались.

- У меня приступ язвы, - вытирая высыпавшие на лбу от боли капли пота, упорствовал Михаил Александрович, оглядывая растерянные и мрачные физиономии чекистов. - Я болен. Мне нужен врач. Требую врача!

В это время снизу подошли еще двое заговорщиков с револьверами и гранатами за поясами, окатили запахами табака, сивухи и дегтя. История сохранила их имена. Это были некто Марков и Колпащиков. При виде их мрачных и решительных физиономий Жужгов приосанился. Обступили Михаила Александровича, стали теснить к выходу.

- Можешь взять с собой секретаря. Валяй! - как бы нехотя уступил, согласился Жужгов. Там, в кинобудке, они предусмотрели вариант похищения вместе с лордом.

На выходе из гостиницы Иванченко подошел к сидевшему за конторкой дежурному метрдотелю. Потряс перед его носом револьвером:

- Сиди и не рыпайся! Запомни, ты ничего не видел и не слышал. До утра никому не звони! Ты понял?!

- А то! Чать их у меня пятеро, ребятишек-то.


Великий Князь Михаил и его секретарь Джонсон в Перми. Последнее фото.

Окруженные вооруженными людьми Михаил Александрович и Джонсон вышли на улицу. Вокруг тишь и безлюдье. Их подвели к двум крытым фаэтонам. В первый предложили сесть Михаилу Александровичу. Следом за ним, вытащив револьвер из кобуры, в темень фаэтона занырнул Иванченко. Править лошадьми взялся Жужгов, засвистал, прихлопнул вожжами. Горячие кони с места взяли крупной рысью. Следом во втором фаэтоне ехали Джонсон с Колпащиковым. В третьей повозке-одноконке развалился на сене главный вдохновитель похищения Ганька Мясников. Он сам правил лошадью, довольный, сморкался в сено, покуривал. Все шло, как он и задумывал. Еще раньше он решил, что в убийстве сам участвовать не будет: «Мало ли, как все повернется. Вдруг англичане за лорда этого потребуют выдать им убийц. Свердлов - он извернется и подставит нашего брата… А кому охота в петле раскачиваться…» Разглядев в лунном свете громады заводских цехов, свернул на обочину. Ехавшие впереди экипажи растворились в темноте ночи, скоро утих и конский топот. Гринька замотал вожжи и стал ждать.

Фаэтоны же быстро катили по гладкой дороге. Но даже самые малые толчки отзывались для Михаила Александровича всплесками боли. Сидевший рядом Иванченко когтил потными пальцами лежавший на коленях револьвер. Указательным пальцем другой руки двигал шпенек предохранителя то вверх, то вниз.

- И куда вы нас везете? - спросил Михаил Александрович. От громкого голоса над ухом Иванченко дернулся и чуть успел ухватить скользнувший с колен револьвер.

- Тут недалеко, на это... на заимку одну. Скоро уже приедем.

В пресном ночном воздухе вдруг резко запахло керосином. «Значит, едем мимо керосиновых складов Нобеля, - подумал Михаил Александрович и опять согнулся от боли в животе, ругая себя, что забыл захватить ношпу. - Может, Джонсон взял?» - Он вытянул ноги, принялся шарить по карманам, не завалялась ли где спасительная таблетка. Нащупал спички, монетку, округлую пуговицу от Натальиного пальто. Поглаживая рельефный рисунок пуговицы кончиками пальцев, вспомнил, как на прогулке по лесу Наталья, хохоча и дразня, побежала в чащу, и ее пальто зацепилось за сучок… - Натали, милая желанная Натали. Собиралась приехать в Пермь и жить тут. Начала подыскивать квартиру. Суждено ли ему вернуть эту пуговицу… Подбросить на руках сына?..»

Михаил Александрович почувствовал, как фаэтон затрясся на ухабах, в окошке замелькали сосны, значит, свернули в лес. И вдруг как прострелило: та, навалившаяся безотчетная тоска, фальшивая подпись на ордере об аресте. Нервозность чекистов. Злобное торжество в глазах Малкова: все сошлось в одно - везут убивать.

«…Джонсон? Может, пощадят его. Английский подданный. А меня? Меня за что? Керенский вопил, что я первый гражданин республики. Грозился избрать вечным президентом… Как быть: сокрушить ударом кулака сидящего рядом Иванченко, вырвать револьвер?.. - Заметались, замельтешили обрывистые мысли. - Выпрыгнуть на ходу и скрыться в зарослях? А Джонсон?..»

Михаил Александрович вдруг с удивлением почувствовал, что боль в животе пропала. - Он достал из кармана пуговицу и поднес к губам. - Прощальный поцелуй.

- Тпр-ру! - послышался голос с козел. Фаэтон остановился. Иванченко вылез наружу. Пошептался с Жужговым. Послышался топот и фырканье лошадей, подъехал фаэтон с Джонсоном.

- Выходите! - крикнул Иванченко. Михаил Александрович перекрестился и спрыгнул на траву, огляделся по сторонам. Это была небольшая поляна. Сквозь редкие сосны на траве белели полосы лунного света. Над головами вдруг зашуршало, захлопало. Большая черная птица сорвалась с макушины сосны и метнулась в ночь. Михаил Александрович направился было к выбравшемуся из фаэтона Джонсону попрощаться. В этот миг хлопнул выстрел - Джонсон упал навзничь, забился, вскидывая и роняя голову с пробитым пулей виском. Михаил Александрович бросился к нему и тут же ощутил горячую боль в плече, обернулся. За спиной скалился Жужгов с револьвером в руке. Черный зрачок ствола глядел прямо в лицо Императору. Палач что есть силы жал на спусковой крючок. Но самодельная пуля заклинила в барабане. Михаил Александрович бросился на убийцу. Сбил с ног и сам обрушился на него сверху. Здоровой рукой схватил за горло. Жужгов засучил ногами, захрипел, тараща лезшие из орбит глаза. Вокруг них сгрудились остальные заговорщики. Иванченко с револьвером в одной руке, другой пытался оторвать Михаила Александровича от Жужгова. Не стреляли, боясь попасть в подельника. Малков упал животом на землю рядом и, почти касаясь стволом головы Царя, выстрелил. В наступившей тишине икал и хрипел валявшийся на траве Жужгов. Раздался еще один выстрел, и дрожавший в агонии лорд Джонсон вытянулся и замер.

Услышав и посчитав выстрелы, Гринька Мясников удовлетворенно хмыкнул: «Молодцы, вторыми выстрелами добили, значится. Завтра позвоню в Кремль, обрадую Свердлова…» - развернул повозку и покатил в сторону Мотовилихи.

По одной из версий труп Царя Михаила Второго сожгут в плавильной печи Мотовилихинского пушечного завода. По другой, более признанной историками, тела убиенных зароют под деревом на шестиметровую глубину. Кто-то из убийц ножом нацарапает на стволе четыре буквы: «ВКМР». Выглянет утреннее солнце, растопит застывшую в изрезанной коре живицу, и лишь сосна оплачет царскую гибель горькими янтарными слезами.

Скорбь Государя и легенды о Михаиле Александровиче

Очнувшись от сна, Государь Николай Александрович как всегда облачился в свою повседневную военную форму. Заметил на коленях галифе новые заплатки. «Вчера не было. Когда она успела? Опять мучилась от безсонницы... - Он посмотрел на прильнувшую щекой к подушке Александру Федоровну. Прядь волос соскользнула на губы и чуть колебалась от сонного дыхания, придавая лицу детское беззащитное выражение. - Каждый седой волосок этой пряди, каждая морщинка у глаз и на щеке оскорблена и безвинно обругана тысячи раз. Милое, бедное мое Солнышко! - Николай Александрович отер выступившую слезинку. - Я, один я виноват. Не защищал ее от хулы, когда был на троне. Вверг во все беды теперь. Господи, спаси и помилуй Твою рабу Александру и детей наших Алексия, Ольгу, Татиану, Марию и Анастасию!..»

Он на цыпочках вышел из спальни. Умылся, прошел в кабинет, возжег свечи, опустился на колени перед иконами и стал читать утреннее правило. Закончив читать молитвы, Он встал с колен, ладонями обмял новые заплатки на коленях. Заметил на письменном столе газету. Вчера вечером ее не было. Скорее всего, ее принес Боткин или Деревенько. Оба доктора, как и в Тобольске, лечили охранников и все начальство, за то им было позволено безпрепятственно выходить в город. Зная интерес Государя ко всему происходящему, скрытно приносили газеты. Это был относительно недавний номер «Пермских известий». Просматривая газету, Государь Николай II обратил внимание на маленькую заметку, вчитался: «В ночь на 31 мая организованная банда белогвардейцев с поддельными мандатами явилась в гостиницу, где содержался Михаил Романов и его секретарь Джонсон, и похитила их оттуда, увезя в неизвестном направлении. Посланная в ту же ночь погоня не достигла никаких результатов. Поиски продолжаются».

«Что значит «похитили»? - раздумался Государь. Ему сразу вспомнились записки «Офицера» в молочных бутылках. - Писал, призывал быть готовыми к побегу. И вдруг, как отрезало. Ощущение, что получил его ответы о согласии на побег и пропал. Это мое согласие, конечно, где-то всплывет... Оно, наверное, им нужно для обвинения нас в подготовке к побегу. Если бы меня застрелили при попытке к бегству, тогда, надо думать, Алекс и детей отпустили бы на свободу, - и опять вернулся мыслями к газетной заметке: «Похитили». Михаил, боевой генерал, справлялся с «дикой» дивизией. Он никогда не позволит стать игрушкой в чужих руках. И он так привязан к жене и сыну. Убежать, бросив их на произвол судьбы? Нет. Это заведомая ложь. Скорее всего, его уже нет в живых. - Николай Александрович еще раз перечитал заметку. Запнулся на слове «банда». - «Банда» - это не двое и не трое. Наверняка к Михаилу были приставлены для охраны тайные агенты из местных чекистов. Они не могли так просто дать возможность незнакомым людям увезти Михаила…» Чем больше он вдумывался в это известие, тем больше укреплялся в мысли, что брата увезли сами чекисты. - Отмашка на похищение и скорее всего на убийство Михаила дана из центра от этих Ленина, Свердлова, Троцкого и иже с ними. Не есть ли это начало расправы над всем нашим родом Романовых? А если так, то следующая очередь моя…»

Неделей раньше слухи о похищении Михаила Александровича дошли до его супруги графини Брасовой. Ее охватил леденящий душу страх. С ужасающей ясностью она почувствовала, что над головой ее возлюбленного занесена рука смерти. К этому времени она сумела отправить маленького Георгия в Швейцарию и безстрашно бросилась спасать мужа. Ей удалось пробиться к могущественному Троцкому.

- Я уверена, что похищение Михаила Александровича ваших рук дело! - с порога набросилась она на комиссара комиссаров. - Как вы могли? Чем он мешал вам? Отказался от престола во избежание ненужного кровопролития. Неблагодарные! Зачем вы как преступника отправили его, боевого генерала, защитника Отечества, в ссылку?!

В первые мгновения, пораженный таким напором, Троцкий даже растерялся. Придя в себя, привстав из-за стола, залюбовался посетительницей. В черном облегающем платье с ниткой жемчуга на высокой шее, с палящими гневом огромными в пол-лица глазами графиня Брасова и впрямь напоминала молодую черную пантеру, готовую разорвать его, Лейбу, в клочья.

«А какова она обнаженная?.. - Лейба облизнул пересохшие губы. Свердлов уже сказал ему, что пермские чекисты «убежали» Михаила. На миг в нем шевельнулась жалость к этой женщине и тут же испарилась от блудной мысли, что этот зарытый где-то в лесу несостоявшийся Михаил II наслаждался в объятиях этой «пантеры»… Почему всё им, Романовым, а ему, гениальному политику и мыслителю, достались каторги, ссылки, безконечные унижения и болезни. Пресмыкался перед тюремщиками, ползал на брюхе перед богатой заморской родней. Чувствовал себя муравьем перед золоченым идолом Якобом Шиффом. Но теперь он, Лейба Троцкий, восстал из грязи, обратился в разящий меч революции. И эта некоронованная царица, эта визжащая стерва получит свое!..»

Худой и желчный, с вытаращенной вперед козлиной бородкой, посверкивая льдистыми стеклышками пенсне, он опирался о стол широко расставленными, полусогнутыми в локтях руками. Эти руки с вывернутыми в стороны ладонями придавали ему сходство с живой рептилией. Вот сейчас из обволосатевшей пасти этого ядовитого варана выметнется раздвоенный язык, прыснет смертельным ядом. От этого страшного видения графиня прикрылась рукой и попятилась к двери.

- Мне достоверно известно, что это вы, Наталья Сергеевна, организовали похищение супруга! - Троцкий гордо выпрямился, запустил пальцы в густые черные кудри - сходство с рептилией рассыпалось. Затопал ногами, закричал. - Сама со своими монархистами устроила побег и теперь ломаешь передо мной комедию! Арестовать ее!

Довольный решением, он погрузился на дно кресла, ожидая действия словесного «яда» на онемевшую от такой неслыханной наглости жертву.


Князь Георгий Брасов погиб в аварии двадцатилетним.

По приказу Троцкого Наталью Сергеевну действительно арестуют по обвинению в организации побега Михаила Романова. Почти год она проведет в тюремной камере. Хитростью ей удастся попасть в тюремную больницу. И оттуда по примеру Керенского в платье сестры милосердия графиня Брасова убежит на волю. Некоторое время она тайно будет оставаться в России. Лелеять надежду, что любимый Миша жив. Верить слухам. В то время в рядах Белого движения появится некий генерал Слащев. Раненый - оттого одна нога в валенке, другая в сапоге, с вороном на плече, - генерал будет выходить на позиции. Экзотический вид, его обращение к солдатам «братья!» и безумная храбрость породят множество слухов. По всем фронтам разнесется легенда, что это никакой не Слащев, а сам Михаил Александрович. Появятся воззвания к народу, якобы за подписью Царя Михаила Второго…

…Уже в Париже Наталья Сергеевна переживет еще одну страшную трагедию. Вдовствующая императрица Мария Федоровна, бабушка Георгия, положит на банковский счет внука значительную сумму с запретом ее использовать до совершеннолетия. В двадцатилетнем возрасте Георгий снимет со счета деньги и купит автомобиль «Линкольн». На этом авто по дороге к матери в Париж он на огромной скорости врежется в дерево и погибнет. Сама же графиня Брасова еще надолго задержится в земной юдоли. Узнает о гибели уползшего аж в Мексику и там убитого ударом ледоруба в затылок Троцкого. Она переживет его на целых 12 лет. Но впрыснутый «красным вараном» при встрече яд унижения до конца дней будет отравлять ей жизнь. Одинокая, больная раком, графиня Брасова умрет в 1952 году в больнице для нищих. Ее похоронят на заранее выкупленном ею месте на кладбище рядом с сыном.

Продолжение следует.

Сергей Жигалов.

147
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
1
3
Пока ни одного комментария, будьте первым!

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru