​Вот по этим ступеням...

Раздумья о современности.

Об авторе. Василий Владимирович Бурандасов родился в 1975 году. Окончил Санкт-Петербургский институт гуманитарного образования. Работает начальником отдела международной правовой помощи в Главном управлении Минюста по Санкт-Петербургу. Известен в социальных сетях своими лирическими миниатюрами и короткими эссе на духовные темы. Живет в Санкт-Петербурге.

…вот я умру, а эти ступени белого мрамора — останутся…

И по ним тоже будет бегать кто-то, думая о своих проблемах, о том, что сегодня придется задержаться на работе, или о маленьком жаловании… Будут жить люди после нас, так же, как мы жили, — и будут похожи на нас. Будут страдать и плакать — как мы страдали и плакали.

Так же, как мы, радоваться и влюбляться…

И так же, как мы, умирать, когда придет время.

Мир останется прежним — без нас. Ничего мы не принесли в мир, ничего и не заберем. Жизнь человека — мгновение, с его заботами и суетой. Позади молчание, и впереди — молчание…

И всё бегают, уже скоро как сто лет, по этим ступеням люди. И не знают друг друга — разница времени, та самая черта между датами рождения и смерти — делает знакомство невозможным, даже если пространство объединило нас…

Может быть, через много лет кто-то подумает, пробегая по этой лестнице, о прошлом — совсем так же, как я сейчас. И попытается представить — какими мы были. И не сможет представить. Потому что «нет памяти о прошлом…» (Экклезиаст).

Все пройдет, как тень.

Жизнь на бегу

Отец, как и многие пожилые люди, любит смотреть телевизор. Внимательно смотрит даже все дешевые сериалы. Как-то говорит мне: «Странные какие-то герои в этих сериалах. Вечно им якобы выспаться не дают, постоянно кофе литрами глотают, чтоб проснуться, все на бегу, торопятся куда-то. А чем они, собственно, заняты — непонятно. Они целыми днями спешат куда-то и при этом ничего конкретно не делают. Спрашивается, почему они не высыпаются, кто им не дает… И почему все время бежит человек, который ничем не занят. Удивительно!»

Нынешнее время — уникальное время. Как сказано у Экклезиаста? «Всему свое время, и время всякой вещи под небом» (Еккл. 3, 1). А наше время — это не время даже, а какое-то безвременье. Нет действия, нет движения, нет созидания или разрушения. Все статично.

А потому герой нашего времени — этот кипучий бездельник. Кино это очень точно передает. Суета — его стихия. Герой нашего времени, которому хочет подражать молодежь, как правило, не занят кропотливым трудом, тяжелым и ежедневным, это человек, который не обременен конкретной работой. Его работа — это что-то размытое, неконкретное, неуловимое. Но тем не менее он все время «уставший». Герой нашего времени должен всегда «спешить куда-нибудь». Иначе он не крут. Понятно, что трудиться и суетиться одновременно нельзя, настоящий труд требует сосредоточенности, а значит, размеренности и тишины. Жить на бегу можно только ничего не делая.

Наше время — время великого безделья. Герой его — суетящийся бездельник, модно «уставший» и модно «спешащий». В никуда. По законам жанра.

Первая примета, что мы наконец стали что-нибудь по-настоящему строить, а не только продавать и перепродавать, — это когда жизнь станет тише и сосредоточенней. Внимательней. А пока мы предаемся лишь праздности и потому так любим скорость.

Духовное рождение

Воцерковление — это как рождение. И самое ужасное, что может произойти, если акушер, принимающий эти духовные роды, окажется человеком неподготовленным. Особенно плохо, если им окажется священник. Родовая травма новорожденного может оказаться несовместимой с дальнейшей церковной жизнью, или человек останется духовным калекой навсегда.

Что бы мы там ни говорили, когда человек начинает ходить в церковь — он смотрит и по сторонам тоже. Смотрит на новых окружающих его людей. Внимательно, с глазами бассет-хаунда слушает священника. Все впитывает, как губка. Все воспринимает как норму. Можно говорить, что это неправильно, что он пришел ко Христу и неважно, что за люди рядом. Это так и не так. Все-таки важно, что за люди рядом и какие они. Потому что хотя бы первое время наш новорожденный беззащитен.

Моему другу, с которым мы часто спорили и которого я все-таки убедил прийти в церковь и постоять первую в жизни службу, — ему, так получилось, в какой-то нелепой ситуации в это его первое в жизни посещение церкви нагрубила церковная старушка. Когда я потребовал подробности, выяснилось, что всего лишь что-то резкое сказала. Но друг вспылил и ушел. И всё…

Друг, конечно, неправ. И, видимо, желания особого не было. Но мне обидно, не знаю, почему.
Видимо, все-таки к «зашедшим» надо как к гостям. Впрочем, я знаю — есть мнение, что никакого особого отношения они не заслуживают, а заслуживают строгого указания на их место в церкви, а мы тут как привыкли, так себя и ведем…Я не согласен с этим. Нельзя с новорожденным как со взрослым. Надо напрячься и хоть на короткое время оградить его от привычных для некоторых грубости и высокомерия. Оградить даже и в прямом смысле.

Впрочем, советы по воцерковлению я давать не вправе. Тут надо особое призвание, особый опыт и такт. Все-таки это для батюшки — вот это их дело. Я лишь поделился собственным взглядом на это трудное, но такое важное дело.

Раньше и теперь…

Раньше монахи специально носили самую простую одежду, чтобы не выделяться, не думать о том, что надеть. Теперь — монашеская одежда выделяет человека так, словно он оделся специально для привлечения внимания...

Раньше пост — отказ от дорогой пищи в пользу простой. Разницу в деньгах можно отдать нищим. И готовить меньше, время можно потратить на другое, душеполезное. А сейчас постная пища может быть гораздо дороже скоромной, и готовить отдельный стол для постящегося — забота хозяйки.

То есть внешне все соблюдено, а суть едва ли не перевернулась.

И про паломничество та же история. Раньше — это подвиг. Теперь — комфортный туризм.

Церковь, злящая мир

В последнее время, да и не только последнее, я слышу мнения, суть которых в том, что якобы «Церковь недостаточно делает, чтобы понравиться людям». Не то делает. Одни пишут, что Церкви надо «полюбить Сталина», тогда это понравится людям. Другие — полюбить демократию, тогда это понравится людям. И так далее… Много есть способов понравиться.

В общем, какая-то странная идея, что Церкви просто обязательно нужно понравиться людям. И что Церкви непременно нужно к этому стремиться. Вот откуда взялось это странное мнение? Церковь — невеста Христа, и больше ничья. И нравится она кому-то там или не нравится —...абсолютно безразлично. Церковь хочет нравиться Христу и больше никому.

Более того — вся суть Церкви противоположна тому, чтобы лишь «понравиться Ване с Машей». Идея Церкви — сказать, что Ваня и Маша погибнут, если не покаются. Не понравиться миру, а сказать, что этот мир, какой он сейчас есть, не преображенный покаянием, — в духовной опасности. Что жить будет только то, что в Церкви, и мир должен жить Церковью, а не наоборот.

Как там у Льюиса? «Христос не говорил нам: «Идите в мир и скажите ему, что он прав». Весь дух Евангелия другой, он противостоит миру».

Поэтому Церковь по-хорошему должна злить мир, буквально выводить его из себя, вызывать такую же реакцию, какая описана в Евангелии, — с раздиранием одежд, побиением камнями, толками в народе. Церковь переживет этот мир. И переживет этот род, прелюбодейный и грешный.

Если христиан не гонят, как гнали Христа, может, христиане слишком хотят невеститься перед миром?

Так что пусть враги Церкви обвиняют ее в «косности». Худо будет, когда миру вдруг понравится Церковь и Ее будут хвалить. Пока ругают, пусть и слабо, значит, она сражается с этим миром. Исправляет его.

Отводя душу…

У меня на прежней работе в службе судебных приставов был коллега — средних лет мужчина, подверженный частым сменам настроения. Придет он, бывало, на службу, настроение плохое, все плохо, жизни нет. Мрачнее тучи. У него постоянно были какие-то конфликты с женой и тещей. И вот поругается он с кем-то из них или со всеми сразу, а может, и просто с похмелья — и начинает «восстанавливаться». А восстанавливался он так. Брал пачку производств со злостными неплательщиками по алиментам. Открывал первую папку и набирал телефон горе-папаши. Холодно интересовался успехами уклониста. Выслушивал очередные отговорки. И начинал воспитательную беседу. Как сам он это называл — отводил душу.

Он угрожал, требовал, учил и снова угрожал. «Не устроишься на работу — будешь зону топтать, алкаш, я тебе обещаю! Уже три месяца переводов по алиментам нет, а у самого бутылки под кроватью катаются. Смотри, последнее тебе предупреждение, больше разговаривать не буду!»

Иногда, когда душа требовала, переходил на доступный большинству должников простонародный бытовой язык. Закончив с одним, открывал следующее производство. Снова набирал номер. И все повторялось.

Когда спустя время душа его начинала приходить в гармонию с окружающим — он уже просто мирно беседовал с должниками, почти «за жизнь», и убеждал, что детей забывать нельзя и надо стараться платить алименты вовремя…

Облегчив, наконец, таким образом душу, он спокойно продолжал работать дальше. А на следующий день ему частенько звонили удивленные мамочки и с радостью сообщали, что у горе-папаши вдруг неожиданно проснулась совесть и он уже перевел какие-то деньги в счет долга по алиментам. Или просто поговорил с сыном… Сводил в зоопарк… Один раз после такого «разбора» должник был так напуган, что пришел к ребенку, которого не видел почти три года, да так и остался в семье…

Мой коллега спокойно выслушивал эти взволнованные радостные сообщения и благодарности в свой адрес. Все это было привычно, и он, не разделяя энтузиазма, просто сухо отвечал: «Не за что, это наша работа». Благодарность не имела значения. Имела значение только коричневая папка со злостными неплательщиками, которая стояла всегда на подоконнике, стоило только протянуть руку… Начальство было им очень довольно. Плохое настроение у него было часто, а значит, и показатели выполнения плана были стабильно выше, чем у коллег…

Но ничто не продолжается вечно, и внезапно все закончилось самым неожиданным образом. Спустя год после его перевода к нам коллега развелся с женой, и доводившая его теща осталась лишь в страшных воспоминаниях. А еще через год он женился второй раз и, по-видимому, был счастлив в браке, судя по общему приподнятому настроению…

Женился, кстати, на одной из тех женщин, которые радостно благодарили его за «профессиональное отношение к делу», приходя в приемное время и отстаивая немаленькую очередь, чтобы только еще раз сказать спасибо…

Благополучная личная жизнь пристава привела к полному краху дел в подразделении. Показатели работы по алиментным обязательствам снизились, и начальство уныло капало корвалол в стакан после разносов на аппаратных совещаниях, ненавидя и эти планы, и эту службу, и наличие личной жизни у приставов…

Предпринимались все меры, и все безуспешно. План не выполнялся. Пристав по-прежнему весь светился радостью. А потом и вовсе уволился. Сказал, что перерос эту работу… И еще долго после его ухода приходившие в службу за различными справками мамаши вспоминали теплым словом «такого хорошего человека», который один мог заставить их безсовестных бывших мужей вспомнить о детях… Сидели на приеме, смотрели на сменившую нашего героя молодую растерянную девушку и понимали, что теперь-то уже никто не «вправит мозги» их бывшим. И только знаменитая коричневая папка со стертой надписью все так же стояла на подоконнике — в память о прежнем времени. Мы ее оставили. Вдруг у кого-то из нас в семье что-то не заладится.