Грациозность и благодать

Своими размышлениями делится профессор Московской консерватории Вячеслав Медушевский

Что такое этимология? Древними греками она осознается как учение об истине слова: etymon - «истина», от esti - «(он) есть». Возвышенная параллель с именем Бога, открывшимся Моисею (Ягве; Сущий; Тот, Кто есть), отнюдь не случайность. А современная этимология, охватывая в своем поле зрения огромное множество языков, позволяет каждому слову, рассмотренному в зеркале родственных слов, обнаружить его предельную глубину.

Рассмотрим в этом ключе идею грациозности, выраженную в слове и интонации. XVIII век упоен ею. Хогарт в середине века советует людям, стремящимся к галантности, ежедневно упражнять руки, голову и тело в совершенствовании изящных движений. Но даже еще и Гёте в 1803 году в «Советах для актеров» описывает в мельчайших подробностях элегантные условные театральные жесты. Сцены галантного общения - практически единственная тема книжных иллюстраций тех времен! Изящное и в философских рассуждениях начинает претендовать на важнейшую роль.

Сам язык особо выделяет слова галантного лексикона, возводя их в ранг ключевых слов эпохи, разносит по разным странам. Так, в немецкий язык начала XVIII столетия проникают слова elegant, gratia, gratios, в России XVIII века появляются слова «грациозный», «галантный», «шарм»; по моделям французского языка изобретаются и собственные слова. Например, слово «изысканный», то есть столь редкостно прекрасный, что его нужно еще поискать - изыскать. Или слово «трогательный», то есть такой, который легко, кротко, нежно касается души, трогает душу. Или еще слово «вкус» - способность определять достоинства искусства и поведения столь же легко и безошибочно, как язык определяет качества пищи.

Фрагмент гравюры Хогарта «Великосветский вкус».

Неполнота галантного мировоззрения очевидна. В ней нет места существеннейшим сторонам духовной жизни - покаянию, усилиям собранной трезвенной воли (ведь для чего-то она дарована человеку?), подвижническому труду и борьбе, действенному состраданию и помощи страждущим. Оттого, видимо, внутренний холод проникает в идею грациозности, как об этом можно судить по сатирической картине Хогарта «Великосветский вкус», где от идеи галантной доброжелательности и предупредительности остались лишь ужимки жеманности. В XVIII веке в английском языке рождается слово «юмор» в значении «незлобивая насмешка». С таким добродушным, мягким юмором черты галантности начинают воспроизводиться в музыке Гайдна.

Но должно было быть и что-то положительное в идее грациозности, если она влекла к себе сердца людей. В обыденном смысле оно очевидно: это аристократическая сдержанность в выражении чувств, укрощение эгоистических агрессивных порывов, а вместо того - обходительность, предупредительность, то есть упреждающая забота о желаниях собеседника. Жесты полны уступчивости, подчеркнутого внимания. Речь учтива, размеренна, спокойна. То же и в музыке…

Но обыденного смысла мало для ключевого слова-интонации целой эпохи. Оно незримо полнится предчувствием великого смысла. Чаемая полнота бытия распирает слово. Понять его, понять-почувствовать эпоху, то есть увидеть в ней лучшее - значит освободить это лучшее из плена искажений поверхностного ума, постоянно погрязающего в видимом и суетном. Такое внутреннее преображение грациозности мы видим в музыке Моцарта. Он сумел наполнить интонации галантной эпохи неземной красотой, окрыляющей и сердца слушателей. Произрастая из земли современности, его шедевры кроной касаются неба, принимая в себя отсвет вечности. Грациозные интонации окружены и дополняющими моментами трагизма, высокой серьезности, но нас будет интересовать самое поразительное в его музыке - внутреннее преображение галантности. А преображение есть исцеление предмета его же собственной полнотой.

Благовещение Пресвятой Богородицы.

Как же совершается это таинственное просияние невидимого в видимом, нездешнего в здешнем? Русский язык в слове «грациозный» акцентирует момент внешней привлекательности, очарование видимого облика. Это есть и в европейских языках, в жестах и интонациях галантного стиля. И в музыке ощущается связь с аристократическим танцем и движением. Лирический герой изъясняется галантно.

Но смысл латинского слова gratia много полнее. В нем внешняя привлекательность, прелесть, изящество, стройность, но также благосклонность, милость, благодарность, хвала, благочестие. Христианская эпоха одухотворила слово, возведя его в ранг важнейшего религиозного термина. Оно приняло в себя и смысловой ореол греческого христианского термина charis, выступая его эквивалентом в переводе Евангелия. Уже в языке Гомера слово charis означало красоту (к нему восходит украинское слово «гарный» - красивый). Charis, в отличие от kallos, есть красота не предмета чувства, но самого чувства, красота напоевающих сердце духовных энергий. Как постичь красоту этого сияния? Откуда свет, чистота, тепло, сладость? На этот исток указывает другое значение слова charis, которое «Гомеровский словарь» В. Краузе выделяет первым. Это - любовь. От нее нежность и духовная сладость красоты. Существительное сродно глаголу chairo - радоваться. Со времен Гомера это глагол приветствия и прощаний. В Евангелии от Луки с приветствием chaire к Деве Марии обращается Ангел: «Радуйся, Благодатная!» (1, 28). В Евангелии оно дышит ангельскою чистотою, тихостью и неизреченной нежностью. Второе слово приветствия - Благодатная (kecharitomene) - содержит в себе тот же корень. Поскольку любовь ответчива - вызывает отзвук в сердцах, отдается в них теплотой восхищения, то уже и словарь Гомера фиксирует и это третье значение слова - значение ответного теплого чувства: «благодарность».

Музыка Моцарта стремится охватить всё множество смыслов слова грациозности. Она не расторгает связей с внешней привлекательностью, изяществом, галантной изысканностью манер. Но за внешней этикетностью выражения открывается способность внимать зовам небесной радости. Огнем нежного света согревается приветливость охлажденных (у других композиторов) галантных интонаций эпохи.

Это и есть исцеление грациозности огнем ее же собственной глубины.

Музыка Моцарта есть ожившая и преображенная грациозность. Преображение охватывает все уровни музыки и начинается со звукоощущения.

Земной звук тяжел, для его подъема требуется усилие. Моцартовский звук двойствен: сквозь закон всемирного тяготения прорывается закон духовного устроения - притяжение к небесному.

Преподобная Мария Египетская и преподобный Зосима.

Святые равноапостольные Мефодий и Кирилл передают греческое слово charis как «благодать» - сокровеннейший с тех пор термин славянского и русского Православия. Благодать как спасающая сила для праведной жизни человека в Духе Святом обитает в реальности и не воспроизводима в автономном искусстве. Музыка Моцарта приуготовляет сердца слушателей к высшему, умягчает их красотой, ибо она есть путь от обыденного к возвышенному. Под покровом привычного и этикетного в ней живет жажда чистоты. Потому многочисленные рассеянные в каждом такте знаки этикета не раздражают нас, но, преображенные, радуют нас чудесной и волнующей красотой.

Высота смысла понятий грация-харис была когда-то явно проговорена и отложилась в языковой памяти, но из актуальной памяти культуры начала вытесняться моментами внешними. Подобно тому, как слово «джентльмен» в какой-то момент стало указывать на знатное дворянское происхождение человека, на принадлежность дворянскому сословию. Но gentle - мягкий, кроткий, добрый, спокойный, нежный, ласковый - в этих эпитетах чувствуется скрепление людей принадлежностью к роду Христовых, кротких, в то время как исходное латинское gentilis прямо указывало на физическое родство по крови.

Истоки взаимоуважительного галантного поведения также коренятся в Христианстве. Достаточно вспомнить известную из жития выразительную сцену встречи в пустыне старца Зосимы и преподобной Марии Египетской, совершавших друг пред другом безконечные метания (род поклонов). И шляпа снималась в помещениях (ввиду присутствия икон!) и пред человеком - в знак благоговения пред образом Божиим в каждом из нас. Впоследствии шляпа стала совершать в воздухе весьма изысканные движения, прочерчивая также и поклон, но в красоте жеста стал теряться сокровенный смысл. Так и в музыке. Изящные, подчеркнуто вежливые интонации галантной музыки радуют ухо. Нельзя сказать, что за внешней этикетностью выражения прячется холод равнодушия. Нет, музыка не опускается до лицемерия голой формы, и аналогию хогартовской сатире в музыке подобрать трудно (разве только прерванный оборот, появляющийся в «Классике» из «Райка» Мусоргского на словах «я скромен», своим стилизованным обликом призван подчеркнуть идею неискренности?). Галантные интонации обычно пронизаны искренней симпатией и согреты отзывчивостью доброго сердца. Но как далеко еще от них до сияния небесной любви!

В том же, что делает Моцарт, можно видеть возвращение к высоким духовным смыслам грациозности.