​Жизнь посвятили Богу и Отечеству

О своих славных предках, самарских купцах и благотворителях Шихобаловых, рассказывает жительница Самары Софья Поликарповна Бортник.

На Светлой Пасхальной неделе, 2 мая, исполнится 90 лет Софье Поликарповне Бортник из благочестивого рода самарских купцов-благотворителей и храмостроителей Шихобаловых. Мы связались с давним другом редакции и услышали от нее пожелание встретиться в канун почетной круглой даты: ей хотелось бы до конца выполнить долг перед купцами Шихобаловыми и рассказать о своих предках читателям «Благовеста». Ведь публикации о них в газете были давно, и многое осталось «за кадром»…

— Я прожила очень хорошую жизнь, — сказала Софья Поликарповна. — У меня из 14 человек семья: дети, внуки, правнуки, снохи, зятья. Все ко мне очень хорошо относятся. И во всех невзгодах Бог мне всегда помогал — видимо, по молитвам моих благочестивых предков.

Дважды приговоренный

Мой папа, Поликарп Панфилович Дедющенко, был из донских казаков. Его отец дал высшее образование ему и еще одному сыну, так как они были очень способными. Семья была благочестивая. Тетя Феофила, папина сестра, даже ходила пешком в Иерусалим. Папа был очень добрый и интеллигентный человек, работал в Волго-Камском банке. А когда Самару заняли чехи, то отца призвали в Народную Армию Комуча (Комитета членов Всероссийского учредительного собрания) и дали ему чин офицера, хотя офицерами могли быть только дворяне. Но это ведь была гражданская война… И вот папа должен был поставить подпись под расстрельным приговором десяти коммунистам. А он отказался: «Расстрел без суда и следствия — это убийство, и я буду отвечать перед Богом».

Но его отказ сочли изменой и самого папу приговорили к расстрелу. Посадили в тюрьму в ожидании, когда приговор будет приведен в исполнение. А друзья выкрали его из тюрьмы и спрятали… в тифозном бараке. Но кто-то донес, где он укрывается.

К маме пришел какой-то человек под видом рабочего и передал, чтобы она вышла на перекресток нынешних улиц Ленинградской и Садовой. Там к ней подошел полковник и сказал: «Завтра вашего мужа расстреляют. Мы ничего не можем сделать. Вы должны сейчас же забрать его из больницы и немедленно увезти из Самары».

Так мама и сделала. Но в спешке забыла взять для мужа пальто, и он остался в офицерской шинели, хотя и со снятыми погонами. В поезде они встретили папиного друга Костю Головкина. Тот обрадовался, но папа сказал ему: «Ты же видишь, меня в любой момент могут арестовать, красные близко. Тебе лучше даже перейти в другой вагон, чтобы не донесли, что ты разговаривал со мной». Костя ушел — то ли в другой вагон, то ли вообще вышел на ближайшей станции. А через час или два поезд догнали красные, остановили поезд и пошли по вагонам в поисках «контры». Папу схватили.

Теперь уже красные приговорили его к расстрелу. Поставили к стенке, вскинули ружья… Оставалось только скомандовать: «Пли!» — но в этот момент кто-то бежит с криком: «Стойте, стойте! Этот человек спас мне жизнь!» И вот привели моего папу к командиру, тот говорит: «Поступил сигнал, что вы спасли от расстрела коммунистов. Вы за кого?» — а папа ответил прямо: «Я ни за кого. Я финансист». — «Мы сохраним вам и вашей жене жизнь при условии, что вы восстановите банковскую систему во всей Симбирской губернии».

И папа взялся за работу. В музеях Ульяновска, Саратова, Пензы есть его портреты. И у нас в Самаре он есть. В сбербанке на Самарской висел его портрет, там же был портрет и тети Нонны Христензен, нашей приятельницы. Тетя Нонна была дочь Христензена, которого революционеры зверски казнили у Покровского собора. Как его звали, я не помню. Их семью выгнали из дома, они поселились в маленьком домике напротив Покровского собора. Наталья Карловна была беременна четырнадцатым ребенком, и у нее на глазах мужа вывели из дома, привязали к лошадям и разорвали на части…

А папа работал, восстановил банковское дело. Но ему не доверяли, на него постоянно писали доносы. От полученных в тюрьмах побоев у него образовался рак, и он умер в 1931 году совсем молодым, ему было 35 лет. На его похороны пришло очень много народу, Садовая была вся запружена людьми. Несли его на руках, на полотенцах, а катафалк шел позади. Я очень любила папу, и когда он умирал, не отходила от него ни на минуту. Но мне еще пяти лет не было, и я думала: ой, как много гостей у нас будет! И всем, кто к нам приходил, сообщала: «А у меня папа умер!» Бабушка услышала это и остановила меня, конечно.

На кладбище все говорили: мы вас не бросим! Но время было голодное, и всем стало не до нас. На всю жизнь я запомнила это и никогда на похоронах не обнадеживаю, что буду приходить, помогать. Уж лучше без обещаний помогать, если сможешь, чем посулить то, что не в твоих силах. Было так, что приносили еду собаке, но мама разогревала ее и кормила этой едой нас с сестрой Лидой. У меня были серьги, мама сдала их куда-то, а на эти деньги купила кукурузную муку. И мы ели одни кукурузные лепешки. Нас воспитывали в строгости. Пришли мы на обед к Неклютиным, мама заранее сказала: не смотреть голодными глазами, ничего самим не брать, только то, что вам положат хозяева. А там было что покушать. Но нас угостили лепешками, мы только их и поели. И я потом сказала: мама, нам же так хотелось поесть! А она ответила: ну вам же дали лепешки — и достаточно.

Мы жили очень скромно. Уже давно маму выгнали из дома, который принадлежал ей. Дом — большой двухэтажный деревянный — был на Садовой между Некрасовской и Ленинградской. Двор огромнейший был с подвалами, погребами, конюшнями.

Мне очень грустно было без папы. Другие дети бегали, подходили к своим отцам, те их на руки поднимали. Когда бабушка Акилина, папина мама, меня водила в Покровский собор, я убегала к Семистрельной. Бабушка боялась, что я буду бегать по храму. Уже знала, где меня искать, и шла к моей любимой иконе. «Опять ты здесь! Иди и стой около меня!» А старушки, стоявшие у иконы, плакали: «Вы знаете, она подходит и так громко говорит: Божия Матерь, Ты все можешь. Дай мне хорошего мужа, чтобы дети мои не были сиротами!»

И Бог дал — с мужем я прожила 68 лет в любви и согласии. Теперь многие не имеют представления о том, что же такое семейная жизнь. Женщина выходит замуж с мыслью о том, что она будет главной. В наше время было иначе. Самый главный в семье муж, он содержит семью, заботится. А я должна воспитывать детей. Конечно, у меня была и любимая работа. Я была художником-модельером, даже ездила на конгрессы мод. 40 лет проработала в Клубе революции 1905 года (бывший — и ныне опять Пушкинский дом). Но семья, воспитание детей всегда были главным для меня. Когда мой муж умер в 96 лет, старшая дочь так плакала: «Папочка, как мы без тебя осиротели!» Я сказала ей: «Олечка, тебе 67 лет, как же ты — осиротела! Бог сделал все, чтобы вы не были сиротами».

Но это было потом уже. А тогда…

В ожидании ареста

1937-й год. Мы живем втроем: мама, я и сестра Лида. У мамы всегда был наготове мешок с самыми необходимыми вещами. Однажды — был это август месяц — она одевает нас в пальто и валенки и говорит: «Дети, как только к веранде подойдет воронок, вы сразу через черный ход бегите на задний двор. Идите к Башкировым и прямо к Аннушке». У Башкировых (мы с сестрой и не знали, что это наши родственники) в погребе жила монашка Аннушка Вот к ней-то и должны были бежать мы с сестрой и жить у нее в погребе до маминого возвращения. Поначалу еще надеялись, что те, кого забирал воронок, потом вернутся… Вместе с мамой и Лидой мы встали на колени и с полуночи до четырех часов утра молились втроем.

А потом мама говорит: «Дети, мы спасены! Соня, иди посмотри, где на домах замки висят». Я обошла весь двор. Двор был пустой. Мы остались одни. Все мои друзья — с мамами, папами — исчезли. Их квартиры стали занимать другие люди. А нас Бог спас. Впоследствии Аннушка из погреба куда-то ушла, и мы ее потеряли. Потом узнала, с какими почестями ее хоронили. Мы и сами потом жили в другом месте.

И еще одно расскажу. Была у нас собака Берто, дворняга, ну такая злая, никого чужих во двор не пускала. Даже почтальона. Все, кто жили в этих квартирах, свободно ходили, а чужих не пускала. И приходила к нам нищая, о которой мама говорила: когда она придет, что есть дома — хоть хлеба кусочек, хоть что — ей отдавайте. Это была высокая старуха с клюкой, с котомкой, во всем черном, почему-то в фартучке. И она свободно входила к нам! Берто радовался ей и прыгал, пытаясь лизнуть ее. Нищая входила, садилась, брала меня на колени и так плакала! Расспрашивала, как мы живем, что едим, как мама.

И до сих пор не знаю, кто она была.

«Я не знала, какого я рода»

Работать я начала еще школьницей. Окончила в военкомате курсы и преподавала военное дело в своем классе. Во время учебы ребята ползут в противогазах, кричат: «Сонька, мы устали!» А я поднимаюсь и в ответ: «Какая я вам Сонька! Я вам командир. Встать и надеть противогазы! Как вы будете воевать?!»

И когда началась война, мальчишек наших взяли на фронт. Одному из них, Юрке Гоголеву, пулей разорвало живот, и он погиб.

Во время войны я заболела тифом и потом сразу — повторным. В окнах больницы не было стекол, затыкали их подушками. Люди умирали уже не от тифа, а от воспаления легких. И было, что спросят кого-то, а в ответ — «Да уже увезли, умерла…» Умирала и я, две недели была без сознания. В это время лежали там партизанки из брянских лесов, молодые девчонки. Что-то они меня пожалели. Сдвинули кровати и отогревали меня своими телами. Ну это разве не помощь Бога?

В войну я работала в госпиталях, носила раненых. Во мне было 42 килограмма, а надо было из последних вагонов санитарного эшелона забирать раненых и вдвоем с такой же девчушкой нести на носилках. Переходили железнодорожные пути и через всю площадь несли до поворота, где троллейбус на улице Льва Толстого, к санпропускнику. Раненые иногда даже просили оставить их, потому что видели, как нам тяжело. Потом я окончила курсы Красного креста и работала в самом госпитале. И не знала, что госпиталь находится в шихобаловской больнице…

Это рядом с Покровским собором, где областной онкологический диспансер. Прихожу с работы и говорю маме, что у госпиталя стоит памятник какому-то курносому старику. А она рассердилась: «Как ты смеешь так говорить! Это памятник Шихобалову!  Ты должна молиться о них!..» — «Мама, ну что ты меня заставляешь молиться за этих эксплуататоров!»

Мне всегда говорили: а вот Шихобаловы делали так-то, учили тому-то… Ну а дети не всегда любят тех, кого им приводят в пример… Тогда ведь была советская власть, и на купцов смотрели по-другому. Я не знала, какого я рода — и не любила Шихобаловых, потому что нас очень строго воспитывали, по-шихобаловски. Встать не позднее шести часов, помолиться, убрать кровать, причесаться, чтобы всегда было чисто, аккуратно — и не только в комнате, но и в душе. Хотелось поспать, но приходилось подниматься, и в жизни потом мне это очень пригодилось. Теперь я встаю в 4 часа 15 минут. Молюсь утренними молитвами вместе с телеканалом «Союз».

Когда было перезахоронение Шихобаловых, в Самарской епархии Архиереем был Владыка Евсевий, сейчас он Митрополит Псковский и Великолукский. Только в этом году я узнала, что он до сих пор молится обо мне. Ездила во Псков Маша Феоктистова, дочь почившего схиархимандрита Николая, и Владыка ее спросил: «Маша, а Софья Поликарповна жива?» — «Да, жива». — «Скажи ей, что я за нее молюсь». Такая благодать — молитва Архиерея!..

…Я не могла прийти в себя, когда узнала о том, что Шихобаловы наши предки. Мама хотела унести с собой эту тайну в могилу. Но уж очень ей хотелось пойти на их перезахоронение. И тогда она открылась мне, что мы из рода Шихобаловых.

Сейчас, когда прожила жизнь, я поняла, что надо на коленях стоять перед этими людьми. Их потомки — мои бабушки, дедушки — жили на капиталы этих людей. И как-то уже все, что Шихобаловы делали для Самары, закончилось на бабушках. Ну, правда, тут уже революция была.

Добрые дела помнит Бог

Домов у Шихобаловых было много в Самаре, но я никогда не хлопотала об их возвращении. Когда мы с Анатолием Тимофеевичем поженились, то своего жилья не было. Нам дали в бараке кухню, где замерзала вода. Наша старшая дочь очень болела от постоянного холода. Потом муж работал начальником мостового отдела железной дороги, и нам дали одну из комнат в квартире с подселением. Когда муж построил набережную, то ему выделили хорошую квартиру. Потому что он подчинялся Москве и был уже человеком с положением, построил более ста мостов. Но муж взял только двухкомнатную квартиру, так как его рабочие жили в вагончиках и в затопляемой зоне за Самаркой. Министр сначала сердился на него, но потом сказал: ну что ж я могу с тобой сделать!

А муж выстроил шесть шести-квартирных домов для рабочих. Это на Ново-Садовой, Юных Пионеров, Запорожской и еще одной улице. И по сей день дети этих рабочих, которые живут в тех домах, ходят на могилу моего мужа.

В 75 лет мой муж заболел раком. Когда он сказал мне об этом, уже было поздно. Консилиум признал, что он абсолютно неоперабелен, но я настояла, чтобы ему сделали операцию.

Вечером я пошла в Иверский монастырь — это было еще до назначения игуменией матушки Иоанны. И вот уже служба кончилась, все разошлись, а я молюсь, молюсь… Подошла ко мне монахиня: «Софья Поликарповна, что у вас случилось?» И узнав, что наутро будут оперировать безнадежно больного моего мужа, сказала: «Мы все о нем помолимся». Уже ночью я вышла, жду троллейбуса. Рядом стоят трое бомжей: «Чего ты ждешь, уже двенадцатый час! Последний троллейбус в одиннадцать ушел». И тут из-за поворота выходит троллейбус! Я доехала домой, без сил опустилась на пол и взмолилась: «Господи, возьми у меня все, оставь мне только мужа и детей!»

Утром рано поехала к больнице. Зашла в храм. Никого не было. Я стала молиться. Подошел батюшка и тоже стал со мной молиться о моем Анатолии Тимофеевиче.

Помолились, и я пошла в больницу. Вижу, мужа везут в операционную. Я успела только руку поцеловать, и его увезли. И я вошла в палату.

Когда-то его дед был настоятелем храма в Минске, и Анатолий Тимофеевич маленьким даже прислуживал в храме. Ну а что было с дедушкой после революции, он не знал. В семье о нем никогда не говорили, нельзя было. Муж уже и из молитв помнил только «Отче наш», «Богородицу», и вообще не молился, хотя мне не запрещал. В партию он очень долго не вступал и вступил только когда заставили: ты депутат, должен быть в партии! Он возглавлял мостоотряд, мостопоезд. Никогда я не видала, чтобы он молился. Я молюсь, он слушает.

Накануне операции я дала мужу молитвы: прочти их. Он смутился: неудобно, как я буду читать?.. — Да очень просто: откроешь и про себя прочтешь. Утром я вошла в палату, вижу — возле тумбочки лежит открытая молитва. Значит, он прочел!

Оперировали его около пяти часов, а я все это время стояла около операционной. Хирург выходит, усталый. Увидел меня: «Это вы всё так и стоите?.. Пойдемте, я вам сделаю укол». — «Нет, вы мне скажите, как прошла операция». И он рассказал, что когда раскрыл полость, то увидел: кишечник поражен раком, но за пределами кишечника нет метастазов! Хирург удалил 40 сантиметров кишки и позвал остальных врачей: подойдите, посмотрите, что значит верующая жена! Как она вымолила мужа у Бога!

75 лет было мужу. Хирург сказал: ну, может быть, он и поживет еще пять лет. А он умер в 96 лет! Совершенно не от рака. Он уже был верующим. Протоиерей Михаил Мальцев приходил к нему, соборовал, несколько раз причащал. Муж последние шесть лет был слепой и глухой. В безпамятстве «проводил совещания» — называл имена сотрудников, отдавал указания, как нужно строить мосты. И я спала по два-три часа, не отходила от него. Дочери по очереди ночевали у меня, помогали. А когда они не могли прийти, помогали женщины из Татьянинского храма, которых благословил на это отец Михаил. В последний приход батюшка сказал мне: как бы он сегодня ночью не умер!

В ту ночь мы были рядом с ним вместе с младшей дочерью. Я уже убрала у него слуховой аппарат, чтобы не мешал ему. Он лежит, стонет. Наклонилась к нему, поцеловала в щеку и говорю: «Миленький, родной мой Толюшка, ну скажи, чем тебе помочь?» — и вдруг он говорит мне: «Милая моя, самая дорогая, самая любимая, самая прекрасная женщина на свете! Спасибо тебе за прожитую жизнь!» Закрыл глаза и умер.

Дочь Вера стояла рядом и была поражена: «Он же три дня вообще не говорил. А тут — надо же, какие слова он тебе сказал! Мама, ты посвятила нам и ему всю жизнь». Вот поэтому и хорошая семья была. И слава Богу, у моих детей тоже хорошие семьи.

Задолго до того однажды ко мне приехал священник из Богатовского района, где сейчас восстанавливается Свято-Троицкий Шихобалов монастырь — в «Благовесте» писали об этом, — и в это время в комнату входит мой муж. Батюшка обрадовался: «Анатолий Тимофеевич, а мы о вас молимся. Вы же нам построили такой замечательный мост, который соединил нас с крупными городами!..»

Ни одно доброе дело не забыто Богом.

Там, говорят, яблони еще стоят в поселке Центральном. Шихобаловские яблони…

Драгоценности тети Анфисы

Для Шихобаловых деньги не были главным в жизни. Тетя Фиса была необыкновенно богата. Когда их раскулачили в Казани, они приехали в Самару, жили на Красноармейской улице. И вот к ней опять пришли с обыском и ее арестовали. Прислуга присутствовала при обыске — и увидела, что на зеркале лежат драгоценности. И хочу сказать, насколько люди были честны. Прислуга положила руку на драгоценность — и в карман. Опять руку на зеркало — и в карман. Так потихоньку все и сложила в карман. И стоит, будто бы ни при чем. Ей был бы расстрел, если бы это увидели. Но она не для себя это взяла. Пришла к моей маме и говорит: «Ольга Александровна, это драгоценности Анфисы Александровны, возьмите их». Но мама отказалась: это не мое, а сестры. И меня саму могут арестовать, тогда все пропадет. Анфиса вернется из Сибири, а не будет ни квартиры, ничего. Держи у себя. Вернется Фиса — ты ей отдашь, а нет — так оставишь себе.

Тетя Фиса вернулась, и прислуга отдала ей драгоценности. В Сибири тетя отбывала срок еще с двумя купчихами. И они на вырученные от продажи этих ценностей деньги купили себе в Москве, в Лозовском переулке деревянный домик с палисадничком, у каждой было по комнате. Так и жили до конца жизни. Что-то еще и осталось у тети Фисы, потому что она пообещала купить нам с сестрой обеим по квартире, когда мы выйдем замуж. Но началась война, вскоре немцы подступили вплотную к самой Москве. А Шихобаловы очень любили Россию. Меня, например, трижды снимали с поезда — я убегала на фронт, но по возрасту меня возвращали домой. И когда немец подступил к Москве, тетя Фиса написала нам письмо о том, что на коленях просит у нас прощения. Чтобы не досталось немцу, она отдает все драгоценности в фонд обороны. Никаких обид, никаких волнений у нас абсолютно не было. Считали, что это не так важно.

Славный род

Художник Владимир Серафимович Китаев — не знаю, где он раздобыл — подарил мне старинную карту города, где теперешняя улица Ленинская называется Шихобаловской. Вот сейчас я стараюсь добиться, чтобы улице вернули это имя. Чтобы наш храм в честь Преподобного Серафима Саровского, бывшую богадельню, привели в должный вид, сделали облицовку здания. И чтобы повесили плиту с надписью о том, что здесь была богадельня, устроенная братьями Шихобаловыми, потомственными почетными гражданами Самары. Не просто почетными, как это сейчас принято, а потомственными почетными гражданами. Нет моей заслуги в том, что я потомок такого рода. Это перед ними надо вставать на колени за их великие дела. Меценаты, храмостроители, благотворители…

Братья Шихобаловы Михей, Матвей, Емельян и Антон родились и жили в селе Наченалы Ардатовского уезда Симбирской губернии. Отец их был Николай Иванович, а его дед Андрей. Там они назывались Андреевы, потому что в селе называют по старшему в роде. Жили они своим как бы кланом, деньги не делили. Не любили собираться компаниями. Бывало, по воскресеньям к ним приходили сельчане, советовались — задавали вопросы, на которые всегда получали разумные ответы. Шихобаловы никогда не пили. И только на Троицу позволяли себе выпить немного медовухи или браги. И в моей семье сохраняется традиция трезвости. Ну, может быть, не настолько, но — сохраняется.

В воскресные дни Шихобаловы не брали долги, считали, что грех брать долги в малую Пасху. Имели маленький салоплавильный завод. Вместе с наемными работниками и работали, и ели из одной чашки. Это очень важно для того, чтобы работники не думали о том, что на их труде наживаются. Работали и жены Шихобаловых, грязная работа была их: они мыли кишки, набивали их — видимо, колбасы делали. Шихобаловы были очень трудолюбивыми. Поэтому они пользовались необыкновенным уважением в селе.

Так они и жили до того момента, когда случился большой пожар. Все сгорело, у них ничего не осталось. Казенный крестьянин Михаил Иванович Обухов дал им в долг 12 тысяч, с которыми они приехали в Самару. Купили себе дом на углу улиц Панской (Ленинградской) и Самарской. Сейчас там магазин. И все жили в этом доме. Чтобы отдать долги и начать свое дело, все мужчины семьи пешком, не тратя денег на дорогу, ходили за Урал. Весной покупали там скот и гнали его, по дороге скот на хорошей траве набирал вес, здесь они осенью закалывали скот и продавали. Так ходили три года.

Отдали долг Обухову, у них появился капитал. Антон стал строить салоплавильный завод, Михей и Матвей занимались сельским хозяйством. Много земель в Башкирии принадлежало им. Антон, самый талантливый в деловых вопросах, занимался бизнесом. Емельян этого не умел. Он строил храмы и был в них старостой. Мой прапрадед Михей Николаевич построил Всесвятскую церковь.

Антон с Емельяном купили дом на углу нынешних улиц Братьев Коростелевых и Венцека. Дом с атлантами принадлежал Антону. Дом, в котором потом было издательство газеты «За родину», — Михею. Дом военно-медицинской академии — это дом дочери Антона. Муж моей приятельницы Беллы Хасановны Такоевой, бывшего главврача больницы имени Ерошевского, занялся вопросом, какие дома принадлежали Шихобаловым. Дом на углу Галактионовской и Венцека принадлежал Емельяну, но в том доме, где жил Михей, вероятно, кто-то женился или выходил замуж, и дом Михея был отдан молодой семье. А моей тете, маминой родной сестре, был отдан дом Емельяна на Галактионовской. Неподалеку стоял дом моего прадеда Постникова. Один мой дед был из рода Нестора Васильевича Постникова, всемирно известного врача, который вылечил от туберкулеза родственника Царя. Царь дал ему и его роду дворянство. Нестор Васильевич был командирован в Англию, женился на фрейлине английской королевы Виктории, Мэри Дженн Веллингс. Он вылечил ее от чахотки — и полюбил, а она полюбила его. И приняла Православие, обвенчалась с Нестором Васильевичем.

Рядом с Троицким рынком была и кондитерская фабрика. Мама и ее сестры по пути из гимназии заходили на фабрику, и дед давал им обрезки — очень вкусные, как и целые карамели…

Помню, как четверть века назад мама плакала и не говорила, о чем плачет. А это она прочитала в газете статью «Наш добрый дедушка», об Антоне Николаевиче Шихобалове и о том, что будет перезахоронение останков Шихобаловых в Покровском соборе. Пришло время, и ко мне стали стекаться сведения о Шихобаловых. Я не ходила в архивы, но меня разыскивали люди. Приезжал из Канады Антон, внук Антона Николаевича, приезжали потомки Шихобаловых из Франции. У Антона из Канады сестра была тогда еще живая, ей было 110 лет. Он плакал, уезжая. Просил писать ему… Меня нашли Неклютины — потомки дочери Матвея, Субботины — нынешний Чкаловский санаторий был их дачей. Мария, дочь Матвея, вышла замуж за Неклютина. Ее дочь вышла замуж за Соколова. «Соколовский хор с гитарой был когда-то знаменит…»

У Антона были дочери Прасковья и Устиминия. Моя прабабушка Наталья Михеевна Карпова, дочь Михея Николаевича и Авдотьи Степановны Шихобаловых, построила Николаевский монастырь (теперь там госпиталь на улице Осипенко). Она была ровесница своего дяди Антона Николаевича, в один год с ним родилась и в один год, 1908-й, умерла. У Натальи было две сестры, Прасковья и Дарья, Наталья была самая деловая. Ей принадлежали башкирские земли, она торговала с Англией, пустила первые пароходы по Волге. Карпов умер, она осталась с двумя детьми, Василием и Александрой. Пединститут на Вод-ников — это была наша мельница, Натальина. В Царицыне Наталья построила завод тары. Политикой она не занималась, не была ни в Думе, ни в каких-либо обществах. Но была очень сильной женщиной. Шихобаловы построили больницу очень красивую, в готическом стиле, рядом с Покровским храмом. И прежде чем ее строить, вымостили мостовую к храму и к больнице. Построили электростанцию. Достраивала больницу дочь Антона. Построили дома врачам. Первый врач был Гринберг из старой врачебной династии Гринбергов.

Дочь Антона Устиминия принимала участие в строительстве Иверского монастыря. Она была похоронена рядом с Алабиными. Был ли там поставлен ей памятник, не был ли — не знаю, но о том, что она принимала участие в строительстве, мне говорила мама. И что она там была похоронена. Я искала могилу Устиминии, но не нашла. К сожалению, не знаю, какую фамилию она носила.

Шихобаловы строили монастыри. В Бузулуке очень большой Всесвятский женский монастырь. Монахини, я забыла их имена, уехали в Свято-Троицкий Шихобалов монастырь, который построили в ныне Богатовском районе, поселок Центральный, но были расстреляны после революции. Известно, что при советской власти монахинь Иверского монастыря посадили в дырявую баржу, отвезли на середину Волги и затопили. Так что на дне реки лежат наши иверские мученицы-монахини. Это мне говорила мама. Где-то еще есть монастыри, построенные Шихобаловыми.

Дорогие могилы

Папа мой, дедушка и бабушка были похоронены у завода Кинап. Папа умер 17 апреля 1931 года, а уже в августе кладбище было снесено. Мама привела нас попрощаться с дорогими могилами. Она не могла перезахоронить одного папу, а своих отца и маму бросить. И вот на старой фотографии мы стоим, поправляем могилку, а позади стоят могильщики. Ждут, чтобы раскопать могилы папы, бабушки и дедушки. И говорят маме: «Ты глупая женщина. Сейчас мы выкопаем твоего мужа, снимем костюм, продай его и купи хлеба, накорми своих детей». Это был тяжелый голодный год. Но мама сказала: «Мы попрощаемся и уйдем. А остальное уже ваше дело».

И это еще не самое страшное. В 1918 году приехал в Самару большевик Галактионов. По его приказу раскопали склеп, вынули останки Антона Николаевича Шихобалова. Сняли с него все награды, все регалии, повесили тело на дереве, и солдаты расстреливали его, умершего десять лет назад!..

Плакал голубь над храмом

В 1871 году в Самару приехал Император Александр II с сыновьями. Государь спросил, кто из благотворителей может дать деньги на строительство кафедрального собора. И Шихобаловы дали сто тысяч рублей. Был построен вначале деревянный Покровский собор. Потом в этот собор, уже каменный, я ходила всю войну, и никогда никто не написал на меня донос, что я хожу в церковь. Построили Шихобаловы и Троицкую церковь.

В 1933-м или 1934 году очень много народа собралось, когда сносили эту церковь (сейчас там Дом специалистов, недавно горевший). Мама послала меня за хлебом, я увидела толпу и побежала посмотреть. Я стояла на углу Галактионовской и Ленинградской, и никто меня не отгонял. Народ разгоняли, люди плакали, молились. Но самое главное, что мне запомнилось на всю жизнь: на этот храм садился белый голубь. Он плакал, как женщина. Плачет — и слетает, и опять садится… Все уже умерли, кто это видел. Наверное, я одна осталась. Голубь все время плакал навзрыд! Я удивлялась этому и тоже плакала. Мне было жалко голубя… Потом и меня тоже прогнали, и я ушла.

При этом храме был Троицкий рынок. На нем было много людей обездоленных, бездомных. И Шихобаловы построили там богадельню, где люди могли жить, а могли просто приходить покушать. Мясом кормили там только по большим праздникам, а в остальные дни это были каша, хлеб, рыба, прочая сытная простая пища.

Шихобаловы собрали брошенных детей и для мальчиков сделали отделение в богадельне, где построили приходскую школу. Учили читать, писать и считать. Но не только. Шихобаловы не любили праздности. Мальчиков обучали ремеслам, учили делать спички, а потом продавать их. И говорили им: хотите быть богатыми — копите деньги. Мы вас кормим, одеваем и обуваем. Продаете спички, вырученные деньги откладывайте или покупайте сладости — решайте сами.

Девочек определили в монастырь. Но не для пострига в монашество, потому что это должен быть их собственный выбор. А для того, чтобы они не жили на улице, а получили хорошее воспитание, научились труду. Девочки вышивали, шили, готовились к семейной жизни.

Шихобаловы построили Воскресенскую церковь на Самарской площади, где сквер. Там же был Воскресенский рынок. На том месте, где памятник Устинову, стояла церковь. В пересечении нынешних Арцыбушевской и Красноармейской построили очень большой Ильинский собор. И решили построить на углу Красноармейской и Братьев Коростелевых странноприимный дом для паломников, идущих в Иерусалим. Но паломники шли в Иерусалим более короткой дорогой. Тогда там устроили богадельню, где собрали бездетных стариков, людей, о которых некому было заботиться.

При богадельне была домовая церковь. После революции там была школа, а теперь — храм. Очень хороший храм, и настоятель в нем игумен Серафим (Барякин), который настолько объединил своих прихожан, что мне кажется, я прихожу в родной дом. При храме созданы Православная гимназия, медицинский центр. Батюшка молится о нас, приходит в гости. Я ему могу рассказать все, что не могу поведать другим. И он мне на все дает ответ.

Я так ему благодарна, так почитаю! Отношение людей друг к другу в этом приходе такое теплое!

Хранить благодарную память

…Может быть, я не так строго соблюдаю посты, но — это моих слов нет, как я люблю Бога! Он всегда со мной! И мужа Он мне спас. И детей спасает от всяких бед, несчастий. И меня спасает — я вот уже почти прожила 90 лет! Знаю, почему живу так долго: я должна выполнить то, что обещала Шихобаловым. Я должна во что бы то ни стало добиться, чтобы улица стала с двойным названием, как другие старые улицы Самары: Ленинская-Шихобаловская. Как Ленинградская-Панская или Куйбышевская-Дворянская. У меня историческая карта, где Самара настолько маленькая, что улица Полевая — уже окраина. Но там написано название улицы: Шихобаловская!

И надо, чтобы этот храм хранил память о том, что здесь была богадельня, где жили пожилые люди, которым Антон Шихобалов говорил: «Мы вас будем содержать на свои проценты от капиталов. Ваше кормление, содержание — это наша забота, но вы должны обязательно работать». Женщины вышивали, а мужчины вили веревки и продавали их на рынке. И пожалуйста — на эти деньги они могли покупать все, что хотели.

Я отдала в музей очки своего деда в золотой оправе и коробочку, на которой изображены наполеоновские французские солдаты, покидающие Россию. В музей Отечественной войны отдала все письма молодых людей, которые писали мне во время Великой Отечественной войны. Чтобы знали, какими были люди, которые защищали нашу Родину. Просто была такая чистота, такое желание победы, такой патриотизм! И когда на Рождественском вечере меня в оперном театре спросили, как я отношусь к Родине, я ответила, что Родина и Россия для меня самые главные слова. И что я задохнулась бы за пределами России. Мне не хватило бы воздуха. И муж мой был патриотом, и дети выросли такими же. Такое отношение к Родине было у всех Шихобаловых. Ко мне приезжали из Петербурга — мой дальний родственник Шихобалов, кандидат наук. Пишет мне и ученый-астроном Козырев из рода Шихобаловых.

Во время революции Шихобаловым пришлось покинуть родную Самару: уехали кто в Москву, кто куда. Не знаю, куда уехал сын Натальи Василий Карпов. Одна из многих книг, написанных Василием Карповым о Шихобаловых, была у Митрополита Иоанна (Снычева). Его крестница отксерила эту книгу и дала мне. Я ее дала перепечатать единственному человеку — игумену Серафиму (Барякину).

В Китай уехали Шихобаловы, Субботины, Башкировы, наши родственники. Там была русская диаспора, но из-за «культурной революции» они уехали в Канаду. Есть Шихобаловы и во Франции.

Но главное, чтобы в родном их городе Самаре, в России хранили память об этих замечательных людях, которые всю свою жизнь посвятили Богу и Отечеству.

Записала Ольга Ларькина.