«Сначала молюсь, потом сажусь писать книги»

Интервью с самарским писателем Антоном Голиком.

См. также...

Антон Михайлович Голик - член Союза писателей России, автор нескольких книг прозы. Лауреат региональных литературных премий имени Н.Г. Гарина-Михайловского и В.М. Шукшина, областной литературной премии имени С.Т. Аксакова, общероссийской литературной премии имени А.Н. Толстого. Его публикации в «Благовесте» и «Лампаде» памятны многим нашим читателям. Стиль прозы Антона Голика - несколько тяжеловатый, вязкий, простоватый, без вычурностей. Но прочтешь только раз - и уже не забудешь прочитанное! В этом проявляется сила его таланта, знание жизни, духовный опыт. Недавно в жизни самарского писателя произошло знаменательное событие: вышел в свет десятитомник его произведений. Узнав об этом, мы пригласили в гости давнего друга нашей редакции. Наш разговор с Антоном Голиком состоялся в канун праздника Рождества Христова.

Мистический писатель

- Поздравляю тебя с выходом 10-томного собрания сочинений. Для писателя такое событие очень важно!

- Честно говоря, не надеялся при жизни увидеть свое собрание сочинений. Всем понятно, как сейчас тяжело живется писателям, книги издавать трудно. Считается почему-то многими издателями, засевшими в столицах, что людям нужны не те книги, которые сеют «разумное, доброе, вечное», а нужно что-то развлекательное, и даже что-то людей опускающее ниже. Будем надеяться, что это когда-то изменится. А у меня вот случилось чудо в 2018 году. Как всегда, Господь помогает через людей. Познакомился я с самарским предпринимателем, далеко не олигархом, Алексеем Дубковым. Он мне помог перевезти книги, завели разговор, и он вызвался помочь издать мое собрание сочинений. Чудо! Вокруг меня чудеса совершаются… Случалось не раз, что и ты в этом принимал участие, меня выручал. Это были, можно сказать, тоже своего рода чудеса, да еще под Рождество! Раньше ведь, бывало, и Рождество мне не на что было справить. И вот ты давал мне какую-то тему к рассказу святочному для «Благовеста». С твоей легкой руки у меня почему-то очень легко писалось, всё получалось, а потом я получал гонорар - и было на что праздновать Рождество!

Писатель Антон Голик представляет свой десятитомник.

…Так что теперь вот некая черта подведена, и к тому же жирная. Я очень доволен, что так вышло. Что можно подержать в руках мой более чем двадцатилетний труд.

- Как сам думаешь, из этих томов много текстов угодны Богу?

- Я сначала молюсь, потом только сажусь писать. Может, и заблуждаюсь, но процентов девяносто моих текстов считаю душеполезными.

- Мы не случайно беседуем с тобой в канун Рождества Христова. И все же считаю, что твой писательский талант не столько «святочный» (есть целый литературный жанр простенького, доброго, чудесного, умилительного святочного рассказа, и в этом жанре ты успешно на «Благовест» поработал). Твой талант, если так можно выразиться, «крещенский». Ведь именно в праздник Крещения было на Руси принято рассказывать друг другу «страшные истории», какие-то мистические, таинственные случаи.

- Прав ты в этом. Мой духовник игумен Алексий (Медведев), когда читал мои так называемые «страшные» рассказы, он по-простому говорил: «Это никакая не мистика! Это то, что есть на самом деле, то, что происходит каждый день, то, о чем я знаю и говорю людям. Но мне не всегда верят… Может, тебе - писателю - поверят».

Наверное, я могу себя назвать мистическим писателем. Сам сталкивался с нечистью, пусть нечасто, пусть один-два раза всего, еще в отроческом возрасте. Но всё было настолько реально и очевидно, что мне уже объяснять не надо, по себе всё это знаю настолько твердо, что мне этого страшного знания на всю мою писательскую жизнь хватило. Все эти бездны на себе испытал.

Самара, вообще говоря, город мистический. Не случайно я как писатель такого вот направления сложился именно здесь. Когда сюда ребенком приехал из Воркуты, мы жили в очень стесненных условиях, в крохотной коммунальной комнатке семиметровой. Мне Куйбышев показался неопрятным, пыльным, но все равно что-то особое в нем чувствовалось. Как нигде, в нем было много калек, может быть, и ты еще застал бывших фронтовиков, они тогда ездили на самокатках, нигде такого не было, а в Самаре было. Они ждали милостыню, но ее не просили. Они прошли тяжелые испытания, потеряли руки-ноги, кто-то из них спивался. Чувствовалось в воздухе что-то тяжелое, но в то же время я испытал здесь и нечто иное.

Впервые меня бабушка повела в церковь после крещения, когда мне было года три всего, потому что помню, как она несла меня в храм на руках. Не знаю, Покровская или Петропавловская церковь, но хорошо помню там особый небесно-голубой цвет. Меня причастил священник, бабушка поставила меня на пол. Я стал ходить по церкви в каком-то особом состоянии почти что экстаза. Мне было так хорошо, так здорово, как будто приподнялся над землей. Так было прекрасно на душе! И я тут же стал просить бабушку опять подвести меня к священнику, чтобы он еще раз меня причастил. Да, я стал ее об этом просить… И она пошла на поводу у моего детского каприза, повела к другому священнику, и он меня еще раз причастил. (Это совершенно неправильно, но мне ведь было три года всего. И я говорю об этом не в качестве примера для других, нет, но как о чем-то исключительном, почти что пророческом для моей дальнейшей судьбы.) И помню это чувство сладости, радости, света… Потом, когда дома ел что-то самое сладкое, вкусное - мед, варенье, - всё пытался сравнить с той сладостью, которую ощутил в церкви после Причастия, и не мог найти подобия. Тот вкус, та сладость всё земное и обыденное перевешивала. Я не знал тогда, но уже чувствовал, что так сладок может быть лишь наш Господь - Иисусе Сладчайший!

И цвет тот церковный, голубой, особый, воздушный - мне еще долго он грезился, всюду его искал я в жизни и тоже не находил… И радости той, что ощутил в храме, тоже нигде больше не сыскал я тогда.

Был и другой случай. Умерла соседка-старушка. Но детям ведь всё до лампочки. Бегаем под крестом здоровенным, играем, шумим. А крест покрасили на улице в голубой цвет и поставили сохнуть у газончика в ожидании похорон. И вдруг при очередном забеге моем я чувствую, как мне по голове стукнули перекладиной этого креста. Почувствовал: не я макушкой крест задел, но это он меня стукнул… Отошел и долго на крест смотрел. Мне было немножко жутко. Почувствовал вдруг на себе суровую руку Божью. И краска голубая от покрашенного креста осталась на темечке. Подумал, что меня чем-то этот крест отметил.

Грех рода

- Для тебя книга «Грех рода» - только литература или публичная исповедь за себя и своих предков?

- Это понятие совершенно реальное, под «грехом рода» ходим мы все. Потому что мы не сегодня на свет появились, наш род тянется от Адама и Евы, от того еще первого грехопадения, к которому мы добавляем и свои личные грехи. Если у Пушкина в роду было много святых и это повлияло на формирование светоносного русского гения, то у меня в роду (и в роду большинства из нас) было много грешников. И тем не менее у каждого из нас есть в роду и молитвенники, они спасают нас от беды… Тут уже всё зависит от того, насколько ты сам повернешься к Богу и как много у тебя в роду заступников. Мне хотелось своей книгой донести до людей понимание того, что мы не сами по себе, на нас влияет прошлое нашего рода, отражается в наших мыслях, делах. Один из моих далеких предков убил своего отца, и это тяжким грузом легло на всех нас, его потомков. Этот грех просачивался в мои сны, тяжестью давил и меня. И я решил разрубить этот гордиев узел! Написал за весь свой род хоть и страшную, но покаянную книгу. И после этой книги - главной моей книги! - стало вдруг легче жить.

- Какие отзывы услышал на свою публичную исповедь?

- Сын сказал мне: может, не надо было на весь свет вытряхивать наше грязное белье? Я ответил: грязное белье есть у всех, но люди этого не понимают. Не понимают, что же им реально мешает жить. Я захотел им помочь.

У кого-то всё хорошо и легко по жизни, а они не понимают, почему им всё удается. А это благочестивые предки за них молятся! Другим же, напротив, живется тяжело и трагично. Карабкаются, бьются, но не могут высвободиться от нищеты и пороков. Не понимают причин и ропщут. «Почему сосед живет хорошо, а у меня всё валится из рук? Чем он лучше меня? (А он, удачливый сосед, часто бывает хуже, и даже как правило хуже.) Я вроде бы не грешнее других, но то одно, то другое… То пожар, то обокрали, то еще какая беда». А причина, выходит, не только в нас! Ищите ее глубже.

Мой прадед убил своего отца из-за жилья. И с той поры все в моем роду нуждаются в жилплощади (про семь метров на троих в коммуналке в моем детстве я уже упоминал). И у меня много лет с жильем было очень туго. Думал, всю жизнь придется нести этот крест. Но вот вторая жена оказалась с жильем. Сорок метров на двоих, хоромы. Но опять же, это благодаря жене Людмиле. Живем мы хорошо, дружно, и с натяжкой могу назвать это жилье и своим.

Свет и тьма

- В середине 1990-х ты написал повесть «Свет и тьма». Мало с чем равным по силе тогда я мог бы сравнить эту твою книгу. Там правда показана, и бытовая, и духовная. Прошло больше двадцати лет, что сейчас думаешь о своей книге?

- Иногда мы, писатели, собираемся в областной библиотеке, читатели приходят на наши встречи. А тут был какой-то банкет, я сидел за столом, и вот когда тянул очередной бутерброд ко рту, вдруг подходит читательница и говорит: «Где купить ваши книги?» Я достал из портфеля свою книгу «Эх, Россия…» и протянул ей. Вот, пожалуйста, читайте. Как же она обрадовалась! И говорит: «А вашу книгу «Свет и тьма» мы на ксероксе размножаем и даем читать…» Мне было так удивительно. Как будто из какой-то другой эпохи это пришло.

- И ни одно крупное издательство в твою повесть «Свет и тьма» не вцепилось. Почему не сложилось? Расскажи о своей писательской и человеческой судьбе.

- У меня нет обиды на жизнь. Кто-то читает, и хорошо. А кормлю себя не пером - уже четверть века работаю в охране. Мне 61 год, а серьезно уверовал в 30 лет. До этого жил как все, «для удовольствия». Но у меня были какие же удовольствия? Очень любил природу. И сейчас люблю. Хотел чаще бывать на природе. С детства любил рыбалку, охотиться доводилось. И чтобы непременно один, чтобы никто не мешал. А когда уверовал в Бога, еще больше стало тянуть на природу. Там, в лесу, у реки, Бог был ко мне как будто ближе. Искал я работу по графику, чтобы были в будни свободными дни и можно ездить на природу, не когда все туда толпой устремляются. Я даже грибы любил как раз в дождь собирать, когда в лесу нет никого. Одеваюсь в резину и брожу по мокрому лесу. Так хорошо! И все грибы мои. Устану, вымокну, вернусь домой счастливым…

Работал на заводе по графику, машинистом компрессорных установок. Мне хотели уже выделить квартиру как человеку непьющему (на заводе был спирт, и люди от этого спивались), но не судьба, видно, всё тот же «грех рода» не дал этому осуществиться. В девяностые годы завод закрылся. А перед этим я перешел на другую должность - машиниста холодильных установок. Там больше платили, и если бы не пришли смутные времена, у меня бы всё там сложилось хорошо. Но при переходе в другой цех произошла одна мрачная история. Я давно обхаживал начальника, чтобы меня на более высокооплачиваемую работу определили, даже курсы специальные окончил. И вот место освобождается, кто-то умер там, человек был в возрасте. Но начальник говорит: ты извини, один человек на это место раньше тебя попросился… Говорю ему: ну хорошо, буду ждать, пока кто-нибудь еще умрет. И буквально месяца через три в том цеху человек вешается, и меня берут на его место… У меня не со зла те слова вырвались, я ведь больше к юмору их обращал, и вот как вышло… За каждым словом надо следить. Если каждый из нас вспомнит хорошенько, у каждого в памяти есть одна-две подобные истории, когда наши неосторожные слова вдруг начинали сбываться… Мы разве следим за словами?! Господь говорит: «За каждое праздное слово дадите ответ в день суда». Ну а писательские слова, наверное, имеют какую-то особую силу. С того страшного случая я себе дал зарок: слова надо обдумывать. И мне особенно надо себя держать строго, лишнего не говорить. Мои неосторожные слова почему-то иногда сбываются. Такой вот урок на всю жизнь. Это висит на мне грехом по сей день…

Когда завод закрыли, пошел в охрану. Тогда трудно мы жили, лишней копейки не было. Первой жене алименты платил, а у второй жены, Людмилы, была дочь пяти лет, она меня папой зовет, сейчас-то ей уже тридцать лет. И вот Людмила меня ни разу деньгами не попрекнула. А тут то ли теща ей что-то сказала (Царствие ей Небесное!), или еще кто, не знаю, - но первый раз в жизни мне жена говорит: «Антон, а может быть, ты другую работу поищешь? Здесь же так мало платят. Лучше бы тебе на пятидневку, да и слесаря больше получают». Боязно так подошла, нехотя сказала… Я ей говорю: «Когда же я буду писать?» - ведь те, кто на пятидневке, они ничего не пишут, это невозможно. В выходные дни есть бытовые заботы, да и отдыхать тоже надо. И тогда я произнес ей эти сакраментальные слова: «Ты хочешь быть женой слесаря (сварщика, строителя и т.д.) - или писателя?» Отошла и больше никогда подобного не предлагала. Она замечательная, добрая, кроткая. Я иногда покричу на нее и потом сам подхожу прошу прощения. Мне ее жалко становится. Женщина такой должна быть: кроткой, послушной, Православной. Не то что некоторые, которые пытаются влезть на горб мужику, командовать им.

…Когда искал работу, я горячо молился о том, чтобы мог и семью содержать, и алименты платить, - и вдруг во время молитвы был словно внутренний голос: «Лови рыбу». А я рыбак же. И всё лето ловил рыбу, раков, и нам хватало. А осенью, когда сезон закончился, мне друг помог устроиться в охрану. Всё постепенно наладилось. До сих пор там работаю.

- Расскажи о своем духовнике игумене Алексии (Медведеве).

- Однажды администрация Богатовского района Самарской области пригласила писателей на встречу с сельскими жителями по разным весям этого района. Обычно зовут прозаика и поэта (прозаик - солидно, но скучно, а поэта веселее публика воспринимает), но тут направили меня и Вадима Баранова, оба прозаики, так уж вышло. И вот приехали в село Виловатое, где настоятелем в храме Михаила Архангела отец Алексий. Встретил нас батюшка, и как только взглянул на него, так сразу подумал: как он на индейца похож, на вождя краснокожих! Просто у них, индейцев, бороды не растут… И отец Алексий оказался безбородый.

Он потом рассказал мне, как перед своим монашеским постригом поехал в монастырь крупный, и там принимал у него исповедь священник без бороды. Вернее, был выбор, к кому идти: один иеромонах с густой бородой исповедовал, а другой безбородый. И отец Алексий (тогда еще мирянин) решил пойти на исповедь к бородатому, это как-то понятнее, привычнее. Но перед тем как его очередь подошла, этот бородатый батюшка куда-то уходит. И отец Алексий попадает на исповедь к безбородому. «Но когда он накрыл меня епитрахилью, у меня столько пролилось слез, я так ему исповедовался, как никогда раньше», - рассказывал мне отец Алексий. Так что в духовной жизни борода или ее отсутствие какой-то особой роли не играет.

И вот мы встретились с читателями в Виловатом, почитали свою прозу. У Баранова есть предки из духовенства, и вообще он больше подходил для той просьбы, с которой отец Алексий потом обратился. А просьба была такая - написать книгу о старинном храме в Виловатом. Но батюшка Алексий обратился ко мне, может быть, потому что я помоложе. Большого труда мне стоило написать эту книгу. Мы много общались, он стал моим духовником. Интересный человек и очень талантливый. Без его помощи многие мои книги не были бы опубликованы. А «Свет и тьму» он даже несколько раз на свою пенсию переиздавал. Эту повесть он считает чем-то особенно важным. Я написал эту книгу в 36 лет, а сейчас вот порой перечитываю и сам не понимаю, как там такие неожиданные стыковки и повороты сложились, откуда что взялось…

По щучьему велению

- Мы с тобой тезки, Антоний. А вот о тайне своей фамилии ты думал? Что она означает? Есть такое объяснение, ведь голик - это веник для бани. Но есть и более духовное объяснение: ты словно голым в своих исповедальных произведениях перед читателем стоишь…

- Еще моя фамилия означает голый клинок, а у меня ведь есть казаки в роду. А еще бывает голик лысый, это стриженый человек. Но твое объяснение - принимаю. В творчестве стою я словно голым перед читателями. Как сказал Гейне, «все мы ходим голые под нашим платьем». Как бы мы ни наряжались, все мы словно голые на Божьих ладонях.

- Первая твоя публикация в «Благовесте» была в 1993 году, рассказ «Уставшая ждать». Мы получили рассказ совершенно никому не известного автора. Прочли, понравилось, опубликовали.

- Это стало мне путевкой в литературу. Первая публикация была в «Благовесте». Рассказ тяжеловатый по построению, но в свое собрание сочинений этот самый первый рассказ я включил, хотя и немного подправил. Не случайно я начался как писатель в «Благовесте». Это большая честь. Большая ответственность. Помню об этом.

- На рыбалке тебе везет?

- Пятьдесят на пятьдесят. Но заметил, когда нуждаешься особенно, тогда очень везет на рыбалке. А когда есть в холодильнике продукты, бывает, что и не клюет совсем. Когда ловил рыбу на продажу, бывало, ловишь, ловишь, но получается мало. А утром поднимаешь садок, и там полно рыбы, откуда столько? Едва в лодку затаскиваешь... Смотрю на напарника (один-то могу и ошибиться), а у него тоже глаза изумленные, сам на меня с вопросом смотрит. Бог дает! Отсюда давнее рыбацкое правило: не пересчитывай рыбу. Иногда ведь Бог прикровенно добавляет нуждающимся рыбакам рыбу в садок. Знаю это по себе, не с чужих слов рассказываю.

- Ты всю жизнь рыбачишь, вот и скажи, почему Господь Себе в ближайшие ученики выбрал в основном рыбаков?

- Есть поговорка: кто не был в море, тот по-настоящему не молился. Зависимость от стихий укрепляет веру. Да и сама добыча рыбы дело непредсказуемое. Это же для нас невидимый мир! Ты не видишь рыбу. Не знаешь, что там тебе попадет. Если в поле ты видишь, будет урожай или не будет, то в реке ничего не понятно. Поэтому я презираю все эти современные ухищрения, эхолоты всякие, которые подглядывают за рыбой, тут вся духовная сторона дела теряется. Это уже как с полки товар взять.

- Какую самую большую рыбу в жизни ты поймал?

- Был такой у меня счастливый день в 1980-е годы. В марте поехал на зимнюю рыбалку под Екатериновку. Ехал из Самары на электричке, потом на автобусе. Но ведь охота пуще неволи. Приметил место, где рыбаки ловили небольших судачков. Но им то и дело обрезала блесну крупная щука. Я решил поставить жерлицу на щуку (жерлица - это когда ловят «на живца», насаживают на крючок малька). На меня поворчали местные рыбаки. Ведь я решил и на судака порыбачить. Нужно было на крючок рыбий глаз насадить, но местный рыбак не стал рыбку пойманную уродовать, да и поревновал, наверное. Но и так попался судачок хорошенький. Я его глаз на крючок насадил, и буквально через полчаса вынул щуку килограммов трех. Все были удивлены. Но вот на жерлицу когда клюнуло!.. Пока я бежал к лунке, щука сломала куст, к которому были привязаны снасти, так она дернулась. Сломанный куст рыба подтащила к лунке, еще немного, и ушла бы со всеми снастями на глубину. Но я успел, подбежал к лунке и рыбу подсек, потащил ее вверх, а она меня вниз тянет. Была ранняя весна, рыба была в хорошей форме, и стали мы с ней бороться - кто кого. Подтащил ее все-таки к лунке, а лед толстый, почти под метр. У меня был багор, и кое-как им рыбу задел, всё. В левой руке леска, в правой багор, а рыба настолько большая, что в лунку не лезет, и что делать, не знаю.Местный мне решил помочь. Я-то еще молодой был тогда, не больно опытный. «Чё у тебя там?» - «Щука», - отвечаю. Он подумал, судак. Ведь щука белым брюхом вверх плавала. Взял у меня из рук багорик и стал вынимать, втыкать всякий раз ближе к голове щучьей, и так дошел до головы ее. За морду зацепил, и мы ее кое-как вытащили. Шириной с хорошего леща, а дома взвесил - семь килограммов. У меня была бутылка портвейна с собой (шла масленица), предложил рыбаку. Выпили на радостях по сто грамм, он пожелал мне удачи. И рука у него оказалась легкая. Была снова поклевка, и я вытащил рыбу опять огромную, щуку на шесть кило. Это какой-то аванс мне был в жизни.

- Свою главную рыбу уже выловил?

- Сейчас я больше не о себе пекусь, сыну успехов желаю. Он меня уже переплюнул, в прошлом году на восемь килограммов рыбу поймал. Тоже щуку.

- Расскажи о своем сыне.

- Геннадий - Православный человек, ему 36 лет, семья у него, трое детей. Он теперь не только мои рассказы, он больше Святых отцов читает. В храм ходит, я так рад за него. А какая у него воля! Он сумел «слезть с иглы». В 19 лет сел в тюрьму, отсидел шесть лет и никогда больше к этому злу не прикасался. Не поверишь, я тогда молился перед иконой Николая Угодника, чтобы сын в тюрьму сел, чтобы «срок» его образумил. Молил: «Святой Николай, как отец я не вижу другого выхода! Пусть лучше сядет, но только чтобы там бросил всё это». Так и вышло. Испытания ему на пользу пошли. Потом я молился Николаю Угоднику, чтобы сын в тюрьме выстоял. И вот стал он человеком достойным, разумным, волевым. У них в колонии была молельная комната, а потом и храм построили. Он там молиться начинал. И даже спортом там занимался, тяжелой атлетикой. Дух у него закалился. Недавно в храме дал зарок не пить совсем три года. Хотел на всю жизнь такой обет дать, но священник отговорил: «Ты ж себя не знаешь!» Он только улыбнулся: «Знаю себя». Но священника послушал.

- Вспомни, хоть чего-нибудь заработал ты себе на жизнь за письменным столом?

- Бывало, люди помогали. Прочтут мою книгу и на издание следующей книги мне деньги дают… А чтобы вот гонорар какой, не было этого. Только в «Благовесте» мне платили. Однажды была премия общероссийская литературная, под патронатом Самарского губернатора. Я победил в номинации «малая проза». Дали премию десять тысяч, я добавил еще и купил холодильник. Но в издание книги, за которую мне дали премию, я ведь свои деньги вложил, ровно столько, сколько мне и дали премию. Хоть деньги вернул, и то хорошо. Так что при своих остался.

Записал Антон Жоголев.

От редакции. Уже после того, как интервью с писателем Антоном Голиком было записано, в январе этого года его духовник игумен Алексий (Медведев) принял великую схиму. Теперь он схиигумен Александр.