‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

Платочки Белые

Записки матушки Марины Захарчук.

Записки матушки.

Об авторе. Матушка Марина Захарчук живет в селе Новенькое Ивнянского района Белгородской области, где служит в Михаило-Архангельском храме ее супруг, протоиерей Лука, они воспитали пятерых детей. А еще матушка пишет глубокие и поэтичные рассказы, воспоминания…

Белые платочки нашу Церковь спасли. Эти слова произнес Святейший Патриарх Алексий I. Они о том, что именно «белые платочки», то есть наши Православные бабушки своей верой, своей любовью к храмам спасли Церковь в России в страшные годы гонений от полного разгрома. И если бы не они… Те самые, кого народная мудрость давно назвала Белыми платочками, - несущие безсменную вахту в храмах старушки и старички с такими же белыми, как скромные платочки их сверстниц, головами. И чем больше их уходит в безсмертие - тем больше становится небесная рать, тем больше молитвенников у Божьего Престола. Они уходят - а на их место заступают те, за кого ушедшие молятся в вечности. Сменяются поколения, и на место вчерашних Белых платочков приходят сегодняшние - их уже успевшие постареть, убелиться сединой дети… И все-таки каждый раз, когда я, сама уже отстоявшая в храме две трети своей жизни, узнаю о смерти кого-то из старых и верных прихожан нашего храма, - душа вздрагивает от неожиданности и скорби. Даже если смерть эта была ожидаемой, даже если принесла она давно болевшему человеку освобождение от земных страданий.

Вот и Нина «Шарикова» ушла. Не фамилия это - подворье. В деревне ведь столько однофамильцев (а порой и полных тезок), что практически у каждого подворья есть свое второе имя - прозвание, как у нас тут говорится. И частенько фамилии помнят лишь почтальоны да школьные учителя. Думаю, не обидится на меня Нина - Царство ей Небесное! - и её родственники: не знаю я фамилию. Зато знаю и помню, как ходила она в храм, как дружила с моей, тоже уже покойной, свекровью, как частенько передавала через нее нашим деткам что-нибудь вкусненькое…


Послушание Пелагеи Алексеевны Реутовой – возле центрального подсвечника.

Нина - из тех прихожан, которые для меня были всегдашними, вечными. Потому что, когда я, молоденькая 22-летняя матушка, впервые переступила порог первого - и, как оказалось, единственного - своего храма, она уже была в нем. В белом платочке. Среди десятков таких же колхозниц-тружениц, которые, отдоив ранком колхозных и своих коров, задав корм домашней скотине и сварив старым да малым домочадцам неизменный борщ, не падали в изнеможении на диван у телевизора (да их почти и не было в селе), а, переменив рабочий фартук на яркий, праздничный, повязавшись по старинке, по самые брови, свежим платочком, поспешали в храм. Скорым шагом, чуть ли не бегом. Хоть и начиналась служба, по городским меркам, поздно - в девять утра, а всё равно, пока неспешно читались Часы, было в храме пустовато: лишь немногие старушки, которым уже, в силу преклонного возраста, не находилось работы дома, а больные ноги все-таки еще доносили их до храма. С остановками, с пересидками на лавочках у чужих дворов. Но таких бабулечек было немного. Большинство из них оставались дома и, сидя на низенькой скамеечке посреди двора, пасли гусят да малых внучат, пока их невестки и дочери спешили в храм. Прибегали, когда Литургия уже началась. А уходить чаще всего приходилось, не достояв до конца. Службы в селе не только начинаются поздно, но и длятся долго: священник один, без диакона, а часто и без алтарников, - он и служащий, и требный, и исповедающий. Чтецы-певцы - все тоже глубокие пенсионеры - читают и поют неспешно, с паузами, сидят по очереди на клиросной лавке, отдыхиваются. Ближе к концу Литургии - шепоток по храму: спрашивают друг у друга время, ищут, у кого часы на руке. И по одному, по двое - к выходу. Дальние уходят первыми, ближние (те, кто живет поближе к храму) иногда успевают достоять до «Отче наш». Бытует в селе устойчивое странное мнение: после «Отче наш» можно уходить из храма со спокойной душой, а если раньше - считай, что на службе не был, не «зачтется» твое стояние в храме в этот день у Бога. Мы, грамотные, начитанные, понимаем - и то, и другое неверно. Не до «Отче наш» - до окончания Литургии, а лучше - до последнего поклона нам из алтаря священника, до окончательного закрытия царских врат нужно достоять, домолиться. Но ведь Бог - не надзиратель, следящий за буквой закона. И всем этим Нинам, Мариям, Верам, Пелагеям - всем Белым Платочкам, сельским труженицам зачтет Он сторицею их безропотное служение Ему. Пусть и опаздывали, и уходили со скорбью сердечной, не пропев со всеми «Отче наш». Потому что где-то далеко в поле ждала обедешней дойки своя кормилица-коровка, к ней нужно бежать с пустым подойником и краюшкой домашнего, ночью испеченного хлеба, а потом опять бежать, но уже с ведром молока - домой, а из дома - на колхозную ферму. И только перемыв и подоив там свою группу коров, сдав молоко в машину, которая повезет его на молокозавод, перемыв подойники и бидоны, можно вернуться домой, поесть наконец-то сваренного «до свету» (до рассвета) борща и… Нет, не отдохнуть - успеть до вечерней дойки пополоть огород. И снова бежать, бежать, бежать…

Конечно, не все так вот бежали. Были и те, кто в храм ходил лишь по великим праздникам (а то и вовсе не ходил), и те, что работали полегче - на свинарнике, например. Там, правда, и дух тяжелый (как ни отмывайся - и незнакомый узнает: свинарка), и бадьи с кормом неподъемные, но всё ж не бежать трижды в день на дойку и к своим, и к колхозным… Не все… Но храм всегда был полон. А уж по «годовым» - двунадесятым - праздникам да по родительским дням - не то что яблоку негде упасть, просто не помещались внутри, стояли на улице, ловили доносившееся из открытых дверей пение.

Вот уж где теория относительности воплотилась на практике: время. Не было в деревне машин, не было бытовой техники, всё бегом да руками - и хватало времени на всё, и на храм оставалось. Сейчас и техники полно, и машину не водит разве что ленивый - а времени ни на что не хватает. Не потому ли, что первым, на что не хватает времени даже у считающих себя православными, всё чаще становится храм? Мой супруг-протоиерей часто вспоминает, как давно ушедший к Богу духовник епархии, старец-схиархимандрит Григорий (Давыдов), к которому в недалекое от нас село съезжались духовные чада со всего Советского Союза, произнес, обращаясь к своей многочисленной пастве на проповеди, очень жесткие слова: «Вы все, стоящие тут, не стоите одной старинной русской женщины, которая и лен выращивала, и нитки из него делала, и ткала, и пряла, и шила, и вязала, и детей каждый год рожала, и молилась…» Было это сказано в те самые описываемые мною сейчас времена. И для многих, наверное, прозвучало обидно. А может быть, и нет, ведь Белые Платочки умеют не только молиться, а и смиряться, и каяться.


Анна Яковлевна Реутова много лет пела на клиросе.

Однажды я обратила внимание на пожилую уже женщину, которая очень редко приходила в храм. Приходила - но не проходила вглубь, а всегда оставалась у самых дверей, а то и вовсе в притворе. Когда я, по деревенскому обычаю здороваться с каждым, приветствовала её и приглашала в храм, она прятала слезы в кончики белого платочка и шептала: «Грехи не пускают, матушка, грехи…» - и пыталась целовать мне руки, мне, годящейся по возрасту ей если не во внучки, то в младшие дочери точно.

Конечно, очень скоро нашлись «доброжелатели», которые рассказали мне про эти грехи. Но кто же из нас без греха? И где те земные весы, которые определят тяжесть содеянного и измерят глубину покаяния? А мне не забыть, каким счастьем светились глаза Катерины, когда батюшка разрешил ей, бывшему штукатуру-маляру и давно уже пенсионерке, принять участие в ежегодных весенних косметических работах по облагораживанию внешнего вида храма. Сошел снег - и, как всегда, внизу, возле фундамента, отвалилась штукатурка, потрескались старинные колонны, посыпалось крыльцо… Несколько дней лепила Катерина на стены цементный раствор, ровняла углы, заглаживала щели. Но короток еще весенний день, нежарко греет солнышко, медленно подсыхает свежая штукатурка. Уже начали звонить к Благовещенской вечерне, а она только половину успела покрыть голубой краской. Я стояла у храма и радовалась, глядя, как под ловкими морщинистыми руками преображается храм. Совсем чуточку осталось. И тут подошли несколько женщин из новых наших прихожанок - те, кому в советское время путь в храм был заказан: должности и партбилеты не пускали. Нарядные, с радостными лицами. Степенно, трижды перекрестились у входа, поднимаются по ступенькам, и вдруг одна, сторонясь - не запачкаться бы - Катерины, бросает ей с начальственной укоризной: «Что это ты тут? Не знаешь разве, какой праздник: птица гнезда не вьет, девица косы не плетет. Раньше надо было управиться». Как ни уговаривала я, Катерина в тот вечер в храм не зашла: «Не успела я отмыться, грешница». Так и простояла службу на сверкающем новой краской крыльце.

Не помню я имени той «праведницы», что захлопнула перед Катериной двери Благовещенской радости. И лица не помню. Много тогда, на волне перестройки, прихлынуло к нам новичков. Да и отхлынуло вскоре. Немногие только остались. И Катерина - осталась. В белом платочке. Вместе с мужем - белым старичком. Только хворает всё чаще, почти не выходит из дому. А муж, Виктор, крепится, приходит к каждой службе - с самого края села, три километра сюда, три обратно. Иногда приносит Катеринины записочки: «Батюшка, матушка, с праздником!.. Плачу, хочется в храм очень. Но болею. Помолитесь за нас».

Минувшей зимой, в Крещенские дни, мы с батюшкой по традиции обходили дома прихожан: поздравляли с Праздником, пели Крещенский тропарь, кропили святой водой. В первую очередь обошли тех, которые уже не выходят из дому. Нина, с рассказа о которой начала я эти заметки, была уже, по местному выражению, «совсем плохая» - уже почти нездешняя. Тихо лежала, тихо смотрела куда-то сквозь нас, и не понять было, узнаёт ли склонившегося к ней священника. Лет двадцать назад с ней, на вид такой здоровой, случился «удар» - инсульт. И все эти годы просидела она в инвалидной коляске. Сердце оказалось здоровым, да и речь сохранилась. И почти всё это трудное время рядом был, ухаживал за Ниной верный муж - Петр. Не роптал, не жаловался - просто и естественно нес свою тяжелую ношу. «Последний из могикан» - так называла я его мысленно. Колхозный тракторист, он всегда, пешком ли шел или ехал по дороге на своем веселеньком тракторке-«шассике»,- неизменно сдергивал с седой головы кепку или шапку и кланялся.

В начале нашего служения на приходе таких старорежимных, старосветских стариков, да и мужчин средних лет было немало. Снять шапку и приветствовать священника легким - или глубоким, смотря по отношению человека к священническому сану - поклоном было для многих нормой поведения. Но эта традиция, как и привычка носить летом головной убор, постепенно уходила. Петр оставался последним. Когда я встречала его на дороге, мне всегда становилось радостно, и день тот оказывался удачным. И казалось, что так будет всегда: веселый «шассик» - и улыбчивый поклон из кабины. Но и Петр ушел, на несколько лет раньше своей Нины. А Нину Господь удержал почти до нынешней Пасхи. И вот еще один Белый Платочек взлетел в вечность.

Каждое воскресенье, каждую праздничную службу в моменты коротких передышек в пении вглядываюсь я с высоты клиросного балкончика в разноцветье праздничных платков, ищу среди них Платочки Белые - моих дорогих стариков. Все ли тут, на своих местах? Вот Евфросиния, вот Анна - наши старинные певчие: хоть и не в силах уже подняться к нам наверх, а тоже трудятся - подпевают. Когда в 1980 году мы с батюшкой впервые вошли в наш храм, они уже стояли на клиросе. И только пару лет тому назад передали эстафету новым певчим, среди которых - две дочери Анны. Вот, рядом со мной, моя безценная Любовь Ивановна. Совсем уже не за горами её 80-летний юбилей, а замены её редкому по тембру голосу - дисканту - я так и не найду. Бывает, на вечерней службе, когда и в храме-то никого нет, на клиросе - двое-трое певчих, и наша Любовь - обязательно одна из них, ни единой службы не пропустит. Как и Пелагея - её ровесница. Послушание Пелагеи - возле центрального подсвечника. Кажется, нехитрое дело - за свечами последить да кадило разжечь. А случилось как-то ей заболеть на недельку - и хоть плачь: много людей в храме, а к кадилу подойти боятся, пришлось батюшке самому во время Херувимской выходить и раздувать погасшие угольки… Вон, возле лавки (в случае чего - присесть) - Домночка, заступившая в храме место своей матери - Иулиании. Это по-церковному - Иулиания, а по-простому - Ульяна. Вдова, потерявшая на Великой Отечественной мужа, она так и не вышла больше замуж, растила свою Домночку, выхаживала внуков, правнуков. И нас не забывала: к каждому празднику приносила бидончик «деланной», или «запущенной», сметанки. Вкуснятина, которая городским жителям и не снилась, что-то наподобие ряженки, но только - наподобие. Готовилось это чудо долгим томлением молока, в которое «запущен» стакан сметаны, в русской печи, до образования сверху аппетитной коричневой корочки. Ульяна каждый раз, вручая мне трехлитровый бидончик, на всякий случай извинялась: «Простите, если что не так - внутри не была». Домночка, встречаясь со мной в храме, тоже вспоминает «мамину сметанку» и сокрушается, что нет у нее больше коровки. Сынок, правда, обещал купить, да боязно - силы уж не те…

Но что это за шум пронесся по храму? Оборачиваются на входную дверь прихожане, улыбаются. Мне еще не видно, но уже слышу под нашим балкончиком дробный топоток. Так и есть - Марию привезли. Самый главный наш Белый Платочек - всего четыре года до векового юбилея осталось. А и видит, и слышит, и расскажет после службы свои нехитрые новости, и почти на своих ноженьках, только дочь под руку поддерживает. Простучит в кожаных тапочках по храму, сядет на стульчик возле самого амвона, чтобы лучше разобрать каждое слово Литургии. И обязательно - поисповедоваться и причаститься. Зимой, конечно, батюшка причащает Марию на дому, а летом - в храме. В нем теперь вся радость её жизни. Живите долго, дорогие наши Белые Платочки. Живите - и учите нас вашей радости, вашему неизбывному терпению и смирению. Всем нам, каждому в свой срок, предстоит покинуть этот мир. Дай Бог, чтобы в мире ином узнали мы друг друга по белым платочкам.

389
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
1
11
2 комментария

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru