Память горьких лет

Семейные истории.

Об авторе. Ирина Александровна Кузнецова родилась 4 апреля 1976 года в городе Баку, Азербайджан. С 1992 года живет в Самаре, окончила Самарский государственный университет по специальности «русский язык и литература». С 2005 года работает корректором в редакции Православной газеты «Благовест». Замужем, мать троих детей.

30 октября как-то совсем тихо и незаметно прошел День памяти жертв политических репрессий. Долгие годы я и не подозревала, что этот день имеет к моей семье самое прямое отношение. И только в последние несколько лет в золотые осенние дни тихая волна боли накатывает в сердце. 1938 год оборвал жизнь моего прапрадеда и сломал жизнь моему прадеду…

В нашей семье о репрессиях говорить было не принято. И даже в 1990-е годы, когда правда была открыта, бабушка стеснялась рассказывать о том, что ее отца осудили как «врага народа». О многом узнавалось случайно.

На месте Владивостокского лагеря, где сидел осужденный по 58-й статье мой прадед, сейчас стоит мемориальный камень. На нем табличка из черного мрамора. На табличке высечены слова:

«Замученным и расстрелянным в годы сталинских репрессий 1920-1950 годов от жителей Приморского края. ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ.
Прошу, пожертвуйте минутой,
Почтите память горьких лет.
Не их вина, что жребий лютый
На них оставил черный след.
Прошу вас, помните про это!
Ведь память вечна для живых.
И пусть не отзовется эхо
Тридцатых, черных, роковых».

Слово «сталинских» на табличке кто-то пытался сбить. Но оно все равно читается.

От бурлака до кулака

Родители моего папы Александра Леонидовича Щербакова были в разводе. Со своим дедом — папиным отцом — я познакомилась, когда мне было девять лет. Познакомилась совершенно неожиданно для себя: пришла в гости к бабушке, а у нее на кухне сидит незнакомый солидный дядька и лепит пельмени. Я, третьеклассница, была в восторге: у меня есть еще один дед, он приехал к нам в Баку из Омска, он настоящий фронтовик — дело было в преддверии Дня Победы… К сожалению, впоследствии виделись с дедом мы редко. Во время последней нашей встречи он рассказал мне о своей семье. А потом прислал безценный подарок — фотографии. На старых (были среди них и дореволюционные) снимках — его родители, дяди, брат и сестры.

С большой теплотой мой дедушка, Леонид Сергеевич Щербаков, рассказывал о своем деде — Матвее Тимофеевиче Орлове. О том, что Матвей Тимофеевич родом из Тверской губернии, в юности был бурлаком — исходил своими ногами вдоль всей матушки-Волги. Есть знаменитая картина Репина, создававшаяся в наших, самарских местах, — измученные, оборванные бурлаки тянут непосильную ношу. На самом деле их тяжелый труд хорошо оплачивался. Однако многие бурлаки тут же все пропивали — и снова шли наниматься тянуть баржи. Матвей Тимофеевич был непьющий, тяжелой работой бурлака он смог заработать денег на обзаведение хозяйством. Оставив бурлацкую жизнь, он вернулся в родную деревню Анисимовку, женился. Потом они с женой решили уехать в Сибирь по Столыпинской реформе — в Сибири давали земли столько, сколько сможешь освоить, и если хорошо работать, можно было жить безбедно. У них было пятеро сыновей и одна дочь — дедушкина мама Прасковья Матвеевна.

Орловы обосновались в Степном генерал-губернаторстве, недалеко от города Омска, в селе Павлоградка. Много трудились, разбогатели. Жили хорошо, пока не пришла советская власть — при ней они стали «кулаками». Прасковья Матвеевна еще до революции вышла замуж за железнодорожного инженера. Была она замечательной красавицей, и муж души в ней не чаял, очень сильно ее любил. Ее муж Сергей Михайлович Щербаков родом был из тамбовских крестьян. Местный помещик заметил талантливого крестьянского мальчика и за свой счет дал ему инженерное образование.

О репрессиях, которым подверглась семья Орловых, дедушка не говорил мне ни слова. И о том, что фамилия его деда была Орлов, я узнала гораздо позже.

Когда появился интернет и социальные сети, на «Одноклассниках» меня нашла Галина Семеновна Орлова. Как оказалось, троюродная сестра моего отца. Писала она мне со странички своей подруги, и скоро переписка оборвалась. К моим семейным реликвиям добавилось вот это письмо Галины Семеновны, написанное осенью 2011 года:

«Здравствуйте, Ирина! Я поздравляю вас с рождением дочки и желаю вам и малышке здоровья и любви. Дети — это большое счастье, мне кажется, что без них теряется смысл жизни. У меня двое взрослых детей, Юлии 34 года, Алексею — 31, мне очень не повезло с мужем, через 17 лет брака пришлось развестись и одной растить детей. Это был 1992 год, было очень трудно, но я не представляю своей жизни без детей. Они — лучшее, что есть у меня. Я в 2009 году вышла на пенсию и решила немного отдохнуть, т.е. не работать, потому что очень устала. Мне пришлось в течение двадцати лет работать на нескольких работах (я закончила иняз, немецкий-английский), тех копеек, которые назывались тогда зарплатой, конечно же, не хватало. Я так упахалась за эти двадцать лет, что решила взять тайм-аут.

Первым делом сходила в архив и полистала старые записи актов гражданского состояния. Я кое-что знала о прошлом своей семьи, но мой отец, Орлов Семен Степанович, сын Степана Матвеевича Орлова, родного брата вашей прабабушки Прасковьи Матвеевны, умер в возрасте 45 лет, в 1956 году, когда мне не было и двух лет. Он был осужден в 1938 году по 58-й статье и получил 10 лет лагерей без права переписки. В 1948 году он вернулся домой (что уже само по себе чудо) больным человеком. Моему старшему брату Леониду, который родился до лагеря, было уже 11 лет, в 1949 году родился Владимир, в 1954-м — я.

Историей своей семьи я стала интересоваться, когда уже не у кого было спросить. Я дважды встречалась с Леонидом Сергеевичем Щербаковым, то, что Орловы приехали из Твери, сказал мне он. Я не нашла в архиве ни слова о Твери. Из Твери или Тверской области? Орловы везде записаны крестьянами. Зачем они поехали в такую даль? Леонид Сергеевич говорил, что они ехали в Красноярск, но не доехали. Иртыш разлился, кажется. У них было пятеро детей: Алексей, Степан, Николай, Параскева, Василий. Они остановились в чистом поле, ни реки, ни озера. Вместе с переселенцами из Украины в 1900-1901 годах основали село Павлоградское (сейчас Павлоградка). Это в ста километрах южнее Омска. Когда не было автомобилей, на лошадях эти сто километров ехали несколько дней — ужас! В Павлоградке нашим предкам жилось хорошо, я бы даже сказала, очень хорошо. У них были две мельницы и магазин.

30 декабря 1902 года у Матвея Тимофеевича и Екатерины Дорофеевны (оба родились в 1860 году) родился последний ребенок — Григорий. Я нашла в архиве пятерых сыновей и одну дочь.

В книге Свято-Тихоновской церкви села Павлоградского за № 106 от 12 июля 1909 года есть такая запись о бракосочетании: Тамбовской губернии, Шатского уезда мещанин Сергей Михайлович Щербаков, 24 года, Православный, первым браком сочетается с поселка Павлоградского крестьянкой Параскевой Матвеевной Орловой, 16 лет, Православная, первым браком. Поручители по жениху: мещанин Тамбовской губернии, Шатского уезда Константин Михайлович Щербаков и десятник переселенческого управления Александр Севастьянович (фамилию не смогла разобрать), по невесте — Василий Матвеевич Орлов и Константин Михайлович Самбур.

Благодаря вашим фотографиям я смогла увидеть Василия Матвеевича, Константина Михайловича, Прасковью Матвеевну в молодости, Галину Сергеевну Щербакову (меня папа назвал в ее честь). До этого я не знала, как выглядели Орловы. Конечно, я видела фото своего отца, но Прасковья Матвеевна немного другая, а вот Василий Матвеевич похож. Спасибо вам большое. Я вам еще напишу. Здоровья вам и вашей семье. До свидания».

Зная, что в интернете иногда можно найти самые неожиданные сведения, набрала имя прапрадеда в поисковике. И на сайте «Мемориал», посвященном памяти жертв политических репрессий в годы советской власти, нашла такую информацию.

«Орлов Матвей Тимофеевич:
1859 года рождения.
Место рождения: Тверская губ., Ржевский уезд, с. Анисимовка;
русский;
крестьянин-единоличник;
место проживания: Омск.
Арест: 21.02.1938.
Осужд. 15.03.1938 тройка при УНКВД по Омской обл. Обв. по ст. 58-10 УК РСФСР.
Расстрел 21.03.1938.
Дело: П-7527.
Реабилитация 26.08.1959 президиумом Омского облсуда, основание: за отсутствием состава преступления.
Источник: Книга памяти Омской обл.»

Чем же так насолил советской власти 79-летний дедушка, что его так быстро осудили и расстреляли — от ареста до расстрела прошел всего месяц?..

Пункт 10 58-й статьи, по которому обвинили Матвея Тимофеевича, гласил:

«Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений (ст.ст. 58-2 — 58-9 настоящего Кодекса), а равно распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания влекут за собой — лишение свободы на срок не ниже шести месяцев. Те же действия при массовых волнениях или с использованием религиозных или национальных предрассудков масс, или в военной обстановке, или в местностях, объявленных на военном положении, влекут за собой высшую меру социальной защиты — расстрел…»

Если вдуматься, по этому пункту расстрелять могли даже за хранение Евангелия — ведь это хранение литературы, содержащей агитацию с использованием «религиозных предрассудков»…

Меня не оставляет надежда собрать нужные документы, доказывающие мое родство с Матвеем Тимофеевичем, и посмотреть в архиве УФСБ по Омской области его дело. Если будет на то Божья воля…

Конечно, для меня очень важно знать, пострадал ли Матвей Тимофеевич за веру или за что-то другое. Косвенным свидетельством того, что в семье Орловых придерживались Православных традиций, для меня стало то, что моя прабабушка Прасковья Матвеевна была названа строго по святцам — она родилась 10 ноября/28 октября 1893 года, в день памяти Великомученицы Параскевы Пятницы.

Моя бабушка Лидия Александровна Щербакова, узнав от меня про Орловых, рассказала, что ее свекровь Прасковья Матвеевна осталась единственной в семье, кого не коснулись репрессии — видимо, из-за того, что она замужем носила другую фамилию. В семье никогда не говорили о ее родственниках — это было окутано тайной. Из чего моя бабушка сделала наивный вывод, что Прасковья Матвеевна «из бывших», то есть по происхождению дворянка. И была очень удивлена, узнав, что она из крестьян. Говорила, что у нее были изысканные манеры, а в семье всегда придерживались строгих традиций, например обедали и ужинали только всей семьей за одним общим столом, и никак иначе. Объяснение этому я нашла в романе иркутского писателя Александра Донских «Родовая земля». Там рассказывается, что богатые сибирские крестьяне отдавали своих детей учиться в лучшие учебные заведения и пансионы. Получив хорошее образование, они умели держать себя даже в высшем обществе.

Я никогда не видела Орловых, но почему-то ощущаю с ними самую близкую связь. Люблю рассматривать их фотографии. Может быть, потому, что они молятся обо мне на Небесах и их молитвами я обрела веру? Однажды произошел почти мистический случай. Был вечер 6 февраля. Вдруг на меня ни с того ни с сего со шкафа упала фотография. Это был снимок брата Прасковьи Матвеевны — Василия Матвеевича Орлова. На обороте я прочла подпись дедушкиной рукой: «дядя Вася, брат мамы, умер 7 февраля 1933 года в Барнауле». Фотографии, которые подарил мне дедушка, хранятся у меня в запечатанном пакете, пакет спрятан довольно далеко. Как могла выпасть оттуда эта фотография? Конечно, у этого есть разумное объяснение. Кто-то — может быть, я сама — смотрел фотографии и одну забыл положить на место. Но ведь не случайно она упала прямо на меня в канун памяти Василия Матвеевича — так он напомнил мне о себе, попросил молитв. А наутро я как раз собиралась в церковь — и смогла подать записку о упокоении рабов Божиих Василия, Матфея, Параскевы…

«Выхожу один я на дорогу…»

Родители моего отца Леонид Сергеевич и Лидия Александровна Щербаковы учились в одном классе и жили на одной улице. Знали друг друга с самого раннего детства. Окончив школу в 1943 году, вместе пришли в военкомат с просьбой отправить их на фронт. Дедушку взяли на курсы лейтенантов, он участвовал в боях за Кенигсберг, получил ранение и контузию, и на этом война для него закончилась — пока он восстанавливал здоровье, пришла Победа. А бабушка на фронт не попала, ей пришлось служить в тылу, в уже освобожденном Бресте. В Белоруссии они и встретились после войны, поженились, жили в Бобруйске, потом дедушку (он оставался в армии) перевели служить в Баку.

Наверное, их сближало еще и то, что в бабушкиной семье тоже опасались вслух говорить про родного человека — ее отец Александр Владимирович Свидерский тоже был осужден.

Вот скупые строки о нем на сайте «Мемориал»:

«Свидерский Александр Владимирович.
Родился в 1895 г., Омск; русский; малограмотный; связист почтамта.
Проживал: Омск.
Арестован: 28 октября 1938 г.
Приговорен: Омский облсуд 27 марта 1939 г., обв.: по ст. 58-10 ч. 1 УК РСФСР.
Приговор: 7 лет ИТЛ, направлен во Владлаг. Реабилитирован 16 декабря 1993 г. Генеральной Прокуратурой РФ на основании Закона РФ.
Источник: Книга памяти Омской обл.»

Фамилия Свидерский имеет польское происхождение. Интересна сама история появления поляков в Омской крепости в начале XIX века. Многие из пленных поляков, служивших в Наполеоновской армии, были зачислены в сибирские казаки. Им было предложено принять Православие и присягнуть на верность Царю Александру I. В архиве сохранился документ с текстом присяги:

«Я, нижеподписавшийся, обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом пред святым Его Евангелием в том, что хочу и должен Его Императорскому Величеству, своему истинному Всемилостивейшему Великому Государю Императору Александру Павловичу, Самодержцу Всероссийскому и Его Императорского Величества Всероссийского Престола Наследнику, который назначен будет: верно и нелицемерно служить и во всем повиноваться, не щадя живота своего, до последней капли крови. …И службу надлежащим образом по совести своей исправлять не для своей корысти, свойства, дружбы и вражды, противно должности своей и присяге не поступать и, таким образом, себя весть и поступать как верному Его Императорского Величества подданному благопристойно есть надлежит и как я — пред Богом и Судом Его Страшным в том всегда ответ дать могу, как мне Господь Бог душевно и телесно да поможет. В заключение же сей моей клятвы целую Слова и Крест Спасителя моего. Аминь. 1813 года, ноября 5 дня. Пожелавшим вступить в вечное российское подданство из военнопленных поляков в казаки по сей присяге присягнуть и подписаться. К присяге приводил иерей Павел Петухов, при приведении к присяге был поручик Кук...»

Далее следуют подписи новоиспеченных казаков, среди которых для меня особо интересна вот эта: «Вместо казака Станислава Свидерского за неумением грамоты руку приложил казак Антоний Лигенза».

Вскоре после окончания военных кампаний 1812-1814 годов полякам было предоставлено право вернуться на родину. Но многие из них, успев уже жениться на русских, не пожелали воспользоваться этим правом и остались в сибирских казаках навсегда, получив потом чины урядников и даже офицеров. Позже потомки этих поляков совершенно слились с прочей массой населения, сделавшись русскими как по внешнему виду и языку, так и по вере и русскому духу.

Семья Свидерских была верующей. Моя бабушка часто говорила, что имя Лидия ей дал духовник семьи вопреки желанию родителей. Молитвенницей за семью была мама Александра Владимировича Свидерского Ольга Матвеевна. Бабушка очень трогательно рассказывала о том, как она молилась. Каждый вечер, уложив ее и ее младшую сестренку Галю спать, Ольга Матвеевна вставала на молитву перед образами. И каждый вечер в одно и то же время мимо окон их дома проходил сосед-пьяница, возвращавшийся с гулянки. Он громко и непотребно ругался. Ольга Матвеевна подходила к окну и крестила его вслед. Пьяница тут же затихал и шел домой молча, поникнув головой. Ольга Матвеевна снова становилась на молитву. Больше ничто не нарушало тишины, девочки засыпали, так и не увидев, когда же бабушка закончит молиться и пойдет спать. Первое, что они видели, проснувшись утром, — бабушку, стоявшую на коленях перед образами. Им казалось, что она совсем не спит и молится всю ночь.

Женой Александра Владимировича и мамой моей бабушки стала Ольга Федотовна Бушмина. Из обезпеченной семьи — ее отец держал мясную лавку, а мама Пелагея Ивановна была хозяйкой собственной швейной мастерской, — она с отличием окончила гимназию. Советскую власть принять не могла и ушла с армией Колчака в Харбин. Но потом все-таки вернулась на родину — там оставались родители, сестра и брат. Сохранилась семейная фотография Ольги Федотовны с Александром Владимировичем  и моей бабушкой. Бабушке всего четыре месяца. У ее родителей тихие счастливые лица. На обороте аккуратная надпись: «Свидерския Шура, Лёля и Лиля. 11 октября 1925 года». Лёля… Ольга Федотовна умерла в то лето, когда мой папа окончил школу и поступил в Баку в высшее военно-морское командное училище. Разбирая ее вещи, дочери нашли толстую тетрадь — переписанный от руки молитвослов. А ее родная сестра дожила до 96 лет и умерла в Омске в 2004-м — наша знаменитая тетя Лёля, старейший член семьи. В детстве я недоумевала: почему у бабушки и мама Лёля, и тетя — тоже Лёля? Неужели родных сестер звали одинаково? Бабушка рассмеялась и объяснила, что тетю Лёлю зовут Мария, а Лёля она потому, что стала ее крестной мамой — в Сибири крестных ласково называют Лёлями.

В октябре 1925 года Свидерские Шура, Лёля и Лиля были счастливы. Вскоре в семье родилась еще одна дочь — Галина. Когда я показала бабушке справку об Александре Владимировиче из «Мемориала», она очень возмутилась характеристикой «малограмотный». Рассказывала о том, что в семье увлекались литературой. Александр Владимирович играл на баяне и прекрасно пел. Вместе с Ольгой Федотовной они постоянно участвовали в любительских спектаклях. Дочерей учили играть на фортепиано. Вынесенное из детства убеждение бабушки, что девочка непременно должна учиться музыке, в свое время стоило мне многих слез, когда я, не имея слуха, была вынуждена окончить музыкальную школу.

А в октябре 1938 года семейное счастье закончилось из-за нелепого случая. Бабушка хорошо запомнила подробности того вечера. Александр Владимирович пришел домой нетрезвым и увидел, что на Ольгу Федотовну кричит управдомша. Он вступил в перепалку, потребовал от управдомши, чтобы она перестала оскорблять его жену и немедленно ушла. Та раскричалась еще громче. В ответ Александр Владимирович обозвал ее дурой. «Ты кого ругаешь? Ты советскую власть ругаешь?!» — продолжала кричать управдомша. «Это ты, что ли, советская власть?» — бросил реплику Александр Владимирович и захлопнул за ней дверь. Управдомша еще долго кричала, что выведет эту контру на чистую воду. Потом написала донос, что Свидерский ругает советскую власть. Через несколько дней Александра Владимировича забрали.

Результатом бытовой несдержанности стали семь лет лагерей под Владивостоком. В 1946 году он вернулся домой изможденным больным стариком. Моя бабушка тогда служила в армии и не смогла увидеться с отцом. Ее сестре Галине Александр Владимирович перед смертью рассказал страшные вещи о том, как его пытали чекисты, выбивая признательные показания в преступлениях, которые он не совершал. Он сдался и подписал все, что от него требовали, после того как его посадили на кол. Рассказ о дикой средневековой пытке долгое время казался мне нереальным. До тех пор, пока я не прочла житие священномученика Сильвестра, Архиепископа Омского. Святителя Сильвестра в 1920 году омские чекисты прибили гвоздями к полу и прижигали его тело раскаленными шомполами до тех пор, пока он не умер.

О пытках свою дочь Александр Владимирович просил молчать, но рассказать потомкам — чтобы знали.

Он умер через два месяца после возвращения из лагеря. В Омске жить ему не разрешили, и он поселился за стокилометровой чертой — устроился работать в совхозе сторожем на огородах. У него была своя хибарка, где его навещали родные. Когда его нашли мертвым, в этой хибарке на деревянном столе ножом его рукой были вырезаны стихи Лермонтова:
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит…

Помню, совсем маленькой девочкой — мне было лет шесть или семь — я сидела на уютной кухоньке у прабабушки с маминой стороны Анастасии Павловны Агафоновой — моей любимой бабы Наи. Было 21 января, и со странички отрывного календаря на нас сурово смотрел Ильич. Уплетая только что испеченные пышки, я вдруг сообразила: а ведь моя прабабушка еще при Ленине жила, в 1924 году ей было тринадцать лет. И спросила: «Ты сильно плакала, когда Ленин умер?» В моем тогдашнем детском понимании смерть Ленина, который так хотел добра всем людям, была огромным горем. В ответ баба Ная посмотрела на меня с удивлением и сначала ничего не ответила. Потом тихо сказала, что не плакала и не понимает, почему это она должна была плакать. Тут уже удивилась я. Бабушка поспешила перевести тему. Не могла же она в то время мне, шестилетней, рассказать, как ее семью дважды раскулачивали и оставили без всего, маленькие дети зимой спали на полу без теплой одежды и одеял. А ведь ее отец, как и Матвей Тимофеевич Орлов, был из беднейших крестьян. В 18 лет пришел из родной деревни в Баку с одной котомкой за плечами и все свое имущество нажил тяжелым трудом.

Всё это узналось гораздо позже. А тогда наш разговор с бабушкой прервал мрачный протяжный гудок — это бакинский завод имени лейтенанта Шмидта все еще скорбел по вождю мирового пролетариата.

Ирина Кузнецова.