Тюремный дневник

См. также...

Эти пронизанные любовью строки написаны русским дворянином в пензенской тюрьме в годы «красного террора».

Павел Сергеевич Горсткин - моряк Балтфлота, представитель древнего дворянского рода, лицеист и поэт. В 1921 году он по ложному обвинению оказался в пензенской тюрьме, под надзором ЧК. Между жизнью и смертью, между старой и новой Россией. Между небом и землей. Между родиной и эмиграцией. Между любовью и изменой… Его дневник полон надежды и горечи, полон веры и любви. Впереди его ждут радости и испытания. Освобождение из тюрьмы - и предательство любимой девушки. Отчаяние, эмиграция. Навсегда разбитое сердце… Долгая жизнь и смерть на чужбине… Но пока что ему только 21 год! И он полон надежд, что у него всё впереди и за стенами тюрьмы его ждет несказанное счастье. А еще он поэт - и даже в тюремных застенках его посещает вдохновение!

Полностью этот искренний, пронизанный христианским чувством дневник вы прочтете в ближайших выпусках журнала «Лампада». Здесь - только отрывок из тюремного дневника. Мы благодарим москвича Алексея Михайловича Олферьева, родного племянника автора дневника Павла Горсткина за то, что он сохранил, подготовил к печати и передал для публикации в редакцию «Благовеста» этот удивительный исторический документ. В котором боль и надежды юноши - в самые страшные годы нашей страны. В самые страшные дни его жизни.

1922 год.

Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас (Мф. 5, 44).

Павел Горсткин. Фото 1921 года.

Четверть одиннадцатого. Через час и три четверти наступит новый, 1922 год. Старый канет в вечность. Странный избрали год для меня. Несмотря на то, что последние полгода мне пришлось горько и больно, мне жалко его, жалко потому, что он дал мне слишком много. Даже и в последнее время, время тяжелое и безотрадное, время страшной тоски и тяжелого одиночества, светящий ярко для меня.

С новым годом тогда новая жизнь открылась для меня. Усталый, измученный непосильной тяготой жизненного бремени среди лжи, крови и порока, я постигнул счастье неизмеримое и большое. Я увидел свет, увидел то, что связало меня с жизнью, обрадовало и воскресило во мне надежды и покой. Новые неизмеримые силы появились во мне, новые взгляды, новое сознание своего существования, своего «я». Как отрадно, легко и светло было впереди. Вера и любовь дали мне силы, покой, радость и путь. Тяжелый и суровый конец этого года еще больше укрепил меня. За это время я увидел свет, который искал, понял и смысл своего существования, понял, и чем должно руководиться в жизни, словом, нашел, как мне кажется, определенно тот путь, по которому нужно жить. Я постигнул веру во Всемогущего, уразумел великий истинный свет, который дан нашей жизни, который необходим для нее.

Я верю, люблю и счастлив. Что мне еще? Три великие истины, три необходимые для жизни я имею. Надо ли еще чего? Нет, и я рад тому, что 1921 год, каков бы он ни был, дал мне это. Могу ли я сказать, что я несчастлив? Нет. Мне тяжело, мне грустно и больно, но я счастлив. Я счастлив тем, что я верю и люблю, что я знаю, понимаю жизнь, что впереди есть то, к чему надо стремиться, чего надо желать. Я в тюрьме, в минуты горя мне больно и страшно иногда, но я не отчаиваюсь и всегда стараюсь радостно смотреть на окружающее. Да, это тяжело дается, много, много силы кладешь в себя, чтобы быть таким. Бывают минуты слабости, но все же стараешься быстро погасить их в себе. Внутри меня правда много горя и тоски, но нет отчаяния, и я рад, что не только для других, но и для себя лично, в душе своей я не нахожу конца.

Я живу жизнью хотя и тяжелой и мучительной, но с сознанием веры, любви и счастья.

Наступает 1922 год.

Я раскрыл Евангелие, и то, что попалось мне, записал в начале этой тетради, пусть это будет моим правилом жизни.

С Новым годом поздравляю тебя, моя дорогая Катуня. Прости меня за все, что только было нехорошего (зачеркнуто гадкого) между нами. Наверное, и она теперь готовится встретить его, а может, уже и встречает. Будь счастлива, моя родная, береги и храни себя, люби всех и меня и помни то, что если когда-нибудь тебе будет тяжело и больно, когда жизнь своей тяжестью будет смущать тебя, помни, что есть кто-то, кто никогда не забудет тебя, кто любит и верит тебе. Позови тогда его, и если он может, он поможет тебе. Жизнь моя мне не нужна, я хочу одного: чтобы ты была счастлива и любима, чтобы никакие горести ты не испытывала и они бы не смущали тебя. Если можешь - люби меня и утешь, когда мне тяжело. Я сказал тебе все, что было во мне, и ты не отвергла меня, ты сказала, что любишь меня и будешь всегда со мной. Больше этого счастья не может быть у меня, но я боюсь, что не смогу дать тебе того, что бы ты желала, я боюсь того, что моя жизнь будет слишком тяжела и неярка. Жизнь не шутка, и многое приходится пережить. Катя, я зову тебя со мной, зову помочь мне и быть не только женой, но и другом, чтобы мы были одно и вместе бы шли своим жизненным путем. Если ты можешь это, то иди, и будем счастливы, может, не земным, но душою. Храни тебя Господь, моя радость, будь счастлива и верь в Него всегда. В ту минуту, когда 12 часов пробьет и Новый год вступит в свои права, вспомни обо мне, и я о тебе.

Бедный, дорогой отец. Как давно, давно мы не виделись с тобой. Жив ли ты и где? С Новым годом поздравляю тебя. Верю, что этот год наконец соединит нашу разрозненную семью и мы будем счастливы и радостны. Милый мой, если бы ты знал, как больно без тебя, как хочется видеть тебя. Верю, и ты сегодня будешь встречать его. Мама, дорогая, прости меня. С Новым годом, с новым счастьем. Скоро, скоро мы будем опять вместе, и жизнь пойдет своим прямым, правильным руслом. Как хорошо бы быть с тобой и всеми в эти часы. Буду же хоть мысленно с вами, мои дорогие, если так суждено Всевышним, чтобы этот Новый год мы встречали в разлуке.

Господи Всемогущий, сохрани семью мою и всех, помилуй и прости народ Твой, и сохрани его, и дай ему тихую и мирную жизнь.

Настал Новый год!

Владыко Всемогущий, спаси и сохрани и дай жизнь умирающему больному рабу Твоему Димитрию и прости прегрешения его. А если воля Твоя взять его от этой жизни, то помяни в Царстве Твоем. Владычица Богородица, Избавительница, Заступница наша усердная, спаси его и сохрани жизнь ему…

Вот и я вступил в Новый год. Что пожелать себе? Так много хочется, и так страшно, что все то, чего хочется, есть нехорошее. Прошу у Него лишь одного: чтобы я верил, любил и был счастлив, и всегда знал бы, что путь, по которому должна идти моя жизнь, есть Евангелие. И еще, чтобы Он сохранил мою жизнь, освободил бы меня из тюрьмы и соединил с семьей. Вот всё…

Через полчаса опять пойдем ему вспрыскивать камфару, говорят, что это зря, что он все равно умрет, но я не верю этому. Мне кажется, что он будет жить, и поэтому все время настаиваю на вспрыскивании. Бедный старик, ему 50 лет, и с 15 лет он все время в тюрьме. Да, 35 лет жизни, полной ужаса и горя, и он прожил их, и проживет еще, если Господь помилует его, а мы всего шесть месяцев здесь, и всё ропщем и нервничаем. Спаси его, Господи, и прости ему грехи его.

И меня, Господи, помилуй и спаси, и услышь молитву мою.

Сейчас начало третьего часа. Он только что умер, перешел ту черту, за которой кончена земная жизнь. Никакие медицинские пособия ему не помогли. Я все время был около него. Может, это нехорошо, но мне хотелось узнать, как умирают, хотелось проследить его последнее существование на земле. Он дышал все реже и медленнее, почти неслышно, и видимо (он был слишком слаб), видимо он не страдал. Мне хотелось проследить его мысль и поймать на его лице что-нибудь особенное, чего не видишь, не чувствуешь при жизни, хотелось узнать то, что он чувствует. Я не смог этого, лишь одно, что я заметил, это его взгляд, который не видел окружающего и был устремлен в одну точку. Взгляд уже мутный. Но мне казалось, что он что-то видит, что заставляет его дрожать. Что - я не поймал, но мысли его я совсем не мог понять, я видел, что в нем было какое-то замешательство, хаос, видел, что он старается что-то поймать, уловить. Что?

Вечная тайна и загадка, и никогда не разгадать ее.

В конце мне стало стыдно того, что человек умирает, а я из любопытства, и любопытства нехорошего, пожалуй страха, хотел на нем увидеть не только последнюю черту жизни, но и нечто. И я ушел оттуда и так и не видел конца.

До сих пор мне неприятно, что в ту минуту я стал верить в его смерть, когда перед тем я был уверен (мне хотелось этого), что он останется жив. Я снял с себя образок и приложил их ко лбу и рту и хотел верить в его спасение. Потом, выйдя в коридор, я молился за него. И странно, во мне говорило, что он останется жив. Я в этом был уверен. А в последнюю минуту я не только стал колебаться, но и захотелось узнать смерть. Может, он бы остался жив. Господи, я грешу, говоря такие вещи, прости меня.

Пять часов. Сейчас выносили тело. Ложусь спать, я страшно устал. Даже сам не проводил его в покойницкую.

Воскресенье. 2 (15) января.

Утро. Сегодня умер еще один, это уже 11-ый за январь. Ужас!

Вечер. Сейчас вернулся из концерта. Он сошел очень удачно. Было много народу, и видимо арестанты остались довольны. Читали об А.П. Чехове, затем ставили его две пьесы «Злоумышленник» и «Хирургия», и наконец пение, в котором было два номера (написано нумера) плясок. Между прочим, плясал цыган великолепно! Думаем еще поставить «Женитьбу» Гоголя. Я буду играть?!

Вообще, должен сознаться, что чувствую себя совсем не арестантом, и если бы не разлука и Катуня, то еще было бы ничего. Целые дни бегаю по дворам и мастерским, работаю и правда очень доволен. Это день, но вечер и ночь, которую я почти не сплю, - мой кошмар. То и дело вспоминаешь ее и мучаешься ужасно. Хоть бы написала она мне. Теперь я уже стараюсь в эти часы строить себе картины нашей встречи и будущего, и тогда мне немного легче. Но все-таки чувствуется, даже в эти минуты, что, может, это далеко, да и не так, может, будет, и чувствуешь свое положение арестованного, а главное, далекого и забытого, без всякой ласки, без всякого доброго, успокаивающего слова.

Тысячу раз пожалеешь, что я не мечтатель. Наверное, если бы я был им, то чувствовал себя много легче. Заняться, что ли, литературой, да бумаги нет. Одно горе. Надоели все ужасы!

Четверг. 6 (19) января.

За высокой тюремной стеной
Молодой арестант умирает,
Он, склонивши на грудь головой,
Потихоньку молитву читает.
О Всевышний Господь, дай мне силу
Продышать еще несколько дней,
Прежде чем отойти мне в могилу,
Дай родных увидать и друзей.
Дай увидеть жену молодую,
Дай обнять престарелую мать
И железные тяжкие цепи
Помоги, Боже, с ног моих снять.
И никто из друзей моих верных
Провожать уж меня не придут,
Лишь одни арестанты в канатах
Мое тело в часовню снесут.
И, упав головой на подушку,
Он, бедняга, три раза вздохнул,
Не увидев родную старушку,
Он навеки, навеки заснул.
А наутро Никандра явился,
Чтоб мертвецкое тело убрать,
И с вопросом к врачу обратился:
Как оковы, прикажете снять?
Врач взглянул на него и ответил:
Нужно будет позвать кузнеца.
А потом мимоходом заметил:
Схоронить бы и так подлеца.
Вот явился кузнец-надзиратель
С молотком и зубилом в руках:
- Эй, давай-ка ты ноги, приятель,
Будет, брат, походил в кандалах.
И упали тяжелые цепи
От удара кузнецкой руки.
Эти жертвы по тюрьмам не новы,
Так погибнем мы все, бедняки.

Я сегодня занялся тюрьмой. Записал некоторые слова тюремного жаргона, а также тюремные песни. Вообще, когда слушал эти дни об дореволюционной тюрьме, она меня заинтересовала. Теперь и помину нет об ней, и тюрьма стала какой-то проходной казармой, каким-то этапом. С одной стороны, это хорошо, но с другой, некоторые преступления, которые прежде были редки, сравнительно конечно, и которые казались гадкими и безнравственными, теперь настолько обыденны, что не только не считаются безнравственными, но об них говорят как о вполне нужных и необходимых вещах, и люди, караемые за это, считают себя вовсе не виновными.

Вообще, взгляды общества ужасно переменились, и к худшему. Думаю от скуки хорошенько заняться старой тюрьмой и ее прежними обитателями. Мне кажется, что все их дела, накопленные веками, принесли гораздо меньше вреда государству и обществу, чем дела за революционное время всех новоиспеченных преступников.

Эти дни я опять не сплю. И мне опять тяжело. Я молчу и не только скрываю это от всех, но и от себя, и между тем смею заметить, что я изменился. Я не могу сказать, что это отчаяние, слабость, нет, это что-то другое. Я более как никогда верю в скорый выход и свободу, а между тем меня что-то гнетет. Это - горе и тоска.

Я почти не сплю, а что думаю - не знаю. Мне просто тяжело, больно. Какой-то свинец лежит на душе, что-то тревожит меня. Я даже не могу сказать про Катю. Мне тяжело самому по себе.

Пятница. 7 (20) января.

Интересное время переживаем мы сейчас. Против моего обыкновения ничего не скрывать и не трусить я боюсь и не пишу. Это глупо, но что же делать, я в тюрьме. Что будет дальше? Интересно и страшно следить за надвигающимися событиями, об которых многозначительно пишут газеты. Много мыслей приходит в голову, но гонишь их от себя, потому что они не так чувствуются, как это сидение здесь в тюрьме. Волей-неволей думаешь о своем положении и о Кате, что всё более и более мучает меня. Боюсь, что я прямо сойду с ума. Все-таки конец. А то ни конца и начала, ни просвета - всюду тьма, вдобавок на всем какая-то тайна. Она чувствуется, но я, как ни стараюсь, не могу найти хотя бы слабый намек на нее. Иногда даже мне кажется, что все что-то скрывают от меня. И это досадно и больно.

Вся моя радость только и состоит в том, что я постоянно мыслю об ней. Но Боже, как тяжела и мучительна эта радость. У меня ровно ничего нет. Я умер для всего, даже себя, и лишь одно, что горит во мне, что руководит мною и дает мне силы - это моя вера и любовь. Не будь этого, я давно бы упал духом. Это одно, что поддерживает меня, и могу сказать откровенно, я чувствую себя гораздо спокойнее, чем все наши. А давно ли я метался. Спасибо А.П., письмо прямо воскресило меня.

Хочется только как можно больше иметь дела и работы, и я ищу его всюду, где могу, это отвлекает меня, и я хоть день не думаю.

Катя! Катя! Господи, неужели я не выйду когда-нибудь отсюда; неужели Ты не сжалишься надо мной. Хоть во имя любви, помилуй меня и научи. Боже, как тяжело, если бы кто знал. Иногда прямо хочется рыдать, но сдерживаешь себя. Я знаю, это слабость, это нехорошо, но я больше не могу. Надо что-нибудь предпринять и хоть как-нибудь да выйти из этого ужасного и вдобавок преглупого положения. Но как? Как это сделать?

Четверг. 13 (26) января.

Положительно нет времени писать, я теперь даже доволен, все-таки меньше думается. Думал, что запишу что-нибудь толкового, а мыслей мало. Заодно перепишу несколько моих стишков, боюсь, что они очень уж слабы. Но что же, ведь это, как ни горько, просто времяпрепровождение и больше ничего. Конечно, для остальных они пустая болтовня и рифмоплетство, но для меня они кажутся тем, что я пишу то, что действительно было и что говорит моей душе.

* * *

Море тихо. Волны с лаской
Набегают на гранит.
Ночь сияет чудной сказкой,
И звезда в выси горит.

Нет конца - простор, безбрежно.
Вдаль умчались берега,
И дрожит в волнах небрежно
Светоч ясный маяка.

Сколько светлого, родного,
Как свободно и легко.
Ищет сердце дорогого,
Что судьбою суждено.

* * *

Как я люблю, когда с тобою
Среди полей душистой ржи
Мы шли вечернею порою
Вдоль узкой маленькой межи.

Вечерней негою объяты,
В истоме замерли поля,
И алой лентою заката
Одеты в ризу небеса…

Волшебной грезой, дивной сказкой
Мелькают всюду васильки,
И тихо всё. Лишь нежной лаской
Поля волнуют ветерки.

Как я любил, твоя головка
Была в венке из васильков,
Ты мне казалось нимфой сказки,
И я любил, любил без слов.

Где это всё - порыв и счастье,
Мечта волшебная моя?
Кругом лишь злобное ненастье,
Кругом холодная тюрьма.

Пока будет их, этих безсмысленных, никому, даже и мне, пожалуй, ненужных стихов. Я пишу их потому, что нечего делать в мои безсонницы. Но зачем я их сохраняю и переписываю, и сам не знаю. Как-то мыслей нет, потому и пишу. Хотя читать их приятно, потому что они напоминают мне былое.

Сегодня принимал тюрьму новый заведующий Пауль (я и забыл занести, что Янена арестовала ЧеКа вот уже два месяца). Говорят, засыпался надолго. Что-то будет с новым, говорят, характерный человек. Впечатление на меня он произвел хорошее. Впрочем, чужая душа потемки, да и свою-то плохо понимаешь, не разберешься, что в ней.

Какая-то пустота кругом, ни на чем не остановишься, ничего определенного нет. Только вера да любовь остались в душе и ясно светят во мгле; всё остальное лишь зло, тоска и одиночество.

Пятница. 14 (27) января.

Я всё бегаю, всё мечусь и мучаюсь. Черные мысли всё время бродят в голове. Тяжело, еще никогда в жизни не было так тяжело. А постоянное проживание в больнице среди смертей, болезней и мучений больных еще более усугубляет это состояние, создавая невыносимые условия. Прямо падают руки, и не знаешь, что делать. Дышать нечем, так всё мерзко и гадко кругом. Что-то душит, что тяжелым камнем лежит на душе, и нет возможности сбросить с себя эту тяжесть, отряхнуться, забыть эту ужасную обстановку. Всё замерло, никаких чувств, никаких личных желаний и стремлений, словно я мертвое, безчувственное, безжизненное существо. Какая-то тупая боль, невыносимая тоска и одиночество тяжелым камнем лежат на душе, и всё тело словно налито свинцом. Казалось бы, это могло быть лишь при сознании окружающей среды, обстановки и своего заключения, а между тем я нарочно весь ушел в себя, замкнулся в свой узкий, непроницаемый для других круг своих мыслей, взглядов и чувств. И именно их-то и нет во мне. Всюду темно и безпросветно, всюду какая-то бездонная чернота, без всяких признаков лучших чувств и добра. Всюду ложь, зло и несправедливость.

Только два чувства остались во мне и твердо направляют меня куда-то и светят на пути. Это - вера и любовь. Что было бы, если бы их не было? Я не задаюсь этим вопросом, потому что я знаю, что они не могли не быть. Вот всё это только поддерживает меня в жизни и дает мне возможность мыслить и дышать.

Но какое ужасное, мучительное состояние создают они, какое невыносимое горе обуяло меня с ними. Кажется, что вот-вот настанет миг - и я упаду, разобьюсь об эти же чувства. Они слишком ясно светятся во мне, слишком тяжелы для меня, среди всей окружающей обстановки мертвящего холода и безпросветной темноты. Чего я жду, куда стремлюсь - никуда, у меня нет ничего такого, что бы могло составить для меня ясное желание. Я живу, потому что надо жить, а как - это для меня ничего не значит. Я верю в Него, верю в Его милость и победу над злом. Верю в то, что всё то, что окружает меня, пройдет, и настанет новое, другое. Но какое, я не знаю и не стремлюсь, вернее, почему-то не могу стремиться к нему, не могу думать о нем. Сознание своего ничтожества перед Всемогущим слишком сильно во мне, и оно мне мешает стремиться к чему-нибудь.

Другое - любовь. Она дает мне силы выносить эту жизнь и эти мучения. Но она является для меня чем-то таким, чего я не могу понять, чего я не сознаю. Иногда у меня мелькает мысль о будущем, которое связано с нею, но я гоню его от себя, я как-то боюсь осквернить в себе эти чувства. Любовь заняла во мне всё, и только она и руководит моими помыслами и взглядами, только она направляет меня. Куда? Зачем? Я не знаю. Знаю только то, что с ней я тверд и могу пойти куда угодно и на что угодно. Мне кажется, что в мире нет ничего такого, что могло бы разрушить, отнять от меня это чувство. Семь месяцев я здесь, семь месяцев горя, тоски и разлуки. Но эти семь месяцев еще более укрепили меня, хотя я и не сознаю, в чем, еще более дали мне сил пережить эту жизнь. И если я и говорю себе иногда: нет, я больше не могу, надо что-нибудь делать, предпринимать, - то я знаю, что это ложь. Я знаю, что сейчас же после этого решения я чувствую подъем, новый прилив бодрости и духа - и я снова углубляюсь в себя, снова начинаю верить и ждать.

Апостол Павел говорит в Первом послании к Коринфянам про любовь - я недавно читал это место, и оно поразило меня тем, что то, что я не мог понять и определить, он так твердо и ясно сказал. Да, именно - любовь надеется и верит безвозвратно, всё перенесет и не мыслит зла. Именно это то, что чувствую и я, что ясно и твердо для меня, почему, несмотря на всю муку и тяжесть и всё мое горе, я не только живу, но и стараюсь жить, правда безсознательно, без всякого понимания своего «я». Мне смешно, что я, как дети, живу, любя и веря, без всяких мыслей, без всякого сознания разумом своих поступков. Но это так, и я чувствую, что если бы я рассуждал, то мне было бы много хуже и тяжелее переносить свое положение.

Воскресенье. 16 (29) января.

Завтра я жду письма, от кого, я не знаю, но знаю то, что получу его и в нем будет что-нибудь о Кате. Это глупо, но я так верю в него лишь только потому, что мне нагадали письмо по картам. Посмотрим, верно ли, но я даже и не сомневаюсь в нем.

Почему она мне ничего не пишет? Неужели всё забыто? Но это не может быть, это слишком ужасно. Ведь у меня больше никого нет, кроме Кати. Даже писать об этом не хочу. Какой я все-таки глупый, я верю и в то же время боюсь верить. Полно, верь, Павка, это всё неправда, что смущает тебя и что ты даже боишься и не хочешь занести в эту тетрадку, верь, мой глупенький, Катя любит тебя и не забыла - и впереди много, много счастья и радостей. Вспомни, как она спрашивала тебя и всё время говорила, что это несерьезно. Да, вспомни, что она боялась, что ты забудешь ее, боялась потому, что сама горячо любит тебя. Бедная моя Катя, как тяжело, наверное, тебе. Прости меня, Катуня, ведь это я виноват в этом. Храни тебя Господь. Скоро, скоро, я это чувствую, будет конец. Но какой? Бог милостив, и я верю, что хороший. Что-то будет завтра? Я жду этот день, и мне кажется, что он будет особенный, что он что-нибудь принесет мне хорошее, даже очень хорошее…