​Авторучка имени Ф.М. Достоевского

Капельки вечности.

Недавно моя жена Людмила побывала на гастролях в Санкт-Петербурге. Перед отъездом у нее выдались свободными пара часов, и она по моему совету пошла в музей Достоевского. Музей, к слову, ей не понравился. Особенно не понравилось, что там кроме пронафталиненной шляпы с полями писателя совсем нет подлинных личных вещей Федора Михайловича. Но зато она там купила мне в подарок авторучку с автографом Достоевского. Я этой авторучкой остался весьма доволен. Даже увидел в этом какой-то чуть ли не знак. Как-то, знаете ли, смиряет такая вот авторучка. Начнешь писать какой-нибудь вздор, но вот случайно скользнет взгляд с листа бумаги на подпись гения, и устыдишься хотя бы немного. И перестанешь писать. Задумаешься. И, может быть, даже телевизор включишь. Всё вреда поменьше будет. А то ведь слово не воробей.

26 ноября, в субботу, меня пригласили писатели на свое собрание. Я обычно такие мероприятия пропускаю, потому что считаю, что писатели по определению люди-одиночки и им ни к чему, как волкам, сбиваться в стаи. Но все же раз в год, а то и два раза собрания эти скрепя сердце посещаю. Чтобы не впадать в гордыню, чтобы «не отрываться от писательского коллектива». Ведь никто же меня в Союз писателей насильно за руку не тянул (кроме Володи Осипова). Это было сугубо мое решение. Ну так вот и будь добр эту дань публичности теперь вынь да положь. Тем более что в этот раз собрание наметили проводить в духовном центре «Кириллица» при Кирилло-Мефодиевском соборе. А там настоятелем — мой давний друг отец Сергий Гусельников, тоже писатель и даже поэт. А главное — как раз в это время в храме том находилась чудотворная мироточивая икона Божией Матери «Умиление» из брянского поселка Локоть. Я у этой иконы уже побывал, но хотелось отвезти к ней своих самых близких — маму, дочь и жену. Как раз мы наметили поездку на эту «писательскую» субботу.

Утром, когда собирался в небольшое паломничество, почему-то в суете схватил со стола и положил в портфельчик как раз ту самую авторучку с автографом Достоевского. Никогда до этого случая ее с собой не брал. А тут вдруг схватил бездумно. И тут же подумал: а ведь неспроста! Показалось забавным, что авторучка имени Достоевского со мной как раз на собрание писательское поедет.

И вот мы уже у чудотворной иконы. Народа не много, Самара все никак не раскачается. Но это, наверное, потому, что газета «Благовест» со статьей о святыне еще только сегодня выходит. А как дойдет до читателей, так, думаю, народ сюда к иконе сразу же и повалит. Юрий Иванович Шишков, сопровождающий икону, поведал моим родным о неизреченных тайнах мироточения. Эта икона очень сильно мироточила вначале, в 2003-2004 годах. Сейчас же все как-то успокоилось, и икона теперь мироточит ровно настолько, чтобы было всем видно — икона мироточит. Не более, но и не менее того. И чтобы не растворить миром икону типографской печати (это ведь бывший настенный календарь!), миро выступает на внутренней стороне стекла киота. Тоже своего рода чудо.

— А у нас в Самаре икона как мироточит? — спросил, кажется, именно я. И внутренне весь сжался, ожидая не слишком обнадеживающего ответа. Ведь так мало народа пока что к иконе идет!

— Одно скажу точно, — ответил Юрий Иванович. — Икона в Самаре мироточит. А больше — меньше, это не суть важно. Важно, что мироточит. Значит, есть для кого это чудо являть. А то ведь бывает, что приедем с иконой куда-то, и она там не мироточит совсем, засыхает. Заметили: больше всего мира выступает на иконе, когда она находится у себя дома, в поселке Локоть.

Ну хоть так… А то было как-то даже боязно мне за Самару.

Пора идти к писателям. Они уже у ворот храма кучкуются, кто-то курит (на территории храма ведь нельзя — это они понимают). Оставляю своих домашних у иконы и иду в духовный центр «Кириллица». Словно ныряю в другой совсем, уже писательский мирок. Как же странно выглядят самарские разношерстные писатели в этих вот все-таки непривычных для них храмовых декорациях! Поеживаются с непривычки. Кто-то и не приехал.
А эти вот, прибывшие, ничего, осматриваются. Кто-то даже сходил приложиться к чудотворной иконе. Тяжелой артиллерии нашей, Солоницына нет почему-то, нет и отца Николая Агафонова. Из старой гвардии только Борис Сиротин, мой тесть. Он-то как раз и сходил к иконе. А еще поэт Виктор Володин… Остальные не знаю, пошли ли. Вряд ли.

Кучка писателей разделилась на два ручейка. Одни пошли на секцию поэзии, другие на секцию прозы. Я, так сказать, прозаик. Иду со своими. Тут же с нами и отец Сергий. По дороге сворачиваем к нему в кабинет — он хочет подписать мне свою новую книгу. Вернее, это уже третье издание его прежней книги о Святой Земле. Книга издана замечательно. И вообще эту книгу всем рекомендую. Серьезно написано! Но не книга отца Сергия меня удивляет, а больше сам его кабинет. Вот эта смена декораций в жизни моего старого друга! Ну, я, конечно, догадывался, что он теперь большой начальник. Огромный храм, самый большой в Самаре, большая территория, да еще такой замечательный духовный центр. Но чтобы такое! В кабинете его большой круглый стол для проведения заседаний. У настоятеля еще свой отдельный стол, и тоже немаленького размера. Всё — со вкусом, основательно. Кабинет этот оснащали еще для прежнего настоятеля. А отец Сергий смиренно принял все это великолепие по наследству. Есть где совещание провести, принять делегацию на должном уровне. «Вот здесь Владыка сидит», — показывает мне отец Сергий на самое почтенное место за круглым столом.

Подписав мне книгу, отец Сергий продолжает маленькую экскурсию по своему немаленькому кабинету. Ведет меня в «комнату психологической разгрузки». Вот это да! Тут даже душ есть. Холодильник. Да я бы тут жил, если вдруг приспичит. Рад за отца Сергия. И не скрываю от него своей радости.

— А помнишь, — говорю ему, — как мы с тобой и с (ныне покойным) отцом Олегом Китовым в 1995 году у нас в «Благовесте» картошечку варили прямо в электрочайнике? Потом мяли ее с чесночком.

Улыбается. Значит, помнит еще, не забыл. Теперь в его распоряжении целая безразмерная трапезная внизу. Сколько нами прожито за эти годы! Изменились мы. И изменились наши кабинеты следом за нами. У меня ведь тоже кабинет ничего себе. Не такой, конечно, как у отца Сергия. Но все-таки.

Прозаики были настроены мирно. Ну, надавали легких таких тумаков детской писательнице, метящей в «кандидаты в члены» (у нас ведь теперь и кандидаты есть, как у, не к ночи будет помянутой, КПСС). Но она так смиренно всю эту критику в свой адрес восприняла, что в конце разбора полетов к ней многие даже расположились. А вторым был серьезный прозаик Николай Крупин (запомнил фамилию — потому что есть у нас писатель известный, Православный, Владимир Крупин). Его и вовсе почти что только хвалили. Да и немудрено. Человек уже немолодой. Чувствуется, много в жизни прошедший. Дай Бог ему хороших книг. Он про деревню пишет. Про крестьян прошлых лет. Его без суматохи приняли в кандидаты.

Потом поднесли главное блюдо на сегодняшнем писательском банкете. Общее собрание писателей. На входе всем нам выдали для тайного голосования — все ведь серьезно! — листок с четырьмя фамилиями кандидатов. Сегодня они должны стать членами СП или — вылететь в трубу. И такое бывает. Нередко.

— Всего у нас в зале 46 писателей. Кандидаты должны набрать минимум 23 голоса. Половину! Неугодных — вычеркивайте, — говорит Главный писатель Губернии Александр Витальевич Громов, председатель.

— Давайте сначала на них посмотрим! — предлагает кто-то из зала. Начались смотрины. Четыре женщины в списке, из них одна на собрание не пришла. Все четыре, кажется, поэтессы. Ни одну из них не знаю, ни одной строчки ни у одной из них не прочел. Потому важно хотя бы составить личное впечатление. Так сказать, фейсконтроль произвести. Но ведь на вкус и на цвет товарищей нет!

Потом вперед выходили по одной смущенные кандидатки. Запинаясь, млея, блея, дрожащими голосами читали свои лучшие стихи (что же тогда говорить про худшие? Ну да ладно). Потом садились, скорее падали на стулья. Их тут же принимались ругать. Их тут же принимались хвалить. Потом опять ругать. Потом опять хвалить… Я приведу наиболее интересные высказывания «в прениях».

— Половина ее стихов — откровенная лажа, зато другая половина — прелесть! — восклицает, пьянея от собственной безоглядной прямоты, седой литератор, подбежав к трибуне. — И как тут быть, я, честно говоря, даже не знаю.

Голос из зала:

— А давайте ее наполовину в Союз писателей примем…

— Если кандидатки нет в зале — значит, ей нет места в наших рядах! Какое неуважение к собранию!

— Она болеет, это не от неуважения…

— Уважительная причина для ее отсутствия — только смерть!

— Посмертно в СП не принимают…

— Не скажите! В Оренбурге недавно был такой случай…

— У нее стихи унылые! А уныние — грех… Я всё понимаю, тяжелая женская доля, одиночество. Я бы даже мог ей в этом помочь… Но при чем здесь поэзия?..

Смех в зале.

— Врешь ты…

— Я не вру!.. Писатель не врет — он со-чи-ня-ет!..

— Пушкин не был членом СП, Достоевский тоже не был…

— Они только «кандидатами в члены» были!

Перед голосованием, когда страсти несколько улеглись, Александр Громов поведал коллегам о сложностях, которые внес экономический кризис в писательскую и без того не слишком веселую жизнь.

— Я много выступал на мероприятиях, посвященных юбилею Самары-Куйбышева как «запасной столицы» во время Отечественной войны. И вот что узнал, — сказал нам Громов. — В августе 1941 года Сталин подписал указ, согласно которому на фронт даже в самые тяжелые месяцы войны не призывались писатели, артисты, музыканты, художники… Страна берегла свои таланты. Сейчас у меня складывается такое ощущение, что нас с вами никто беречь не собирается…

Приступили к голосованию. Из трех оставшихся имен (отсутствующую все-таки с голосования сняли) решил я вычеркнуть одну, самую мне не приглянувшуюся. Но что-то вдруг удержало авторучку (с подписью Достоевского). Подумал: а может, зря я так? Мало ли что, с лица воды не пьют. А стихи вроде бы приличные. Не хуже, чем у других. И не стал вычеркивать ни Блинову, ни Окуневу, ни Полухину (фамилии привожу по памяти, мог ошибиться, перепутать, но Цветаевой среди них точно не было). Хорошие женщины, далеко уже не молодые, в жизни состоявшиеся, любящие поэзию. Чего же к ним придираться, или тебя самого мало при вступлении сюда ругали? — шептал мне на ухо один, примиряющий, голос. А другой, прокурорский, вещал в левое ухо совсем другое: прояви себя принципиальным, вычеркни хотя бы вот ту, тебе совсем не приглянувшуюся… Пошел к отцу Сергию — благо, священник рядом. Спросил его, как быть. «Никого не вычеркивай», — посоветовал он. Какой он добрый! Я так и сделал. И тут же был изумлен христианской правильности этого решения. Оказалось, у одной из трех кандидаток, как раз той, которая мне почему-то не приглянулась, набралось ровно 23 голоса. Минимальное число для приема в члены! И она оказалась принятой в Союз писателей, получается, благодаря мне. Ведь если бы я ее вычеркнул, то этот мой единственный голос печально решил бы ее творческую судьбу. Перечеркнул бы столько усилий. И вместо счастливой улыбки на ее теперь уже казавшемся мне симпатичном лице сейчас бушевали бы слезы непризнанности, отчаяния. И мне бы перед своей совестью, а может быть, и перед Богом пришлось отвечать за свою глупую прокурорскую «принципиальность». Ведь сказано: не суди! Спасибо тебе, отец Сергий! Спасибо, что удержал.

Потом уже, на выходе из зала, я столкнулся как раз с ней, счастливой, светящейся. Поздравил. А она и не знала совсем, что это я — причина ее удачи. Беззаботно и радостно переговаривалась с подругами.

Но удивления дня на этом для меня не закончились.

Громов снова нас всех усадил в зале. И объявил о том, что прекрасный (да, свидетельствую — прекрасный!) литературный журнал «Русское эхо» читают от корки до корки только два человека: он, редактор, — и еще корректор. (Это, конечно, он скромничал.) И потому ему виднее будет, кого из авторов журнала следует наградить. Но вот почему-то лучшие авторы литературного журнала на собрания не ходят. Но есть одно исключение! Антон Евгеньевич Жоголев награждается Дипломом журнала «Русское эхо» за 2016 год и правом безплатной подписки на полугодие. Все это — за очерк о Федоре Михайловиче Достоевском. В номинации «Литературоведение»!

Так стал я литературоведом, ребята.

Где-то с краешка от Бахтина и Лихачева притулился. Как тульский пряник у самовара.

Статья называлась «Достоевский, правнук Достоевского». Я опубликовал ее сначала, конечно же, в «Благовесте», а потом она вышла и в «Русском эхе». Это запись (с моими ремарками, конечно) большого разговора с правнуком великого Федора Михайловича Достоевского, Дмитрием Андреевичем Достоевским. Вот как-то так.

Я получил диплом (повешу у себя в кабинете, ведь и правда приятно), поблагодарил Громова. И — достал из кармана авторучку с автографом Федора Михайловича. Смотрите, в чем тут дело! Это у меня просто авторучка волшебная. С его автографом. Он ей меня еще раньше вашего наградил.

Мне даже зааплодировали, правда, негромко.

А авторучку я поскорее спрятал. А то вдруг попросят в руках подержать.

Вечером дочь, рассмотрев мой Диплом, сказала:

— Мы потом еще долго у чудотворной иконы молились. Она прямо на наших глазах сильнее замироточила. Мы видели это, и все видели.

…Это просто газета «Благовест» со статьей об иконе как раз в тот час уже пришла к людям, — объяснил я дочери. И положил авторучку с автографом Достоевского на свой письменный стол. Никуда ее больше не понесу. Беречь буду. Лелеять. Для обычной писанины есть у меня и другие авторучки. Эту — на главную книгу приберегу.

Антон Жоголев.