Небо Экзюпери

Рассказ.

Дорогой отец Василий!

Я решил этот рассказ посвятить Вам, французу, который в России нашел прямую дорогу к Богу.

Мне посчастливилось познакомиться и помолиться вместе с Вами в Чебоксарах, в монастыре во имя Святой Троицы, в котором Вы в сане архимандрита являетесь наместником.

Когда мы говорили с Вами о детстве, я не мог не увидеть, каким светом озарилось Ваше лицо и какой добротой и любовью загорелись Ваши глаза.

Позже Вы прислали мне письмо с Вашей фотографией, где Вы запечатлены мальчиком лет пяти-шести. К фото была приложена цитата из «Маленького принца» великого французского писателя Антуана де Сент-Экзюпери.

Маленького принца полюбили дети разных стран мира и даже взрослые. Очень пришелся он по душе и в России - я в этом убеждался не один раз.

И когда в прессе появились сообщения о том, что найдены обломки самолета, на котором летал отважный летчик и знаменитый писатель, когда появилось и сообщение того немецкого летчика, который как будто бы сбил самолет Экзюпери, не только мне, но многим и многим любящим «Маленького принца» и его автора, снова пришлось задуматься о войне и мире, о жизни и смерти, о том, почему взрослым не дано понять душу мальчиков и девочек.

Я вновь перечитал его книги, которые храню с юности. И мне, русскому писателю, захотелось рассказать о том, как я понял то, что случилось с любимым писателем французом.

Но стал писать эти строки только после того, как получил от Вас письмо. Оно и стало побудительной причиной написания этого рассказа.

И поскольку «Маленький принц» посвящен лучшему другу Экзюпери, когда он был маленьким, я, в подражание, напишу:

Пьеру Мари Даниэлю Паскье, ныне архимандриту Василию, когда он был маленьким.

А вот и фото мальчика Пьера-Мари, которое обязательно надо показать русским читателям.

1.

«Никто ничего знать не хочет. И все удивляются: а для чего это тебе? Подспудно, конечно, каждый думает: тут у него своя выгода. Наверняка хочет заработать».

Так размышлял Жак Морель*, журналист марсельской газеты «Прованс», только что получив ответ на свой вопрос: не помнит ли господин Майер что-нибудь из событий конца июля 1944 года? Ведь он тогда служил в эскадрилье люфтваффе, которая базировалась неподалеку от Марселя, не так ли? И совершал боевые вылеты как раз в конце июля?

- Слушайте, как вас там, - послышался ответ на другом конце провода, - с какой это стати я буду докладывать вам, когда и какие у меня были вылеты? Что вам, французам, неймется? Война кончилась шестьдесят пять лет тому назад!

Жак Морель плотнее прижал телефонную трубку к уху и терпеливо снова стал объяснять раздраженному немцу, зачем и почему он звонит ему уже во второй раз: речь идет не о том, чтобы в чем-то обвинить господина Майера, нет, никаких претензий нет и быть не может. Речь идет об обстоятельствах гибели не простого летчика, а знаменитого французского писателя Экзюпери. Вы же сами говорили в прошлый раз, что знаете, кто такой Экзюпери.

- Да, знаю, читал. Ну, писатель. Ну, разное там… рассказано. И что? Шла война, его просто сбили. Вот и всё. Я уже вам сказал.

- Все-таки я хотел бы с вами встретиться. Я здесь, в центре вашего города. В сквере, напротив собора, есть кафе. Я отниму у вас не много времени, придите, прошу вас.

- Нет, никак не могу. Уезжаю. Внучка везет меня в Мюнхен.

- Но послушайте, я же специально приехал, чтобы поговорить. Ни о каком Мюнхене не было и речи.

- Ну и что? Я не обязан докладываться вам, когда и куда еду. До свиданья.

- Подождите! - почти отчаянно крикнул Жак. - Ради Бога! Всего несколько вопросов, и я от вас навсегда отстану!

----

* Здесь и далее фамилии вымышлены, и действуют литературные герои, а не реально существовавшие люди.

----

- Фридрихштрассе, 5. От площади повернете вправо, после светофора еще раз вправо. Даю вам десять минут, - и немец повесил трубку.

Жак понял, что нельзя терять ни минуты. Он бросился к своему маленькому «пежо» и повел машину по незнакомому городку так, как ему продиктовал господин Майер.

К счастью, маршрут оказался коротким, и скоро Жак стоял перед оградой небольшого особняка из красного кирпича с навесом над крыльцом и входной дверью. Перед особняком зеленела лужайка с цветником и ухоженной аллейкой из светло-серой плитки.

У двери в дом стоял сам господин Майер, разглядывая, как из голубенького «пежо» с трудом вылезает высокий молодой француз в цветастой разлетайке, в джинсах, в кедах, с длинными светлыми густыми волосами и такого же цвета бородкой. Через плечо у него висел фотоаппарат. Француз, улыбаясь, показал на металлическую дверцу калитки - можно ли открыть ее. Немец кивнул.

Жак совсем другим представлял себе господина Майера. Он ему казался стариком, почему-то обязательно рыжим, хмурым, с маленьким лбом и тяжелым взглядом.

Но на крыльце его поджидал поджарый, худощавый человек в футболке и джинсах. Волосы его, коротко подстриженные, были совершенно белыми, как снег, а лицо гладко выбрито. То, что он старик, было видно и по морщинистой шее, и по сутуловатой спине. Но футболка, во всю грудь которой красовался чей-то портрет, придавала ему совсем не стариковский вид. Правда, глаза у немца были словно выгоревшими на солнце, похожими на вылинявший ситец.

- Жак Морель, газета «Прованс», - сказал француз, протягивая руку.

Намастник Свято-Троицкого мужского монастыря в г. Чебоксары архимандрит Василий (Паскье).

- Отто Майер, - сказал немец. - Цветовод-любитель. И «бывший авиамеханик». Сейчас иногда помогаю вот ей, - он показал на девушку, которая вышла из дверей особняка.

Девушка, высокая, ростом почти как и Жак, стройная, с льняными волосами, хвостом свисавшими от макушки, с лицом загорелым, волевым, внимательно рассматривала француза.

Облик ее несколько портил, пожалуй, длинноватый прямой нос. Но овал лица, глаза, весь молодой спортивный вид как-то сразу располагали к себе.

- Линда, моя внучка. Мы едем на футбол в Мюнхен - вот почему я попросил вас быть как можно короче со своими вопросами.

- О, знаю. Ваши сегодня играют с англичанами. Понимаю - не вовремя. Но если бы вы сказали мне об этом раньше…

Жак выдохнул и уже без извинений продолжил:

- Я для того приехал, чтобы не писали никакой ненужной ерунды. Слишком много уже сказано лишнего,

Жак, увидев приглашающий жест Майера на вход в боковую аллейку, которая вела за дом, где под тенистыми деревьями стоял столик и летние белые стулья, ухватился за этот жест немца, в котором ему померещилась робкая надежда на то, что его приезд в этот город не окажется напрасным.

- Простите меня за настойчивость, но мне почему-то показалось, что именно вы поможете мне в моих поисках.

- Интересно, почему? - несколько надменно спросила Линда.

Она тоже хорошо говорила по-английски, на котором объяснялись ее дед и француз.

Она прошла за мужчинами и, прежде чем сесть на белый садовый стул, посмотрела на деда.

Он кивнул, разрешая ей сесть рядом с ними.

- Итак? - спросил немец, в упор глядя на француза.

- Мы создаем музей Экзюпери, - начал Жак, выдержав взгляд Майера. - Я в команде. Хотелось бы уточнить некоторые подробности.

- Какие именно?

- О Хорсте Рипперте, вашем сослуживце.

- Вы о его заявлении?

- Да.

- Почему же вы этому заявлению не доверяете? - Отто Майер всё не спускал взгляда с француза.

- Видите ли, мы подняли со дна моря крышку кабины самолета Экзюпери. Недалеко от того места, где нашли часть самолета с бортовым номером именно его «Лайтнинга П-38», на котором он летал. Так вот, ни на крышке кабины, ни на других обломках самолета нет пулевых отверстий.

Майер помолчал, раздумывая над сказанным. Вздохнул, отвел, наконец, взгляд от Мореля.

- И вам кажется, что Рипперт не сбивал самолет Экзюпери.

- По крайней мере, я сомневаюсь. Поэтому и хотел спросить вас: Хорст Рипперт вылетал на своем «Мессершмитте» 31 июля 1944 года? Ведь именно вы фиксировали в журнале все боевые вылеты с базы, где служили?

- Не стоило ехать в такую даль, чтобы получить ответ на этот нелепый вопрос, - ответил Майер. - Во-первых, почему вы решили, что я помню все боевые вылеты? И почему бы вам сразу не обратиться в военный архив?

- Я уже туда обращался. Сказали, что ответ опубликован в прессе.

- Ну вот. Чего же еще вам надо?

- Я же сказал, что много чего понаписано лишнего. В погоне за сенсацией.

- А, значит, и вы не совсем хорошо думаете о своих собратьях, - Майер даже как будто подобрел, откинувшись на спинку стула.

Журналисты! Парижане!

Он позволил себе коротко посмеяться.

Потом опять строго посмотрел на француза, показывая, что разговор окончен.

На ветку клена, под которым шел разговор, села птичка, с интересом посмотрев на белый столик - а нет ли чего на нем, чем можно поживиться?

Линда, увидев птичку, улыбнулась. Словно вспомнив, что надо быть гостеприимными хозяевами, или же решив, что надо хоть как-то утешить иностранца, сказала:

- А не хотите ли чего-нибудь выпить? Папа делает хорошие прохладительные напитки. Например, яблочный и вишневый.

- Не откажусь, - Жак с благодарностью посмотрел на девушку и подумал:

«Наверняка она в волейбол играет. Или в баскетбол. Вон какие длинные руки».

Помолчали с минуту, и каждый думал о своем.

Прервал молчание Жак:

- Вы не могли не думать о Рипперте. Кроме меня, наверняка вам звонили по поводу его заявления.

- Да, звонили. Ваши трепачи из газет.

Жаку пришлось согласиться с определением газетчиков, которых Отто назвал «трепачами» - они действительно раздували сенсацию - то, что сказал Рипперт, пересказывали на разные лады.

- Согласен с вами, - признался Жак. - Комментарии парижан слишком однобоки.

- И легкомысленны, - добавил немец.

Жак наконец вспомнил, чье лицо изображено на футболке немца - Беккенбауэра, знаменитого защитника немецкой сборной по футболу, когда команда немцев выиграла чемпионат мира.

- «Кайзер Франц», - сказал он, вспомнив прозвище Беккенбауэра.

Немец неожиданно улыбнулся, показав белую вставную челюсть:

- Да. Это великий игрок! - и Майер поднял вверх сухой морщинистый палец.

- И тренер, - добавил Жак. - И везде - чемпион.

Линда принесла на подносике стакан с рубинового цвета напитком - наверняка вишневым, как понял Жак. Напиток оказался слишком острым, кисловатым на вкус - такие как раз и не любил Жак. Но отпив немного, вслух сказал:

- Очень вкусно.

Немец опять улыбнулся:

- Да. Но мое вино - еще лучше.

- Надеюсь попробовать его, - Жак тоже улыбнулся. - После футбола.

Немец вопросительно изогнул седую бровь.

Вопросительно посмотрела на француза и девушка.

- Футбол я люблю, - продолжал Жак, поняв, что зацепился за тему для разговора. - Я сейчас подумал: а вдруг мне повезет прорваться на матч ваших с англичанами?

- О! - развеселился немец. - Напрасно надеетесь! Мы заказали билеты месяц назад!

- Все-таки, - сказал Жак, подняв руки вверх, показывая этим, что сдается. - Но, может, посочувствуют, что я приехал аж из Марселя, - он продолжил вовсю улыбаться. - А еще скажу, что фанат «Баварии»!

Теперь улыбнулась и Линда, и француз не мог не заметить, что зубы у нее превосходные и не вставные, как у деда, а губы мягкие, четко очерченные, чувственные, скорее французские, чем немецкие.

- Но вы же говорите неправду, - сказала она.

- Нет, правду! - весело, с лукавством, ответил Жак. И нельзя было определить, правду ли говорит он или забавляется. Он быстро продолжил:

- Во-первых, по левому краю играет мой соотечественник Рибери - и неплохо забивает, не так ли? Дает отличные передачи Мюллеру и Левандовскому* - возьмите хоть последний матч с «Реалом»…

- О, превосходно! - оживился Майер, и неподдельная улыбка, впервые за эту встречу, осветила его лицо. - А как вам Нойер?

- Да это лучший вратарь мира на сегодня! Наш Бартез был хорош, но совсем не то, что Нойер.

- О! - опять воскликнул Майер, явно польщенный - будто вратарем «Баварии» был именно он, а не Нойер. - Вы действительно понимаете футбол!

-Да, понимаю - потому что сам стоял на воротах. Раньше, - он дружески глянул на Линду. - А вы играете в волейбол? Баскетбол?

- Нам пора ехать, - ответила она, вставая. - Если вы действительно любите футбол, поезжайте за нами. Может, вам повезет.

- Почему-то я уверен, что будет именно так, - ответил Жак, вставая.

Отто Майер уже не враждебно смотрел на француза, а почти дружески.

2.

Поставив машину на парковке, Жак не упускал из вида Майера и его внучку, благо высокий рост не позволял ей раствориться в толпе.

Жак видел, что она осматривается по сторонам - явно кого-то ждет. Но этот кто-то всё не появлялся.

Жак уже приметил лысенького толстячка, который толкался среди спешащих ко входу на арену стадиона. Один раз толстячок что-то отдал пареньку, который тут же исчез в толпе, что-то быстро взяв у толстячка.

Жак понял, что это спекулянты.

------

Фамилии игроков «Баварии» в 2000-х годах.

------

Незаметно протиснувшись к толстячку, он как бы случайно толкнул его и, глядя в другую сторону, спросил:

- Сколько?

Толстячок, также не глядя на Жака, назвал цену.

Она была слишком высокая для кошелька Жака. Но все равно он ответил:

- Придержи один.

В это время толпа около Линды и ее деда рассосалась, и Жак увидел, как она что-то раздраженно говорит Отто. В ответ он тоже ответил ей что-то видимо резкое, потому что девушка оскорбленно отвернулась от деда.

Жак решился подойти к ним.

Линда, казалось, не удивилась - видимо, тоже держала его в поле зрения.

Неожиданно она взяла француза под руку и повела за собой:

- Идем.

- Линда! - только и сказал Отто, которому ничего не оставалось, как двинуться за молодыми людьми.

Их места оказались на западной трибуне, в двадцатом ряду, откуда открывался великолепный вид на поле, нежно-зеленое, радостное.

Сам стадион производил неизгладимое впечатление.

Его овал образовывал изумительный огромный эллипс, крыша и фасад которого состояли из надуваемых сухим воздухом подушек. Каждая подушка подсвечивалась тремя цветами.

- Если стадион красный, как сегодня, значит, играет «Бавария»; синий - «Мюнхен 1960»; а если белый цвет, значит, выступает сборная Германии. Освещение стадиона в ясную погоду видно на 75 километров, - пояснил Отто, - а его вместимость - 75 тысяч человек.

Свежий воздух, последние лучи закатного солнца, которое светило не жарко, а приветливо, красные майки футболистов «Баварии», на груди которых написана буква «Т», первая буква от названия фирмы-спонсора матча, - всё радовало, настраивало на ожидание замечательного праздника.

Жак понял: кто-то из близких семьи Майеров не пришел - может, ухажер или даже жених Линды, потому что она явно не могла успокоиться, хотя и старалась скрыть это.

Места Майеров оказались рядом с фанатской трибуной гостей - всего лишь через проход, который, правда, был огорожен заградительной сеткой. Но и через сетку видны были лица англичан, которые то и дело то иронически, а то и откровенно презрительно поглядывали на немцев.

Начало игры, рев трибун, сразу же «погнавших» хозяев поля в атаку, - всё захватило Жака, который действительно любил футбол. Играл в детстве, немного и в юности, даже защищал ворота сборной молодежной Сорбонны, но потом оставил футбол, потому что пришла пора всерьез заняться наукой о литературе, которую он полюбил больше всего на свете. Но футбол остался в сердце - как воспоминание о праздниках детства.

И вот он снова на стадионе, да на каком - смотрит на арену, где играет лучшая на сегодня команда в мире - «Бавария».

Он всегда болел не за немцев, разумеется, а за «Пари Сен-Жермен», «ПСЖ», временами за марсельский «Олимпик». Но своя команда то и дело проигрывала, плелась в хвосте турнирной таблицы. Да и «ПСЖ» стала словно не французской командой - в ней играют африканцы да латиноамериканцы, своих почти нет.

У немцев другое - костяк команды свой. Особенно нравится ему этот Нойер - как прекрасно прыгает, «тащит» самые сильные и точные удары. Да и ногами играет как заправский защитник.

А вот и соотечественник Жака, играющий за «Баварию», прошел по краешку поля, «болтанул» англичанина, а тот сзади ударил его по ноге так сильно, что тот упал как подкошенный.

Взревели болельщики справа и слева от Жака, Линда тоже вскочила и закричала:

- С поля!.. Долой!.. Костолом!

И другие выкрики понеслись с трибун, которые приводить нельзя.

Жак, захваченный порывом, тоже кричал, призывая к порядку наглого английского футболиста.

Боковым зрением он увидел, что через проход, слева, болельщики совсем иначе реагируют на то, что происходит на поле. Они не в первый раз поворачивали головы в их сторону и кричали что-то оскорбительное, показывая пальцами в сторону немцев.

Они явно нарывались на драку. Показывали, какие они смелые. Несмотря на то, что в чужой стране, на чужом стадионе.

Прекрасную передачу выдали нападающему «Баварии». В одно касание он пробил с лёту, и мяч вонзился в угол ворот.

Все вскочили с мест, и Линда в восторге вскинула свои длинные руки, развернулась к Жаку и обняла.

И он крепко обнял ее.

Близко увидел ее восторженные глаза.

Они были синими.

Он повернулся к Отто, они обнялись и с ним.

И орали во всё горло.

Англичане на своих скамейках присмирели.

Жак, наблюдая, как игра завязывается на левой стороне поля, невольно видел враждебные лица.

Вот они-то и были небритыми. А одно лицо - с рыжей щетиной.

Этот рыжий увидел, что Жак смотрит на него.

- Швайн, - презрительно сказал рыжий.

Это слово Жак прочел по губам.

Потом еще, тыкая пальцем в Линду и Отто, прокричал ругательства.

Почему англичан посадили на этой трибуне? В Париже, да и в Марселе, приезжих сажают подальше.

Болельщики из Ливерпуля, да и Манчестера тоже, хорошо известны хулиганством - не один раз показывали, на что способны.

К концу тайма счет стал равным.

А во втором тайме счет стал в пользу англичан.

Рыжий англичанин показывал Жаку рожи, хохотал истерично, его друзья тоже.

Но за три минуты до конца игры немцы сравняли счет.

А на последней минуте маленький, быстрый полусредний прошел вдоль всей бровки и пробил так, что небо, казалось, раскололось от радостного крика трибун.

Линда опять инстинктивно оказалась в объятиях Жака.

Потом, опомнившись, рассмеялась, смахивая счастливую слезу.

Радостно смеялся и Жак.

Но радость длилась недолго - на переполненных трибунах уже то тут, то там вспыхивали драки. Заградительная металлическая сетка очень быстро стала зиять дырами. Сорванные кресла полетели в сторону немцев.

Уже в подтрибунном помещении Жак неожиданно увидел, как рыжий, что корчил ему рожи, швырнул какой-то предмет в его сторону. Он попал бы в Линду, если бы Жак не успел защитить девушку. Удар пришелся ему в лицо. Схватившись за щеку, Жак кинулся к обидчику и с размаха нанес ему удар в челюсть.

Рыжий отлетел к своим товарищам, но уже двое других бросились с кулаками на Жака.

Плохо бы ему пришлось, если бы Линда не перегородила им путь. Хулиганы отпрянули - драться с девушкой, даже и такой смелой, в их планы все-таки не входило. Она встала твердо, готовая принять на себя предназначенные Жаку удары.

- Ого! - крикнул Отто, забыв про свой возраст, и тоже готовясь к драке. Но Жак уже оклемался и принялся отражать удары англичан.

- Полиция! - закричал кто-то, и воинствующиеангличане побежали в разные стороны.

На поле боя остались лишь Жак и Линда, а за ними Отто со своими друзьями-болельщиками.

- Наша взяла! - крикнул Отто, как мальчишка.

Жак хотел улыбнуться, но почувствовал, что щека онемела и распухла.

Линда достала из сумки бутылочку воды, намочила платок и заставила Жака приложить его к щеке.

Так и шел он до машины, придерживая мокрый платок. Но боль не проходила, а усиливалась. Линда участливо смотрела на него, а когда он остановился у своего «пежо» и вынужден был сплюнуть зубы, которые все-таки отвалились, выбитые металлическим шариком, брошенным в него рыжим англичанином, она, наморщив лоб, сказала с участием:

- О mein Gott!

- Да нисео сашного, - ответил Жак, но вместо «ничего страшного» вышло нечто комическое, потому что распух и язык.

Линда помимо воли хохотнула.

Попробовал улыбнуться и Жак, но опять вышло смешно.

- Сможете вести машину? - спросил Отто. - Тогда поезжайте за нами - мы будем ехать медленно. - Отвезем тебя к нашему доктору. Не возражай - нужна помощь как можно быстрее. Verstehen?*

- Да, - пришлось согласиться Жаку.

-----

*Понимаешь? (нем.)

3.

Доктор Фохт, давний друг Майера, удалил Жаку обломки двух зубов. Сделал всё в лучшем виде, наложив повязку на щеку Жака. Теперь француз стал похож на школьника, которого подлечили после драки, и Линда еще веселее смеялась, увидев его, когда они вернулись в их дом.

Отто Майер решительно настоял, чтобы они отужинали у него и попробовали настоящего рейнского, которое он готовит собственноручно и которое уже оценил по достоинству его друг доктор Фохт.

Майеру не терпелось рассказать Фохту или кому-нибудь еще не только об успехе «Баварии», но и об их стычке с английскими болельщиками - особенно о том, как отважно вела себя его Линда и как по-рыцарски действовал Жак.

Уселись уже не в саду, а в гостиной дома Майеров, пили рейнское, которое действительно оказалось замечательным. Отто даже похвастался, что на винном празднике, который ежегодно проводится в Майнце, его вино отмечено специальным дипломом. Один из них висел на стене, и Отто показал его Жаку.

Но Жак рассмотрел фотографию, которая висела несколько в стороне от диплома.

На фотографии были запечатлены летчики, стоящие у самолета. Жак, уже изучивший самолеты времен Второй мировой, без особого труда определил, что летчики стоят у «Мессершмитта».

Молодые, улыбающиеся. Один из них Хорст Рипперт?

Или Жаку показалось?

Он приблизил к фотографии лицо.

И немцы заметили это.

- Нет, это не Рипперт, - сказал Отто. - Это мои друзья - они теперь на небесах. Как и твой Экзюпери. Мне очень жаль, что мы втянули весь мир в ту жесточайшую войну. Я никогда не был настоящим нацистом. Но прошлого ведь не изменить…

Отто вернулся к столу, снова наполнил бокалы.

- Давайте выпьем за то, чтобы подобное никогда не повторилось.

- А вы потом не откажетесь выпить за Антуана де Сент-Экзюпери?

- Не откажусь.

- Это тот, кто написал «Маленького принца»? - спросил доктор Фохт.

У него был почти совершенно лысый череп. Лишь венчик седых волос обрамлял голову. На носу угнездились очки в черной оправе, и весь вид его, аккуратного, опрятного старичка, совсем не походил на того зубного доктора, который во время войны лечил фашистских преступников. И ведь думал тогда, что выполняет свой врачебный долг. Теперь думал он уже по-другому.

- Моя внучка читала эту сказку, - продолжил доктор Фохт. - Прочел и я - и знаете, молодой человек, сказка мне понравилась, - закончил он, обращаясь к Жаку. - Только конец у сказки слишком грустный. Моя Аннет даже плакала.

- Значит, сердце вашей Аннет еще не тронула никакая грязь. И дай Бог, чтобы таким же чистым оно осталось и дальше.

- А это возможно? - неожиданно спросила Линда.

Жак словно впервые увидел ее: щеки разрумянились, голубые глаза стали совсем синими, и нос ее теперь не казался длинным, а наоборот, лишь подчеркнул силу и красоту ее натуры.

- Почему же нет, Линда, - Жак вдруг совсем раскрепостился, ему стало как-то легко и свободно дышать - может быть, потому, что перестали болеть щека и десны, а может, и по другим причинам.

Но он неожиданно для самого себя сказал:

- Вот вы же, Линда, не испачкали сердце грязью. Вот ваш жених, или кто он вам, я не знаю, не пришел на футбол. И вы решили, что и пусть, значит, он не любит вас, раз дело, пусть и важное, для него главнее, чем любовь. Ведь суть не в футболе, а в том, чтобы быть рядом с любимой. Только с ней, не правда ли? Вот Экзюпери как раз об этом и написал. Помните, на его планете роза не поняла, что любовь - главное в жизни. И потому потеряла своего Принца, не так ли? И потому у сказки грустный конец. Роза из-за гордого сердца осталась одна, а у нее всего-то три шипа для защиты, понимаете?

Жак остановился и, видя, что его внимательно слушают, продолжил:

- Экзюпери сумел сказать, как хрупка любовь и как ее легко разрушить. Тем более что на других планетах, то есть в других странах и городах, живут люди, которые только считают и считают - ради того, чтобы снова считать. Или любоваться собой. Или тешить свое тщеславие. Как же не грустить после этого, господин Фохт?

Наступила тишина, все с любопытством смотрели на Жака.

- Хорошо сказано, - оборвал молчание Отто. - Ты и сам, наверное, писатель. Я не ошибся?

- Ну какой я писатель. Пока я репортер. И неплохой ныряльщик. Ведь это я поднял со дна обломок, по которому определили «Лайтнинг» Экзюпери.

- А, - оживился доктор, - так поэтому вы приехали к моему другу Отто? Хотите написать про этого Рипперта?

- У меня будет книга про Экзюпери. Про его последний полет. Нет, не так. Про его жизнь и любовь. Про «Маленького принца». Про то, чтобы стало понятно, почему его полюбили во всем мире.

- Теперь ясно, - раздумчиво сказал Отто. - Но на что тебе дался этот Рипперт? По-твоему, он наврал? Но скажи, зачем ему взваливать на себя такую вину? Какой смысл? А? Выставлять себя перед всем миром в качестве убийцы писателя? Писать: «Я убил Экзюпери!»

Теперь взгляд безцветных глаз Майера стал суровым и твердым.

- Ответ на ваш вопрос есть, - спокойно ответил Жак. - Как его коллега по профессии - ведь он был спортивным журналистом - я могу предположить, что Хорст Рипперт решил сделать себя знаменитым. Чтобы его имя упоминали рядом с именем Экзюпери. Вот и всё.

- Но почему бы не предположить, что он сделал признание, подводя итог жизни? - строго спросил Фохт. - Почему вы не допускаете, что он теперь осуждает себя и войну? Ведь ему за восемьдесят, как, примерно, и нам, не так ли? И он лютеранин, верно, Отто?

- Не знаю. По крайней мере, никогда не замечал в нем особой набожности. Летчик он был хороший, а вот лютеранин или католик - не знаю.

- А может, ты просто еще не нашел обломок, на котором есть пулевые отверстия, - сказала Линда.

- Может быть, - Жак встал. - Однако слишком я засиделся у вас. Спасибо за гостеприимство.

- Ну нет, так поздно мы тебя не отпустим. Будешь ночевать у нас в гостевой комнате. И без разговоров. Тем более что перед дорогой я должен посмотреть мотор твоего старенького «пежо».

Жаку пришлось согласиться.

Линда проводила его в гостевую комнату.

Уходя, остановилась в дверях.

Улыбнулась.

- А хорошо ты сказал про Экзюпери. Если напишешь так, получится настоящая книга.

И без улыбки добавила:

- И про меня всё верно угадал. Спасибо.

4.

Утром Жак, как только проснулся, встал и сразу подошел к зеркалу на дверце шкафа. Опухоль на щеке заметно убавилась, но под глазом все еще темнел синяк.

«Хотя бы припудрить, - подумал он. - А то вид гуляки, который получил хорошую взбучку».

Но тут же улыбнулся, вспомнив, как Линда готова была принять на себя удары английских болельщиков, защищая его. «Она смелая. Кто она по профессии?»

Он думал о ней как о девушке, которая вдруг стала ему дорога. Не только потому, что она обняла его дважды, когда баварцы забивали голы. Не только потому, что она готова была принять на себя удары, когда он не мог сопротивляться.

А еще и потому, что она показалась ему девушкой особенной.

Он не понимал, почему это чувство возникло в сердце.

Но оно возникло, вот в чем дело.

В Марселе он встречался с девушками не один раз. И сейчас у него была подружка Вероника, из библиотеки, с которой он подружился года два назад. Роман тянулся вяло, Жак не один раз пытался прервать его, но всё не решался - боялся слез Вероники и тяжких объяснений.

Но и Веронику, и других девушек, что были знакомы ему, как-то сразу вытеснила Линда, и он думал сейчас, что надо обязательно продолжить знакомство с ней. Но как это сделать? Ведь задерживаться в этом доме, в этом городе больше нельзя. Надо ехать дальше, искать возможность посмотреть этот журнал, где велись записи боевых вылетов «мессеров».

Но кто поможет ему?

Умывшись, он спустился по лестнице в гостиную. Там его уже ждали Майер и Линда.

Сели завтракать, говорили обычные слова о здоровье и погоде, выпили по чашке кофе, и Отто отправился посмотреть мотор «пежо», как и обещал вчера.

Жак хотел пойти вместе с ним, но Линда сказала, что надо сделать примочку на десну, - она приготовила раствор по указанию доктора.

Пришлось согласиться, но от перевязки на щеку Жак решительно отказался.

Когда процедура закончилась и Жак хотел было идти к машине, Линда неожиданно сказала:

- Если хочешь, я могла бы тебе показать наш город. У нас есть что посмотреть.

Жак не мог скрыть радости - сам он не нашел повод, как задержать расставание.

- Да вы уместитесь ли в твоем «пежо»? - иронически спросил Отто, узнав, что они едут вдвоем.

- Еще как уместимся, - ответил Жак, прощаясь с Отто и садясь за руль.

Линда села рядом - ноги ее с трудом, но поместились в машине.

Действительно, в этом небольшом городе было что посмотреть. Не только музей, громадный лесопарк, занимавший почти половину городской территории, но, главное, собор, которому было почти шестьсот лет, впечатлили романтическую душу француза.

Когда они стояли в центральном нефе собора, рассматривая его великолепные витражи, запечатлевшие библейские сюжеты, Жак, не набожный молодой человек, но все-таки верующий «на генном уровне», как он сам иногда говорил о себе, спросил Линду:

- А ты часто ходишь сюда?

- Каждое воскресенье.

- С родителями?

- У меня нет родителей.

- Как?

- Они погибли в автокатастрофе.

Жак во все глаза смотрел на Линду.

- Поэтому ты живешь с дедушкой…

- Поэтому.

И через паузу:

- А ты молишься?

Она взяла его за руку и подвела к нише, в которой стояла беломраморная скульптура Девы Марии.

- Признаться… очень редко. Ребенком молился. Потом… отвык.

- Почему? - она не выпускала его руку.

- Не знаю. Но сейчас…

- Что?

- Сейчас хочу помолиться.

- О чем? - она посмотрела ему прямо в глаза.

И он не отвел от нее взгляда.

- О Маленьком принце… чтобы он был рядом с нами…

- Зачем? Ведь он такой маленький, а мы такие большие.

Он улыбнулся.

- У него большое сердце. И знаешь, золотистый шарф… Мне кажется, он сейчас коснулся моего лица…

- Ты мечтатель.

- А разве это плохо?

- Давай встанем на колени.

Он послушался, встал рядом с ней.

Дева Мария смотрела на них сверху всё понимающим взглядом.

Лик Её был изваян так, что выглядел теплым, живым.

- Пресвятая Дева Мария…

- Пресвятая Дева Мария, - повторил он, чтобы лучше запомнить.

- Сделай так, чтобы Жак вернулся сюда.

- Зачем? - спросил он, глядя уже не на Деву Марию, а на девушку, которую узнал только вчера, а казалось, знал всю жизнь.

- Неужели не понял? - спросила она, глядя на него. - Ведь сказал Маленький принц: «Зорко одно лишь сердце».

- Ты это знаешь? - удивился он.

- А ты думал, что немецкие девушки не читали Экзюпери? Они холодные и расчетливые? Как тот счетовод в «Маленьком принце»?

- Линда!

- А у вас, французов, только ветер в головах.

- Нет, Линда, нет! Это тоже глупый стереотип!

- Обещай перед Ней, что вернешься сюда.

- Обещаю.

- Тогда можешь, когда выйдем из храма, поцеловать меня.

Когда вышли на паперть храма, он приблизил к ней свое лицо с синяком под левым глазом.

Они поцеловались.

5.

Когда он ехал на своем голубеньком «пежо» по гладкой ухоженной автотрассе к Марселю, ему казалось, что рядом с ним сидит Линда, а сзади - Маленький принц.

И он думал о том, что отправился в путь, чтобы узнать, кто же все-таки убил Экзюпери, а понял, что его, возможно, не убивал ни Хорст Рипперт, ни другой немецкий летчик. Тем более что записей в военном архиве немцев о сбитом французском самолете 31 июля 1944 года так и не нашлось.

Жак твердо понял, что такого летчика с душой поэта, как Экзюпери, убить нельзя.

Он просто улетел к звездам.

Его самолет растаял в небе, устремляясь туда, где ждет его, на своей маленькой планете, Маленький принц.

Вот об этом и будет книга Жака Мореля.

Что же касается браслета, выловленного марсельским рыбаком, с гравировкой, принадлежащей Экзюпери, подаренного ему супругой Консуэло, обломков его самолета, найденных ныряльщиками из школы подводного плавания в Марселе, то это лишь для подтверждения того, чтобы люди знали: Антуан де Сент-Экзюпери действительно служил Родине боевым летчиком и храбро воевал с фашистами.

Но ведь человек состоит не только из мускулов, тело лишь внешняя его оболочка.

А еще есть у человека душа.

У Антуана де Сент-Экзюпери она запечатлелась в его книгах.

В безсмертном «Маленьком принце» Лис, что подружился с малышом, говорит:

«- Твоя роза тебе дорога потому, что ты отдавал ей всю душу. Люди забыли эту истину, - сказал Лис, - но ты не забывай: ты навсегда в ответе за всех, кого приручил. Ты в ответе за свою розу.

- Я в ответе за свою розу…- повторил Маленький принц, чтобы лучше запомнить».

Декабрь 2018 г.

Алексей Солоницын.