Молитва иконописца

Рассказ.

В три утра истошно зазвонил будильник. «Опять надо вставать! - огорченно и даже с ропотом подумала инокиня, но тут же прибавила спокойно: - Слава Тебе, Господи! Благослови на наступающий день!»

Осенний ветер дул в открытую форточку и обдувал ее красивое, но уже с первыми морщинками лицо. За окном светил рыжий фонарь. Читая молитву Иисусову, инокиня оправила постель, застелила ее английским шерстяным пледом в серо-черную клеточку и, сев на маленькую скамеечку, начала правило. Полчаса она усердно старалась сосредоточиться на молитве, не получалось. Медленно накатывал сон. Она протерла глаза, встала и включила большой свет. Плафон осветил крошечную келейку с пылью на полках, тумбочке, на столе. Только на иконах пыль была тщательно протерта. Страшно хотелось лечь. Инокиня стала очень быстро ходить из угла в угол, класть земные поклоны, то и дело умываться святой водой.

Опять прозвенел будильник. Сестра вздохнула, взяла с подоконника синий целлофановый пакет и вышла из кельи. За дверью монашеского корпуса было темно. Тускло мерцал храм. Инокиня перекрестилась на него и пошла к иконописному дому. Это была старенькая деревянная избушка. Сняв навесной замок, сестра вошла. Пахнуло сыростью и запахом олифы. Инокиня сунула в розетку вилку киловатки, которую когда-то монастырю пожертвовали железнодорожники, раньше ей отапливали вагон. Бережно сняла с полки лампадку, зажгла ее от свечи, прочитала молитву. Налила воды в умывальник, промыла желток. Растерла курантом глауконит на массивном мутном стекле. Порошок скрипел в глубокой тишине иконописной.

К восьми подошли сестры. Сначала издали послышались их голоса и смех, потом из-за двери высунулось свежее румяное личико послушницы Насти. Ее подтолкнула паломница Лена, и они вместе вошли. Настя размашисто скинула куртку.

- Вер, ты что, вообще не спишь? - весело спросила инокиню послушница.

- Иногда сплю, - улыбнулась инокиня Вера.

- И сколько же ты спишь? - серьезно спросила Настя.

- От двух до шести часов. Матушка шесть благословила, но не всегда получается, - искренне ответила Вера.

Тут паломница Лена спросила спокойно и холодно:

- А вообще, имеет ли смысл так себя убивать?

- Для молитвы - имеет. То, как мы молимся, зависит еще и от того, как мы живем, - ответила инокиня с долей обиды.

- Ну ты прям исихастка, - усмехнулась Настя.

Это резануло по душе инокини Веры, но она промолчала и ушла в молитву, чтобы не осудить.

Вскоре из приоткрытого окна послышались удары колокола со стороны монашеского корпуса, и сестры пошли на завтрак.

В светлой, просторной трапезной среди множества домашних растений стояли накрытые белыми клеенками деревянные столы. За одним из них сидела старенькая монахиня в белом апостольнике. Ее гладкое розовое личико не выдавало ее возраст.

- Мать Елисавета, благословите! - радостно сказала ей Вера.

- Благослови. Сегодня каша овсяная на молоке, попробуй! - пристально глядя на Веру, предложила монахиня.

- Нет, что-то есть не хочется. Я съем яблоко, - сказала инокиня.

- Ну что ж, своя волюшка доведет до горюшка, - вздохнула мать Елисавета и опустила голову.

- Да что-то есть не хочется. Ну ладно, ложку каши за послушание съем, - сказала Вера и положила себе одну ложку каши.

У мать Елисаветы выступили слезы на глазах.

После завтрака в иконописной мастерской было тихо. Мать Вера делала роскрышь, то и дело прихлебывая кофе, чтоб не уснуть, и читала про себя Иисусову молитву. Настя ставила движки на лике маленькой иконы и каялась, а Елена клеила на доску паволоку, думая о своем.

В двенадцать прозвонили на обед. Иконописицы помыли кисти, подождали друг друга и пришли в трапезную, когда сестры уже сидели за столом. Игумения была в отъезде, а смиренная мать благочинная не стала делать выговор им за опоздание.

Благочинная мать Ирина переглянулась с мать Елисаветой и сказала:

- Вера, давай я тебе супчик налью.

- Я супы не ем, - ответила Вера.

- А обязательно надо, для здоровья, - сказала благочинная.

- Греки супы вообще не едят, - сказала Вера.

- Греки теперь для нас не указ, - вставила новенькая послушница Катя и тут же опустила голову.

Инокиня Вера наконец-то съела свое яблоко. Ела медленно, по маленькому кусочку, чтобы никто не заметил, как мало она ест.

После обеда Веру клонило в сон. Рука дрожала, описи на иконе не получались. Она пила заварку.

- Кто пьет чай, тот отчаянный, - неожиданно для самой себя сказала Настя.

- Не говори глупости, и без тебя тяжело, молитва не идет, - взорвалась Вера.

Настя сначала обиделась, но потом смирилась и сказала:

- Ну, хочешь, вместе помолимся, по очереди Иисусову молитву почитаем.

- Хорошо, - ответила Вера.

Они начали довольно громко молиться.

- Сестры, прекратите, у меня и так голова раскалывается! - раздался умоляющий голос Лены из-за большого мольберта.

Кисточка с красным кадмием выпала из рук инокини Веры и оставила на иконе след, похожий на кровь.

В полночь в теплой келье Вера лежала на кровати и следила за осенней мухой, нарезающей под потолком обреченные круги. Молитва совсем не шла. «Но почему?!» - спрашивала себя инокиня и не находила ответа.

Вдруг она встала, спустилась на первый этаж, вошла в трапезную и стала усиленно озираться. Взгляд упал на вазу с конфетами. Инокиня быстро подошла к столу и стала жадно есть конфеты, кидая фантики на пол. Она съела их все. Потом сделала шаг назад и замерла. Так она долго молча стояла, даже не молясь. Потом пошла на согнутых ногах в кухню, взяла веник и замела фантики. Молча, в каком-то ступоре, вернулась в келью. Зашла, остановилась в дверях. Пальцы быстро и нервно перебирали четки, но она не молилась. Глаза не видя смотрели на икону Господа: глаза в глаза. И тут она почувствовала, что на нее смотрят Его глаза. Она хотела сделать земной поклон, но поскользнулась и упала на пол. И тут она почувствовала покаяние. Душа ее стала кровоточащей раной. Она почувствовала свое падение, полный духовный крах.

«Это гордость, прелесть, возношение, я поэтому духовно пала! Я ничего не могу: ни слушаться, ни поститься, ни бдеть, ни молиться, - говорила она мысленно Господу, - и каяться, даже каяться я не могу без Тебя, Боже! Мне не за что зацепиться в себе! Я даже воззвать, обратиться к Тебе не могу без Тебя! Моя душа - зияющая дыра. И у меня нет ничего… кроме Тебя. Но Бог у меня есть! И больше ничего и никого. Но в Нем - всё и все! Прости меня, Боже! Я каюсь! Я умираю от грехов. Боже, исцели эту адскую боль! Я умираю духом и душой. Я гнила-гнила и догнила. Мне больно и страшно. Боже, помоги выбросить эту гниль из сердца. Но я и есть эта гниль. Будто меня от головы до ног разрезали, и не могу сказать Тебе: «Господи, прости!» Но Ты - прости! У меня нет воли… - она попыталась встать с пола, но от душевной боли не смогла, - меня нет, Господи, но есть Ты! Я умерла, но Ты жив, Господи! Я люблю Тебя, я верю в Тебя! И я надеюсь».

Она положила руку на шею и почувствовала, что апостольник стал мокрым от слез. Потом она лежала на полу, в спокойствии и светлой печали, Господь был близ. Она чувствовала, будто ее духовный позвоночник сначала весь раскрошился, а теперь Господь дал новый вместо него.

Она думала: «Боже, я надеюсь, что Ты будешь действовать во мне. Я на себя не надеюсь. Я надеюсь, что стою ли или падаю и каюсь, Ты будешь со мной! Больше ничего себе приписывать не буду, никаких мнимых добродетелей, всё с Твоей помощью, Господи!»

Вера встала, подошла к своим келейным иконам и зажгла свечу.

Ей стало так тепло, светло и сладко, как в детстве, когда ее пятилетней девочкой бабушка водила в кафе. Они покупали пирожные, было так празднично, и рядом была бабушка, такая добрая, веселая, а Вера, которая тогда звалась Людочкой, так сильно любила свою бабушку… И сейчас - так светло, так тепло, так празднично стало у инокини Веры на душе! Она чувствовала, что ее воля растворилась в Божьей воле.

«Господи, помоги мне, грешной, никогда ничего доброго не приписывать себе!» - горячо повторила инокиня. Потом, поискав и не найдя на груди четки, достала их из кармана и начала читать сто молитв Иисусовых, как всегда делала перед сном.

Мать Вера, проснись! - в дверь тарабанила послушница Настя. - Проснись, мы же не успеем выполнить послушание…

Инокиня Вера протерла глаза. Свежая, бодрая, взглянула в окошко. Там вовсю светило утреннее солнышко. «Сколько же я проспала? И даже будильника не услышала, - удивленно, но почему-то спокойно и как-то тихо подумала она. - Наверное, как раз шесть часов и спала, ровно столько, сколько меня и благословили спать».

Она встала с койки, открыла дверь и виновато улыбнулась послушнице.

- Ничего, успеем, - сказала она. И еще раз улыбнулась - то ли Насте, то ли утреннему солнышку.

Инокиня София (Коренева),
г. Москва.