​О тех, кого нет с нами…

Эти ушедшие в Вечность самарские журналисты служили Богу, хотя порой сами этого и не знали.

Об авторе. Юлия Попова окончила исторический факультет Самарского государственного педагогического (теперь — социально-педагогический) университета. Работала в СМИ, пробовала себя библиотекарем, продавцом книг и предпринимателем. Сейчас работает в ОБО «Алексиевское братство». Публикуется в Православной газете «Благовест» и журнале «Лампада». Воспитывает сына Алексея. Живет в Самаре.

Желание написать о них возникло у меня и оформилось, казалось бы, совершенно спонтанно. Но — это только «казалось бы». На самом деле, видно, воля Божия была на то, чтобы я взялась за перо, то есть за клавиатуру, и написала о тех самарских журналистах, как глубоко верующих, Православных, так и не успевших по-настоящему прийти к вере, с кем сводил меня Господь и кого уже нет среди нас. Среди нас — здесь, на земле. Но они остались в моем сердце.

Как-то в редакции «Благовеста» мы с Антоном Евгеньевичем Жоголевым вспомнили Люду Заману. Он знал ее и хорошо говорил о ней. А ведь трудно было найти человека внешне более далекого от храма, чем она. Но тут одно «но»: по мнению редактора церковной газеты, ее смерть «за други своя» открыла для нее новые духовные горизонты… Мы с Людмилой близко дружили не один год. И Антон Евгеньевич тогда, года полтора назад, сказал мне: «Написала бы ты о ней». Но тогда я не была готова. А сейчас… Сейчас, думаю, пора.

И, помолясь, начну мой грустный (потому что мы можем о них теперь только молиться), но все же светлый рассказ. И начать я хочу с родного для всего «Благовеста» имени — с Владимира Осипова.

Володя Осипов

Впервые в Дом печати я вошла в восьмом классе. Я начала учиться в школе молодого журналиста при «Волжском комсомольце». Вскоре вышла моя первая публикация. Это была заметка «Яблоки — детскому дому». О том, как наш районный комсомольский штаб ездил в какой-то совхоз и собирал яблоки, которые потом привез воспитанникам одного самарского детского дома. Помню тех детей. Я виновата — я обещала тогда приезжать к ним, но, конечно, так и не приехала больше. Я была из благополучной, полной семьи, и хотя мне и было больно от их сиротской боли, но вскоре забыла детский дом и его обитателей. Но это так, к слову. Просто о начале своего журналистского пути.

…А работать в редакции газеты «Волжская заря» (и «Самарская неделя», и других приложений этого теперь уже закончившегося издания) я начала с ноября 1994 года. Не буду сейчас вспоминать подробно о том, как Господь привел меня туда. Привел — значит, так было надо. Мне было 22 года. Я была самонадеянна и доверчива, вела безбожный образ жизни и (о, ужас!) курила. Конечно, я была не безталанна. Иначе бы меня не взял в газету ее главный редактор Александр Игнатьевич Муратов, человек уже немолодой тогда, с очень весомой, крупной головой, он напоминал вожака львиного прайда.

Мне дали кабинет. И вскоре я познакомилась с Володей Осиповым. Не помню, как это произошло. По-моему, он подошел ко мне и заговорил со мной. Очень приязненно, и так, будто мы давно знакомы. Наверное, в какой-то степени это и было так. Я тогда много писала стихи. Всякие. Под псевдонимом Полина Юшевская. Мои стихи печатались в газете. Они были похожи на меня — не безталанные, но самонадеянные и в ту пору, к сожалению, безбожные. Но, видимо, какая-то искра все же была во мне. И Володя своим поэтическим чутьем эту искру во мне увидел. Потому и общался со мной. Иногда мы встречались в коридорах Дома Печати, иногда он заходил ко мне в кабинет, и мы пили чай и разговаривали. Я всегда очень радовалась встречам с ним. Но вот что странно — я была молода, мне нравилось нравиться, но вот к Володе никогда ничего такого даже близко не возникало. Даже тени. Я его ощущала просто своим братом (еще не догадывалась, что он и был мой брат во Христе). Старшим братом, которого у меня никогда не было.
Он всегда был немного грустен. Как будто знал что-то такое о жизни, что нам знать было не дано. Может быть, пока не дано, а может быть, мы вообще изначально лишены этого знания.

Мне стыдно оттого, что я с гордостью как-то принесла ему свою папку со стихами. Совершенно, как я сейчас понимаю, безпомощными. Володя взял, а вскоре вернул и на мое тщеславное «как?» сказал что-то доброе, ласковое, жалеющее. Не снисходительное, ни в коем случае.

Наверное, как человек уже обретший веру он обо мне молился. Может быть, поминал иногда. Как о заблудшей душе, не знающей пока Бога.

Потом я ушла из редакции, а вскоре и из Дома печати. Мы перестали общаться. Я Володю почти не вспоминала. А потом, уже читая «Благовест» и встав на путь воцерковления, узнала о его смерти. И прочитала его чудные строки о Куликовской битве:

И с нами Спас Нерукотворный,
Хранитель праведных побед,
Я в черной сотне самый черный,
Чернее только Пересвет.

Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего Владимира!..

Люда Замана

С Людой Заманой мы вместе учились в школе молодого журналиста. Но в ту пору мы как-то не сблизились. Сдружились мы после, когда я начала работать в одном довольно популярном издании. Вела я тогда рубрику о деятелях культуры, приезжающих на гастроли в наш город. Популярных певцах, музыкантах, артистах. Список тех, у кого я брала интервью и о ком писала свои скороспелые заметки, достаточно обширен — от Тамары Гвердцители и актрисы Ленкома Елены Шаниной до дуэта «Чай вдвоем» и Андрея Державина. Включая сюда и Бориса Гребенщикова, и других знаменитостей. Людмила Замана была к тому времени очень известным журналистом как раз в сфере шоу-бизнеса. Она принимала участие в популярной тогда передаче «Акулы пера», часто бывала и живала в Москве, Петербурге. Знала лично и даже дружила со многими «звездами».

Мы с Людой очень подружились. Она учила меня брать интервью у «звезд», передавала свой немалый опыт. Но в чем-то и я тоже бывала ей полезной. Мы даже цитировали друг друга в своих заметках. Свое интервью с эстрадным певцом Маратом Насыровым Люда начала как-то раз так: «Моя подруга, когда слушает популярную песню «Мальчик хочет в Тамбов», все время вздыхает: «Ох, купить ему, что ли, билет до Тамбова, бедному…» Не дословно, конечно, но смысл был такой.

Я очень любила наши с ней телефонные разговоры. Мы могли говорить часами. Но что я начала со временем понимать — Люда, при всей своей словесной легкости и иногда производимом впечатлении многословия, на самом деле очень мало говорила о себе. Я доподлинно не знала и до сих пор не знаю до конца ее истинной, глубинной жизни. А она в ней, несомненно, была.

Однажды она мне передала очень хороший опыт, который можно назвать опытом духовным. Люда, конечно, не была воцерковленным человеком. По крайней мере, когда мы близко общались. Хотя — уже Антон Евгеньевич сказал мне не так давно, когда мы с ним вспоминали о Люде, что она венчалась со своим мужем. Правда, больше из моды, и брак их потом вроде бы распался, но тем не менее это был венчанный брак. То есть она не была и в годы юности так уж далека от Церкви. Так вот, как-то раз Люда мне, болтулице (это слово мы с ней придумали как производное от фамилии любимого режиссера Кустурицы), сказала: «Юля, совсем не обязательно все время говорить. Знаешь, когда начинаешь понимать, что говоришь слишком много, то просто начни про себя произносить пять слов, которые произносит актерская массовка на сцене, чтобы создать шум и только видимость разговора: «Что говорить, когда нечего говорить, что говорить, когда нечего говорить, что говорить, когда нечего говорить…» и так далее. Ты знаешь, очень помогает».

…Я поняла уже достаточно давно, что попытки произносить эти довольно смешные слова были Людиным частным опытом… внутренней молитвы. Да простит меня Господь, но ведь, действительно, мы с ней тогда, практикуя это повторение, пытались хоть как-то заключить свои открытые и ранимые души в тишину. Которая еще не была Божией тишиной, исцеляющей, врачующей, но все же от нее было близко до той, благой и совершенной тишины. Я пытаюсь сейчас идти к Господу, стараюсь совершать Иисусову молитву. Пытаюсь творить ее в душе постоянно, обращаю себя к ней всегда и всюду. И вспоминаю иногда это Людино: «Что говорить, когда нечего говорить…»

Это было в страшном по многим причинам и для меня феврале 2000 года. Я сидела в редакции одной газеты за компьютером, и тут в кабинет вошел Володя Комин и сказал очень просто и страшно: «Сегодня убили Люду Заману». И я, как по мановению Невидимого Дирижера, тут же взмахнула кистями рук над клавиатурой и начала писать о ней некролог. Это было именно так, без преувеличения. Господь привел меня в тот момент в ту чужую для меня редакцию, где меня не ждали и не любили, чтобы я написала строки, рвущиеся болью из моей души — о своем друге. Очень любимом и родном для меня человеке. Некролог заканчивался словами: «Просто нас стало меньше».

Спустя несколько лет я заглянула в гости к своему старому другу Владлену Кожемякину, сыну известного куйбышевского поэта Кожемякина, тоже Владилена и тоже трагически погибшего. Мы с Вадимом (так его мы называли), человеком очень одаренным от Бога, но всеми своими немалыми талантами распоряжавшимся совершенно напрасно и бездарно (как и я в те годы), очень дружили и общались много лет. К сожалению, я даже не знаю, что с ним сейчас и где он. Так вот, как-то я познакомила Вадима с Людой. И они тоже подружились. И начали много и хорошо общаться уже без меня. И Вадим настолько болезненно воспринял ее смерть, что и спустя много лет не мог этого забыть. Он был болен ее гибелью, он пытался расследовать обстоятельства трагедии, дознаться до правды. Он понимал Люду и понимал, что она была настолько одаренным человеком, настолько богатым духовно и душевно (сама она, быть может, того не до конца сознавала), что ее ранняя смерть принесла большой урон нам всем. Всем, кто знал ее. Она могла столько написать и столько сделать. Она могла… Но Господь судил иначе.

Я напишу только то, что более-менее точно знаю. Некий человек, несчастный и озлобленный, которому Люда неосмотрительно открыла дверь квартиры, ворвался к ним и убил Люду. Он хотел убить ее мать, но Люда буквально подставила свою грудь под нож, чтобы защитить родного человека. Маму ее он тоже сильно изранил, но она выжила. А вот Людмила выжить уже не могла.

Я каждый день поминаю ее в своем все более длинном списке усопших. Я каждую неделю пишу ее имя в записках на проскомидию и обедню. «О упокоении уб. Людмилы».

Помяните ее и вы.

Валерий Рязанов

Валеру Рязанова я почти не знала лично. Но мы издали симпатизировали друг другу. Иногда встречались и раскланивались. Один раз в знаменитой курилке Дома печати я стояла с подругой и вела довольно глупую беседу с ней (что я делала часто, а что самое трагическое, продолжаю порой делать и сейчас. Но теперь я в этом уже стараюсь каяться). И, в частности, сказала: «Вот как правильно говорить, звОнит или звонИт?» Вот самой стыдно сейчас. А рядом стоял Валера и сказал спокойно и приветливо: «Следует говорить звонИт». С хорошей улыбкой. Я поблагодарила и поклонилась. Он поклонился в ответ. Мне всегда было приятно видеть его на экране программы новостей дня. С первого взгляда на его честное, доброе и умное лицо я подумала и сказала тут же об этом вслух своим близким: «Он очень похож на Царя Николая Второго». Так и было. Ему даже предлагали принять участие в нелепом конкурсе двойников. Но он, конечно же, отказался.

Потом я увидела его статью в «Благовесте». Причем он писал о храме в честь Трех Святителей и о нашем схиархимандрите Николае (Феоктистове). А потом… От Антона Евгеньевича Жоголева я узнала о его предполагаемой гибели. То есть о том немногом, что известно о нем. Как Валерий уехал в село Ташла на праздник, и больше его никто в редакции и в доме, где он жил, не видел. И что о нем ничего не известно и поныне. И что схиархимандрит Николай до своего конца молился о нем. Как он молился о всех, кого встречал на своем пути, это несомненно. До сих пор его помянники иногда читаются в алтаре его храма, самарского храма в честь Трех Святителей. Мне об этом говорил его староста и алтарник Михаил Иванович, которому сейчас уже за восемьдесят, но он до сих пор служит и выходит со свечой, и без него храм трудно представить.

А Валера… Он мне всегда казался странником. Было в нем что-то не от мира сего. Наверное, он и сейчас где-то странствует. Во Царствии ли Небесном или на земле — где бы ты ни был, раб Божий Валерий, храни тебя Господь. Ты был похож еще на птицу. Легкую, красивую, очень одинокую птицу. Теперь вот улетевшую от нас.

Валентина Неверова

С Валентиной Львовной Неверовой я тоже была знакома. Я работала у нее, когда она возглавляла одно издание с несколько желтоватым оттенком. Но такое было время тогда. И она была очень талантливым журналистом. Писала легко и имела несомненное чувство слова. Ее давно нет. Она сгорела на Куйбышевской, 42, в здании областного УВД в страшном феврале 1998 года. Февраль — он часто бывает страшным, вы не замечали? Революция, с которой начался развал нашей страны, тоже началась в феврале. Помните, Пастернак: «Февраль. Достать чернил и плакать», и у Бродского, и у многих других поэтов февраль связан с некой трагичностью, которая неотвратима и оттого особенно страшна, но невозможно предугадать, откуда она явится в этот раз. Кстати, я сама родилась 29 февраля. Мой день рождения — раз в четыре года. И Люда Замана погибла тоже в феврале. И Владимир Осипов умер в февральские дни, на Ксению Петербургскую.

Валентина Львовна потом была редактором газеты «Право». И работала в здании областного УВД. Когда я узнала о ее гибели, мне стало очень больно. Она, несмотря на то что была немолода уже, была очень красивой. И очень талантливой. Когда-то она начинала как актриса, и вот это актерское в ней было живо до конца дней. Актерское в лучшем смысле. Красота у нее была не только внешняя, но и внутренняя. Она всегда любила яркие, необычного дизайна украшения. Ее и опознали по одному из них.

Господь дал ей трагическую и страшную смерть. Дай Бог, чтобы тот огонь, что спалил ее при жизни, спалил и ее грехи и очистил ее душу. И чтобы там ей было легче держать ответ за свою жизнь.

Володя Захаров

«Хотелось бы всех поименно назвать,
Да отняли список, и негде узнать…»

Я читала эти строки со сцены Самарской филармонии, когда училась в десятом классе. От педуниверситета меня пригласили принять участие в Студвесне, и Владимир Захаров поставил моноспектакль по жизни и творчеству Анны Андреевны Ахматовой (один мой знакомый, сейчас политолог Эрнест Старателев, грубовато, но точно сказал: «А что? шнобель похож»). Я была ею в том недлинном спектакле. Я стояла на обтянутом черном возвышении, которое должно было символизировать эшафот, и читала ее стихи и отрывки из дневников. Единственный луч света на сцене падал на сидящего в кресле Володю, который был Ждановым. Он читал обвиняющие поэта строки. Вот такое было противостояние. На этом спектакле мы с Володей Захаровым и познакомились.

Он не был журналистом, он был режиссером. Его убили в помещении школы, где он проводил свои концерты-дискотеки. Такое было время, начало девяностых, что режиссер Володя Захаров, талантливый внутренне и душевно очень чистый человек (хочется написать — Божий) стал владельцем, организатором и ведущим дискотек «Земляничный и Ко». Много грязного писали о нем. Я не верю. Я знала его другим. Он мне давал читать издания Игоря Северянина начала двадцатого века. Я не знаю, был ли он крещен. Я очень долго молилась за него келейно, не решаясь писать в записках. Если кто-то знает, крещен ли он, пожалуйста, напишите мне. Я буду вам очень признательна.

Да, мой список не завершен. Начав писать эти строки, и не подозревала, что список окажется настолько длинным. Я не написала еще и о моем друге прекрасном журналисте Михаиле Круглове, человеке необыкновенно красивом, талантливом и радостном. Который умер, успев принести церковное покаяние в грехах, встретившись с отцом Сергием Гусельниковым. Он мне напоминал писателя Сергея Довлатова. Я не написала еще об Алексее Сидорове, убитом главном редакторе газеты «Тольяттинское обозрение». Он был моим однокурсником по истфаку. И еще, наверное, о многих я хотела бы здесь вспомнить. И, если Бог даст силы, время, если сложит так обстоятельства моей жизни, как сегодня утром, когда я поняла, что надо сесть и писать о них, об ушедших, я непременно напишу о них.

Господи, где бы они сейчас ни были, знаемые мои и друзья, помяни их во Царствии Твоем. Они служили Тебе, порой даже не сознавая этого. И не исповедуя Тебя устами, на Тебя уповали в сердце своем. И тем добрым, что они делали, они все равно служили Тебе. А Володя Осипов и Валера Рязанов знали Тебя и горячо любили. И шли к Тебе все свои последние годы. Другие, наверное, были только на пути к Тебе. Или вообще шли не туда. Господи, прости их и упокой их души. Не остави без милости…

 Юлия Попова