Откуда и куда

Новые «крупинки» писателя Владимира Крупина.

ИСТОК КАМЫ. Всегда, особенно в детстве, волновало начало всего: как всё начинается? Особенно весенние ручьи. Вот он вытек из-под сугроба, маленький такой, даже маленькую щепочку не утащит, а вот он уже побольше-побольше, и вот это уже ручей и мы отправляем в плавание по нему свои кораблики.

И всегда очень хотелось побывать у истока нашей реки Кильмезь, конечно, у истока Вятки, Волги, других рек. Увидев исполинскую мощь реки Камы в Перми, возмечтал о путешествии и к ее истоку. И вот только что мечта сбылась, побывал.

Это Кезский район Удмуртии, село Кулига. Там красиво необыкновенно. Тем более что ехали в такой солнечный день через просторы лесов и полей, сияющих золотым, красным, желтым, оранжевым - цветами прощания с летом. Но о прощании не думалось, даже казалось, что это цветение всегда тут, у начала Божия чуда, великой русской реки. И даже не надо было писать там на щите: «Исток великой уральской реки Камы», это, конечно, уральцы хотят Каму себе присвоить. А мы, вятские, как? Да Кама километров тысячу проходит через вятские поля, питается вятскими реками, особенно водами красавицы Вятки, какая она уральская? Она общерусская.

Часовня на истоке Волги.

Конечно, Вятка смиренно растворяется в Каме, заканчивая и свое название, а вот что касается впадения Камы в Волгу, тут нам, и уральцам, и вятским, досадно. Объясню. И гидрографы, да и все мы привыкли, что имя реке после слияния рек остается от той реки, что полноводнее, шире при слиянии. А Кама при соединении с Волгой гораздо шире Волги. То есть Волга должна была уступить имя Каме, которая шла бы благополучно далее до впадения в Каспийское море. Но нет, победила Волга. Да она, честно сказать, в общем-то и длиннее прошла путь до слияния с Камой. И согласимся, что века и века утвердили во мнении народном величие Волги, тут спорить не о чем.

И встал я одной ногой на правом берегу маленькой Камы, другой на левом, как некий Гулливер в стране лилипутов, и умылся и напился из этого начального ручейка.

Но нет, конечно, какой я Гулливер, какая страна лилипутов? Это Россия, это глубинные целебные родники, вышедшие на поверхность, чтобы родить реку, которая несет жизнь всему живому на огромном пространстве Предуралья и Верхневолжья.

Да, но не смогу с горечью не сказать об истоке родной Вятки, это Ярский район. Далековато, не смогли поехать, время поджимало. Но видел и фотографии, и кино документальное о её истоке. Исток Вятки оборудован совсем иначе, чем камский. Очень языческий. Торчат деревянные и каменные идолы, страшные личины. Часовни под Крестом, как у Камы, нет.

Вот вам и ответ, почему город Вятка, получивший название от красавицы реки, до сих пор в плену партийного псевдонима пламенного революционера, большевика-ленинца Кострикова-Кирова.

САЛАФАН, ИМЕННО салафан. Я думал, что сарафан, потому что эта юная актриса шепелявит, нет, видимо, просто не знает произношения слова целлофан.

Когда похабщина хлынула на сцену, то режиссер театра, где эта актриса играла, тоже решил не отставать от сибирских тангейзеров, от Райкина-сына, от Серебренникова и задумал действо, в котором были бы и ню, и инженю. Но так просто выпустить из-за кулис «обнаженок»? Кого этим удивишь? Публика прикормлена, развращена, ждет новых откровений. Маэстро придумал.

- Он сказал, - рассказывала актриса, - будем играть в салафане. Вроде как в одежде, а вроде как говорящие формы тела. Айседору Дункан в пример приводил. Репетируем «Грозу» Островского. Катерина на свидании, я, Катерина, на берегу Волги. Ночь, молнии её освещают. И его, Бориса. Будто они без ничего, тут предельная обнаженность мысли и очертания фигуры.

- И Кабаниха в целлофане?

- А? Да, тоже.

- И ты согласилась?

- А мне сразу суют контракт. Я же подписывала. «Выполнять указания режиссера-постановщика».

Бедная девушка! Чем у нее в театре кончилось, не знаю. И её больше не видел. Но как увижу где целлофан - а его повсюду видимо-невидимо, сплошной везде целлофан, всё у нас в целлофане, - так её и вспомню.

Может, кто и видел уже спектакль в «салафане».

КЛИМАКС ИЗВЕСТНОСТИ. Не кризис, а именно климакс. При котором женщины, не все, конечно, начинают метаться, становятся нервными, истеричными, требовательными, капризными. Как же иначе, обидно же: всё были на виду, красивыми были, повелевали сердцами, и вот - красота уходит, поклонники тают. И что, сдаваться? Да ни за что! Начинается судорога цепляния за известность, славу, доходы.

Но если гораздо более громкие имена уходят в забвение, что же надеяться, что Пугачева останется в веках, если уже и Клавдию Шульженко молодежь не знает. Кобзон не превысит Утесова, Газманов не затмит Вертинского, остальные соответственно. То же и в музыке: Шнитке и Губайдулина отзвучали, остались для любителей: не такой у них талант, как у Свиридова и Гаврилина. И Макаревич и Гребенщиков тоже обречены. Но не хотят смириться, хотят быть на плаву, поклонения хотят и считают, что их мнение обязательно для исполнения.

Известность в мире искусства - это отрава. На первых порах сладкая, потом привычная, но в конце горькая, потом никакая. Как наркотик: заканчивается болью, ломкой. Известность - она как дорога. Была проезжей, по ней катались, а потом не стали ездить, и она, естественно, зарастает. Её еще помнят, и по ней еще можно проехать, но уже желающих всё меньше. Да ведь и это тоже нормально. Меняются поколения, требуются новые имена, ритмы. Уж как гремела так называемая певица «Мадонна», где она? Пришла юная Билли Айлиш, и уже визжат на ее концертах дочки и внучки тех, кто ломился на «Мадонну», а раньше на битлов.

Конечно, людьми поколений конца двадцатого века не совсем забыты ни «Бони-М», ни «Рикки-э-повери», ни Дин Рид, ни Том Джонс, ни Тото Кутуньо, ни Арабески (Сандра), ни, конечно, АББА, Эдит Пиаф, Патриция Каас, Мирей Матье, тут каждый назовет свои симпатии, памятные ему имена, но все равно же любые из них отодвигаются в прошлое. Уходит поколение, уйдет и память его. Уйдут и имена. Какие-то быстро, кто-то помедленней. Смотришь истории их жизней, кто еще и жив, но благополучных дедушек и бабушек маловато.

Деятели, юмористы эстрады чаще мозолят глаза, прямо живут на экранах. Вот приходит вечер, вот уже в телевизоре отболтались, поприцеплялись для виду друг к другу политики, вот чиновники опять досыта наговорились на тему, как они о нас пекутся, и вот - настает время выхода на экраны поденщиков сатиры и юмора, сеятелей разврата, пошлости, скрытой и явной ненависти ко всему русскому. Вот они - пожиратели всего святого.

Кто-то еще смотрится, а кто уже надоедливо торчит. Неужели будут долго помнить Петросяна, Винокура, Клару эту? Киркорова? Всякие «Аншлаги»? Жванецкого, Хазанова, Державина (уж, конечно, не Гавриила), Шифрина, имя им легион? Вспомнят? Да ни в жизнь! Давайте проверим хотя бы лет через сорок. Я бы и вспомнил, но только как помеху, мешающую людям спасать душу.

А в кино и театре всё прокручивается еще быстрее. На сотню сериалов зацепятся за недолгую людскую память два-три. Конечно, рабыня Изаура с её фазендой. А еще? Кино - считаем по пальцам. А какие были известности! А уже или забылись, или надоели. Шутили, например, про множество ролей Джигарханяна (Гафт эпиграмму когда-то написал). А ему в насмешку запомнят не его роли, а его старческий влюбчивый маразм.

Смотришь в зал на концертах этой либеральной элиты, они очень хотят быть элитой, и видишь хлопающих и их одобряющих зрителей. Ты, женщина в годах, и твои подруги, чему вы так радуетесь? Веселят вас, отвлекают от неприятностей жизни? А веселье это натужное, искусственное, обезсиливающее. И деньги, вами покорно принесенные, пойдут на облицовку нового особняка «элитного» хохмача.

О, этой «элите» очень нравится, когда к ним заглядывают в скважину, лезут в постель, считают жен и любовниц, мужей и любовников. Всё это такая грязь. И вроде бы они таким вниманием возмущаются. Но ведь видно же: рады - популярность. Чем и живы. А есть средство борьбы не испачкаться в этой грязи? Есть. Какое? Просто: не замечать её.

Известность в литературе тоже дело шаткое. Конечно, она поосновательнее и, в идеале, нужнее для жизни государства. То есть эти все певцы и актеры, это, так сказать, тактика, а литература стратегична. Знаком с ней лет пятьдесят, срок крошечный, а сколько за это время вспузыривалось имен, премий, собраний сочинений, наград, званий. Увы - всё булькнуло в реку времени. Но тут обойдусь без фамилий. «Ходить бывает склизко по камешкам иным, итак, о том, что близко, мы лучше умолчим».

ПЕРЕКРЫЛИ ТВЕРСКУЮ. Репетиция парада. Грохочет техника. Вдруг на ум пришло: а ведь я, когда был на Высших командных курсах, учился и умел управлять и боевой машиной пехоты, и бронетранспортером. Да и танком даже. Да, управлял. Помню свое восторженное восхищение громадой танка и то, как эта его мощь подчинена мне, и как легко он по моей команде поворачивается, наращивает скорость, стреляет с разворота. Хотелось на этом танке куда-то мчаться, кого-то освобождать.

И еще вспоминал с детства, на чем ездил. Ну конечно, велосипед, мотоцикл, мотороллер, мопедов не было, машины: полуторка и ЗИС-5, ГАЗ-51, трактора: ХТЗ-7, ДТ-14, ДТ-54, комбайн С-5, легковые машины тоже мог водить, первая была «Нива», но совсем не захотел на них ездить: дороги трудные, всякие техосмотры, страховки, штрафы, гаишников бояться, нет уж.

Самое милое дело в передвижении - ходить пешком.

И всего лучше босиком.

ДЕНЬГИ - СЛОВНО РЕЛИГИЯ ЕВРОПЫ. Да уже и всего падшего мира. Рассказывает на заседании Молодежного Православного центра при Заиконо-Спасском монастыре профессор, только что совершивший поездку по странам Западной Европы:

- Интерес к человеку там только до поры, пока он не заплатит. А до и после - ноль внимания. Только деньги. Раньше была пословица «Нет кайфу - нет лайфу», сейчас «Ноу мани - ноу фанни», то есть: нет денег - нет веселья. Деньги во всем, расчет и считание денег, выкраивание их из всего - основа жизни. Чеки хранят, купленное потом меняют или сдают обратно. Память забита только расчетами о выгоде вкладывания денег.

Тут для меня нет ничего нового: жадность, скупердяйство европейцев мне знакомы. Руки моешь в кафе, потом в счете читаешь: аква-туалет. Во всем ужимают.

Электрический подсвечник в католическом храме в Италии. Опускаешь монетку - и «свечка» зажигается. И даже мерцает, почти как настоящая...

Даже так: Рим, Ватикан, Сикстинская капелла, сотворение мира, Микеланджело. Удачно попал, людей мало. Свет такой, вроде как начало сумерек. Но видно. Хожу. Останавливаюсь. Стою. Заметил, что у некоторых настенных фресок такие вроде как коробочки со щелкой для монет. Подумал, что выскочит какая открытка на память. Опустил сто лир - ничего не выскакивает. Еще сто. И еще. И заметил, что стали ко мне подтягиваться посетители. А фрески, увидел, вдруг стали ярко освещенными. То есть, стало понятно, за эти лиры мне добавили света. А за мой счет и другие посетители творение мастера получше разглядели. Да, так. Вскоре искусственный свет стал тускнеть и потребовал питания. Но монеты у меня финишировали в этой коробочке, и пошел я на улицу, на свет естественный.

А время было, и зашел по дороге в храм. Католический, это же Рим. А там того чудней: хотел свечу поставить, а в продаже свечей нет. Как нет, а у Распятия, я же вижу, свечи горят. Пригляделся, а это искусственные, в форме свечек, светильнички. У них на кончиках красные огоньки электролампочек. А сбоку, опять же, щелочка для монеток. Опускаешь монетку - твоя свечка зажигается. Побольше монеток - она подольше горит. Ну до чего же удобно: чистота, аккуратность, свечи не оплывают, прислужницам легче за чистотой следить. Только вот ладошку над живым пламенем не обогреть. Да не увидеть, как в темном стекле оклада мерцают огоньки. Будто глядишь ночью на далекий город в горах. А тут вроде и горит свечка, а свет ее холодный, не молитвенный.

Жадность уже и матушку Россию обволакивает, только о деньгах и разговоры по телевидению и радио, курсы валют со стен сбербанков и в присутственных местах. Всякие акции, якобы уценки, непрерывная о них болтовня, якобы забота о потребителях, и всю эту болтовню потребители ежедневно потребляют.

Люди те же на вид, а по сути становятся другими. Мысли куцые, надежды безкрылые.

ВСПЛЫЛО ВДРУГ из памяти, шестьдесят лет прошло. В армии, стоя на посту, сочинил. Первый год службы, недавно присягу приняли, уже имею личное боевое оружие, карабин СКС номер 743, место его в пирамиде крайнее слева. Приказали запомнить, чтоб по тревоге чужое не схватить.

Уже и в караул ходим, получая патроны. Отвели меня на дальний пост, к складам ГСМ, горюче-смазочных материалов. Ночь, снег, прожектора. Хожу по протоптанной дорожке. Когда свет прожектора слабеет, открываются звезды. Помню, как с тоской смотрел на восток, очень томился по родимым местам. Впереди были еще три года службы. Что ж, я не первый, не последний, втянулся потом, привык. Хотя нелегко, «коль молодость в шинели и юность перетянута ремнем». Тоже стихи из того времени.

Ходил-ходил по периметру поста, сочинилось: «Эх, жись, хоть плачь, хоть костери: три года я герой. Раз мы не спим - живет страна, раз мы не спим - молчит война. А я не сплю с женой». Какая там жена, невесты не было, это потом в казарме парням прочитал, так женатики, их так звали, тех, кто до армии женился, взяли эти мои строчки для писем своих на родину.

Вроде пустяк. Но вспомнилось. То есть хранилось во мне. Нет, никогда не постигнуть нам свою память. Она объемнее любого компьютера. Вдруг (а что есть постоянные эти вдруг в нашей памяти, как не норма) всплывает что-то. Откуда знал, почему запомнил? Для чего было знать?

Владимир Крупин.