Там на неведомых дорожках…

Записки охотника.

Дерсу Узала говорил писателю Арсеньеву: «Капитана, твоя глаза есть? Посмотри — нету». Мало иметь глаза, надо уметь видеть. А чтобы видеть, надо относиться к окружающему миру с уважением. Тогда увидишь, как живут маленький муравей и большой тигр. Казалось бы, просто — чтобы увидеть, стань невидимым. Чтобы услышать, стань безшумным. Не пугай — и от тебя не будут убегать, значит, от тебя не будут прятаться. Есть такие слова: «Страх глаза застит». Не бойся, и тебя не будут бояться. Казалось бы, все просто. Но как трудно вести себя как дома в лесу, рядом с уважаемыми тобою зверями. Не болтай попусту, говори тихо. Не затыкай уши наушниками. Не бойся, ты дома: вокруг твои друзья. Ты не на асфальте: смотри под ноги, а не только по сторонам. Не споткнешься, и увидишь следы: а значит, и тех, кто их оставил.

Сверкающий Иркут

1962 год. Мне 15 лет. Я приехал в Иркутск учиться на охотоведа. Первый курс учился в другом техникуме: в Иркутский пушной перевелся с досдачей двух предметов. И вот я студент-охотовед. В то время все студенты Советского Союза начинали учебный год с помощи сельскому хозяйству: как правило, убирали картошку. Нас же, студентов пушного техникума, послали работать почти по специальности: в охотничье-промысловое хозяйство в отроги Восточного Саяна, собирать бруснику. Приехали на станцию Слюдянка Круго-Байкальской железной дороги. Там, в поселке Кутулук, база хозяйства. И нас, пока подготавливался дальнейший заход, разместили в бондарном цеху.

Кутулук расположен на берегу Байкала, напротив него — знаменитый мыс Шаманий. По преданию, на этом мысу проходили шаманские камлания, обращенные к духу Байкала. Многие из нас на Байкале еще не были. Пошли на мыс, и здесь я впервые понял, что такое по-настоящему чистая вода. Вышли на берег: быть на Байкале и не попить его воды — неправильно. Крутой скалистый берег: к воде подход неудобный. Передо мной в воде на глубине, как мне казалось, сантиметров двадцать — большой плоский камень. Вот, думаю, удобно на него встать и попить и умыться. Пытаюсь на него встать. Человек более опытный одергивает меня: «Померяй глубину сначала». Меряю посохом и полутораметровой палкой до камня не достаю. А казалось, совсем чуть-чуть. Такая прозрачная вода.

На открытых машинах нас отвезли на реку Иркут. Мы загрузились в двадцатиместные надувные понтоны и начали сплав к месту работ. Иркут — река горная: перекаты, шиверы, щеки, небольшие пороги. Вода — такая же чистая, как на Байкале, — размывает слюдосодержащие породы и несет в себе лепестки слюды. И тут я увидел то, ради чего и начал рассказ: день солнечный, в воде горят и сверкают мириадами зеркалец лепестки слюды. Несмотря на естественный для человека, видевшего до того только спокойные реки, страх, забываешь про всё. Зрелище волшебное, необыкновенное, завораживающее.

Ну а потом мы собирали бруснику, питались заготовленной на базе медвежьей солониной, я знакомился с тайгой. 20 сентября в горах выпал снег, выходили мы пешком два дня. Так начался мой путь охотоведа.

Пищуха-сеноставка

Самый интересный зверь из диких — пищуха-сеноставка. Зверек с кулак величиной, внешне — в точности зайчонок, но ушки маленькие, круглые. Очень напоминает плюшевую игрушку. Что эта игрушка выделывает! При виде опасности она надувается и резко свистит. Свистят и суслики, и сурки, но эта малышка — не каждый мальчишка-голубятник так свистнет. В ущелье, где много пищух, буквально глохнешь: звук отражается от скал, акустика — пищухина филармония. Пищух зовут сеноставками за то, что они заготавливают себе на зиму сено и делают это как заправские крестьяне. Состригают пищухи зубами траву и оставляют ее сушиться на месте. Высушенную траву они заносят в пещерки под нависшие камни и хранят там, питаются этим сеном всю зиму. Если надвигается дождь, пищухи заносят траву в хранилище, а затем выносят назад, досушивать. В безкормные годы сеноставок грабят архары, олени, а иногда и люди для своих домашних животных. Сено очень качественное — травинка к травинке, так что пищухи не только себя кормят, но и соседей выручают.

Алтай вспоминает войну

Существует интересное климатическое явление: ударный ветер. Общее его название — фён, но так как для его возникновения необходима определенная местность, везде он называется по-разному. Самое известное — новороссийская Бapa, байкальская Сарма. На Алтае это называется «Она». Физическая природа явления — с вершины в ограниченную холмами долину стекает холодный воздух, накапливается там. Как тазик: наполнится — и его содержимое выплескивается через перевал в соседнюю долину, и чем глубже она, тем сильнее ветер. Он идет стеной, резко холодает. Там, где мы работали, это происходило часто. Иногда на маршрут выходили в трусах, а в рюкзаках — полушубок.

И вот 22 июня, в годовщину начала войны, на Ташанту обрушилась «Она». За несколько часов температура с +20 опустилась до минусовой, выпал снег и лежал несколько дней. Говорили, «дедушка Алтай вспоминает людское горе». Через много лет, в 1990 году, я был на рудном Алтае. Рудный и горный — по сути, одна горная страна, но с горного вода течет в Обь, а с рудного — в Иртыш. Мы должны были сплавиться на катамаранах по реке Убе: там высококлассные пороги. Последний населенный пункт — город Лениногорск, оттуда нас должны подвезти к реке. 22 июня зашли в столовую. Тепло, мы в футболках. Пока обедали, выходим — снег лежит, ветер. Три дня прыгали по порогам, а на берегах — снег. Помнит войну дедушка Алтай, многие местные жители не вернулись с нее.

…Из экспедиции едва успел на занятия — задержала производственная необходимость. Получилось, что из дома я уехал в 15 лет, а вырвался от дел на недельку только в 17 с половиной.

Хозяин тайги

Живя и работая в тайге круглый год, невозможно не столкнуться с хозяином тайги — медведем. Он и вправду хозяин, без всяких кавычек и не для красного словца. Зверь осторожный, умный, у многих вызывает страх. У таежников — уважение. В 1964 году работал в Северном Прибайкалье, в верховьях рек Лены и Киренги. Промышляли неводом рыбу на озере Нярудкан. Это система соединенных между собой протоками озер, из них вытекает небольшая речка — Улькан, приток Киренги. Заходили в мае, на ручьях и речках еще лежали двух-трехметровые наледи. Наледь — это когда река промерзает до дна, силой течения прорывается наверх и течет поверх льда, и так несколько раз за зиму. Весной вода пропиливает лед до верха и течет в ледяных берегах, наледь иногда лежит до июля. Живем в брошенной эвенкийской деревне, до ближайшего населенного пункта — 40 километров. Там же собирались остаться на белковку. Сделали себе выходной — решил пойти по Улькану. Пошел на оморочке — лодке, выдолбленной из целого ствола. В обращении похожа на байдарку, но дно круглое, и поэтому очень верткая.

Лето, середина июня, у всего лесного населения дети, и поэтому оружия с собой — никакого. Ширина речки метров 10-15, течение спокойное, иду потихоньку, осматриваюсь, и вдруг — на берегу медвежонок. Красивый, большая живая игрушка. Темно-коричневый, глаза блестят, мордашка любознательная. Перестал грести, замер, любуюсь, а сам думаю: «Такие детки в одиночку не ходят, где-то мама». Страха никакого, но думать стал быстро. Главное — не напугать ребенка. Заплачет, мама прибежит — ей не объяснишь, что я его не трогал. Сплавляюсь потихоньку — не гребу, не шевелюсь. А вот и мама. Вышла на берег, увидела меня. Непорядок, ходят тут всякие. Рявкает, в воду прыгает — обдает меня брызгами, но дальше в воду не идет. Я опять — страху никакого, быстро думаю: «Если погонится — на весле не уйду, плавает она очень хорошо». Кинется — надо бросить оморочку и нырять (бурые медведи — не белые, нырять не умеют). Нырками уйти есть шанс. Зверь зря не нападает, я его не провоцировал. Дерсу Узала говорил встречному тигру: «Что твоя ругайся? Тайга большой, всем места хватит». Медведица, видя мое смирение, наверное, так и подумала — отстала. Сколько она меня гнала, не знаю: может, несколько секунд, а может, час. Может, 100 метров, а может, километр. Но зато какие впечатления: красота!

Вторая встреча с хозяином произошла в том же году осенью. На хребтике Шелон урожай кедра. Хребет звенит, со всей округи собралась живность, большая и маленькая, на праздник кедра. Ну и мы тут как тут — куда без нас? Берем ореху. Там так и говорят — «ореха», а не орех. Живем на кедровой стойбе. Два балагана, молотилка, веялка, сушилка. Метрах в двухстах под нами — ручей, из него пьют все — и мы тоже. Медведей полно: сытые, ленивые, орех едят целиком, только стерженек от шишки выплевывают. Как внутренности не поцарапают?! Друг бьет шишку, мешки выносит на тропу, а я подбираю и ношу к стойбе. На тропе следов медвежьих полно, и внимания на них не обращаешь. Иду, давно должен быть мешок: нету. Слышу, друг сзади стучит. Иду к нему: «Что, место пустое попалось?» — «Да нет, только что мешок отнес, сидел-отдыхал». Пошли разбираться, на следы уже смотрим внимательно. Мишка вышел на наш мешок и запаха человеческого не побоялся, украл. Пошли по следу, метров за пятьсот воришка спрятал мешок под выворотень и мхом закидал.

Забрали мешок: «Работай сам, ореха на всех хватит». Вообще, на орехе жизнь сытая, и потому мирная. Никто никого не ест, все на орехе.

В октябре началась белковка, промысел, охотничья жатва. По темному выхожу на свой след, а по нему медведь прошел. Пощупал след: застыл, давно прошел, может, догоняет уже. Поздней осенью это не просто медведь — шатун, а что это — никому объяснять не надо. Вот тут я действительно побежал. На следующий день пошли всей бригадой медведя тропить. Шатун в угодьях — конец белковке. Он немного не дошел до места, где я про него узнал, повернул и напрямки через хребты. Тропили два дня — не догнали. От нас ушел, и ладно. Но какая силища! По следам прочли: чем-то ему не понравилась сухая лиственница. Мимоходом, почти не останавливаясь, ударил. Дерево почти железной прочности, сантиметров десять толщиной, сломал. Силен бродяга — хорошо, что ушел.

Поющая тишина ночи

Если уметь не только смотреть, но и слушать, услышишь такую музыку — люди ничего подобного не сочинили. Ночь — самый гениальный композитор. Во-первых, ночью ничто не отвлекает от прослушивания, во-вторых, ночью тихо и слышны звуки, заглушаемые днем. Ночью у наполовину потухшего костра на берегу достаточно большой воды — музыка берега. В ней играют тихие инструменты: ветер колышет воду, она мягко набегает на берег, на прибрежную растительность. Всплеснет рыба. Звенят сверчки. Над головой просвистят крыльями пролетные утки. На вышине пропоет косяк гусей. На зорьках к ним может подключиться журавлиный клин, их песня особая — очень мелодичная.

Необыкновенное представление давала ночь на кедровой стойбе. Чуть потрескивает почти потухший костер. Через дымовое отверстие в крыше балагана — декорация из звезд и кедровых лап. По звездам пробегают легкие полупрозрачные облака. Звезды не светятся, сияют, и каждая по кулаку величиной. В городе такого не увидишь. Прошелестит какой-то мелкий зверек. Ворохнется птица в кроне. Ритмично скрипит почти упавшее дерево. Тихо журчит ручей в распадке: днем его не слышно. Иногда вступает «партия медведя»: идет к ручью на водопой, натыкается на наши следы, рявкает. Не забывайте, кто в доме хозяин.

Музыка морозно-зимней ночи называется «шепот звезд». Одно название чего стоит: пар от дыхания мгновенно превращается в кристаллики льда, они сталкиваются между собой и шуршат на разные лады. В Сибири чем сильнее мороз, тем яснее погода. Звезд на небе — все до единой, и кажется, что они шепчут тебе о чем-то тайном, сокровенном. Эх, ну что говорить! Музыку словами не опишешь, ее надо слушать.

Зимородок

Хочется описать красивую и интересную птицу — зимородка. Ее можно встретить и на реке Самарке. Зимородок — птица величиной в скворца, ярчайшего сине-зелено-оранжевого окраса. Он — рыбак-одиночка, сам по себе. Птенцов выводит в норках, которые копает в береговых обрывах, выкармливает мелкой рыбешкой. Как форменный рыбак, ждет терпеливо, как правило, на торчащей из воды сухой ветке. На живых тонких ветвях не караулит: с нее толчок не тот. Заметит рыбку: прыжок с трамплина, нырок — и с рыбкой к голодным деткам. Пока сидит неподвижно, его не увидишь, несмотря на яркую окраску. Над водой всегда блики (прячется в солнечных зайчиках). Но когда полетит — а это всегда вдруг, — мгновенная вспышка, и над водой несется сверкающее ювелирное изделие. По-другому не опишешь.

Орлан-бомбардировщик

На Нярудкане в конце мая появились орланы-белохвосты (или «орел-рыбак»). Описать величину этой «птички» просто. Указать размеры — не сказать ничего. Как-то видели, сидит на берегу орлан, изволит обедать, рядом ходят вороны, ждут остатков с барского стола. Ворону знают все. Так вот, ворона перед орланом как воробей перед курицей. Свои права на Нярудкан заявил орлан прямо и недвусмысленно, едва не утопил нашу неводную бригаду. Неводник — большая лодка грузоподъемностью, пожалуй, в тонну. Мокрый невод, три человека и пойманная рыба. Выметываем невод — один гребет, двое выметывают урезы. Вдруг средь полной тишины и ясного неба над головами рёв. Фильмы о войне видели все. Рёв пикирующего бомбардировщика с другим звуком не сравнишь. Заметалась бригада, раскачали неводник, слегка черпанули. Что оказалось? Над нами парил орлан, мы его, занятые своим делом, не видели. Увидела птичка сзади нас поднявшуюся рыбу, сложила крылья — и в пике. Что было с нами, уже описывал.

Волчий след

Забавный рассказ о лесном кружении. Поехали за грибами. Лес большой, богатый. Сосновый бор, посадки, осинники, березовые колки: гриб на любой вкус. Гриб любит тех, кто рано встает. Идем с женой по росе и видим между кустами черемухи паутину. Метр в диаметре, сроду таких больших не видел. На паутине крупные капли росы в лучах невысокого еще солнца переливаются: ни один ювелир такой драгоценности не сделает. Полюбовались, пошли дальше. Третья охота — самая «кружальная». Закружились. Включаю глубинное чувство: выходим на лесную дорогу (здесь они все идут в одном направлении — к деревне и к мосту через речку). Вижу, правильно идем. На размокшей после дождей дороге волчий след. Заметила его и жена: «Смотри, какая большая собака прошла». Дернула нелегкая поумничать: «Это волк. Собака сама по себе не появится, человеческого следа нет». Объясняю, чем волчий и лисий следы отличаются от собачьих: дикари след строчкой кладут, как швейной машинкой прошито. Собака идет вразброс, следы левых и правых лап — отдельные строчки. У дикаря пальцы «в комке». Между отпечатками пальцев спичку не положишь. Собачья лапа — «распущена», неплотно сжатая ладошка. Сглупил, что сказал! Такая паника началась, моя «дочь асфальта» паниковала так, как будто от нее уже куски откусывали. «Ты и зимой волку не нужна, а летом — тем более! Всех мышей в лесу разогнала, не то что зверя поосторожнее». Дальше дорога не по пути, свернули — по словам супруги, «в неизвестность». Вышли точно на паутину, но с другой, естественно, стороны. «Смотри, утренняя паутина!» — «Мало ли в лесу паутины? Та блестящая была-а», — рыдает жена. «Высохла она, время за полдень!» Вышли точно к автомобилю, но жена еще и дома до вечера всхлипывала: чуть не съели ее. Волков бояться — в лес не ходить. «Его тоже люди», говорил Дерсу Узала, всегда договориться можно.

Вороний пилотаж

Дети играют все. Игра для детей — своеобразная подготовка к взрослой жизни, школа. Детские игры в животном мире — обучение охоте, обороне, маскировке, спасению. Повзрослев, животные, как правило, перестают играть. Дикий мир жесток, и тратить силы на игры нерационально. Но некоторые играют и повзрослев. Зоопсихологи считают способность к игре признаком высокого психического развития. Серая ворона сохраняет способность к игре до старости. Вороны катаются с крутых крыш: просто ложатся на живот и съезжают, изредка даже используют различные предметы в качестве санок. Вороны даже, скатившись, снова заносят «санки» наверх не хуже людей.

Раньше мои окна выходили на большой парк, сейчас между мной и парком построили двенадцати-этажный дом, вокруг которого образовались аэродинамические завихрения, и если везде несильный ветер единого направления, то возле этого дома всегда шторм и такие завихрения, что кажется, дует сразу со всех сторон и даже снизу вверх. Особенно это заметно осенью, когда летают листья. К дому подлетает стая ворон, и начинается такой «пилотаж» — «Стрижи» и «Русские витязи» отдыхают. Птицы просто купаются в воздушных потоках, даже «мертвую петлю» видел. Причем явно видно: делают это взрослые птицы и просто для удовольствия. Чтобы посмотреть такие трюки, люди деньги платят, а у меня — цирк за окном. Оплата за то, что не вижу парка.

Поцелуй Радара

Годы берут свое. В лес один уже не хожу, но зато активно паломничаю по святым местам. А глаза приучены видеть, уши слышать, голова — ставить себе вопросы и понимать. На Ладожском озере остров Коневец, был на нем старинный монастырь. В советские времена монастырь ликвидировали, на острове, используя монастырские строения, расположилась воинская часть. Остров убрали со всех карт, чтобы шпионы не нашли. Был на Ладоге остров Коневец — и нет его, советская Атлантида. При современном втором крещении Руси остров и всё, что осталось от монастыря, вернули монахам. Военные ушли, оставив на память жеребенка — породистого, владимирский тяжеловоз, скорее всего. Имя у жеребенка военное: Радар. Вырос малыш в красавца-коня. Обратите внимание на коней с картины «Три богатыря»: Радар не хуже. Мощный атлет цвета кофе с молоком, длинный хвост, ярко-соломенный и пушистый, до земли. Веселые, задорные глаза. Работы для парня не нашлось — все на моторах. Но он же не тунеядец! Ни происхождение, ни воспитание не позволяют быть нахлебником. Нашел работу сам: пасет монастырское стадо. Как у бывшего военного, дисциплина у него железная. Попробуй теленок уйти в лес или корова забрести на огороды — Радар всё видит и везде успевает. Естественно, такой работяга-красавец стал всеобщим любимцем. И паломникам, и туристам до посещения Коневца рассказывают об истории и достопримечательностях монастыря и острова. При этом обязательно предупреждают: «Не кормите коня Радара!» — и объясняют, почему: как всё съест, обязательно кого-нибудь укусит. Все всё понимают, но...

С легким грохотом бежит к группе красавец конь размером с небольшого бегемота. Останавливается и так умильно смотрит: рука сама лезет в карман за печеньем, конфетой, у кого что есть. Он не возражает, если и погладят его, и поговорят ласково. Но когда запасы вкуснятины иссякнут, обязательно кого-нибудь укусит. Вас бегемот никогда не кусал? Представьте себе это. Люди понимают это как черную неблагодарность. Спешу заступиться за Радара. Видели, хотя бы в кино, как играют кони? Они обязательно друг друга покусывают. Это у них поцелуй такой, и укус Радара — это искренний поцелуй благодарности за вкусности и ласку. Поедете на Коневец — запаситесь печеньем. Синяк пройдет, рукав пришьется, память останется.

Парящий храм

Паломническая поездка на остров Валаам. Спасо-Преображенский монастырь — одно из знаменитейших святых мест России. В период белых ночей солнце не заходит и только на короткое время прячется за горизонт: наступают неплотные сумерки, а затем «спешит заря зарею новою смениться». Отстояли вечернюю службу, для паломников объявляют, в какое время приходить на Литургию, и предупреждают: «Раньше не приходить, ранняя служба только для монахов». Я не беру в паломничество телефон, чтобы не отвлекал. Попросил друга поставить будильник и разбудить меня. Там — на час разница по времени. Никто часы не переводит, и у друга телефон сработал на час раньше. Друг заглянул ко мне, я уже проснулся, понял, что пора, и пошел к храму. На свои часы даже не посмотрел. На улице тишина, никого — я даже внимания не обратил. Вышел из-за деревьев: такая картина — сердце замерло. Солнце еще не взошло, а чуть вынырнуло из воды, и такая алая заря-заряница по небу гуляет: на небе легкие перистые облака, алый свет зари отражается и от воды, и от озера, и от облаков, — кажется, вселенная заполнена этим алым светом. Понизу легкий кружевной туман, и величественный белый храм, ставший вдруг розовым, парит в тишине над землей. Волшебно. Велики чудеса Твои, Господи!

В дополнение к этому чуду вселенную наполнил необыкновенный, никогда ранее мною не слышанный звук. Откуда он идет, непонятно. Будто отовсюду сам по себе всё наполняет. Похоже на мелодию ксилофона, но не обыкновенного, а какого-то громадного, небесного... вселенского. Как потом узнал, монахов на раннюю службу собирают не колоколами, а старинными деревянными билами. Этакий великанский ксилофон. Остальное дополнила заря и необыкновенная акустика острова и зеркальной воды озера.

Вошел в храм, пришипился в уголке, чтобы не мешать монашеской службе. Отстоял всю. После службы идет ко мне друг, лицо виноватое, извиняется за то, что поднял на час раньше, а я ему в полном восторге: «Спасибо, брат! Если бы ты не ошибся, я бы чудо не увидел».

Соловецкий кот

Во время паломничества на Соловки наблюдал явление, необъяснимое с точки зрения поведения обыкновенного животного. Кошки воду не любят. Заставить кошку войти в воду могут только чрезвычайные обстоятельства. На Соловках неподалеку от монастыря есть святой источник, над ним построена деревянная часовня. Из-под часовенки вытекает быстрый, говорливый ручей. Часовня, как правило, закрыта, но чтобы люди могли пользоваться святой водой в любое время, через ручей переброшены деревянные мостки, с которых можно умыться и набрать воду. Из русла ручья выглядывают камни, но невысоко, и вода их постоянно захлестывает. Проходим с сестрой мимо часовни, смотрим — на камне сидит красавец кот, черный, с белыми носочками и галстуком. Лапы кота захлестывает холоднючая вода, но самое главное — хвост опущен в воду, и его треплет сильное течение. Поведение зверя ни в какую кошачью логику не помещается. Подходили еще люди, вставали на мостки, доски хлопали по воде, обдавая кота брызгами, но он сидел не шевелясь, только хвост в струях полоскался. Решили, что кот лечит хвост: возможно, дверью прихлопнули. Зверь, наверное, тоже понимает целебную силу святыни.

Как аукнется, так и откликнется

Хороший человек, отличный рыбак, рассказал следующую историю. Был он в гостях у друзей в поселке на берегу Волги. Заядлый рыбак встал рано — дело было зимой — и затемно уже был на льду. Забурился и начал рыбачить. Рыба шла мелковатая, он ее отпускал, но несколько штук оставил для кошек. У рыбака весь мир перед ним: лунка, удочка, поплавок. Поднял глаза, видит — перед ним крупная и явно одичавшая собака. По глазам видно, что умная и голодная. Смотрит волком. Молча бросил рыбку — съела. Бросил еще несколько — съела, и волчьи огоньки в глазах потухли. Поделился бутербродами — съела, подошла и легла рядом. Даже позволила себя погладить. Всё молча с обеих сторон.

Прошло довольно много времени, рыбалка наладилась. Вдруг лай, рев — с крутого берега спускается шайка бродячих собак всех цветов и размеров, штук двадцать. Настроены явно агрессивно. Тут Накормленный — будем его так называть — встает и идет навстречу шайке. Те остановились, яростный лай перешел в дежурное тявканье. Накормленный прошел сквозь ряды шайки и прошел к берегу. По-видимому, он был их атаманом: вся шайка ушла за ним. Добро всегда находит отклик, и двое свободных и сильных духом всегда поймут друг друга, даже без слов Маугли: «мы с тобой одной крови» (хотя — правильные слова!).

«Какою мерою мерите...»

Копаюсь на даче. Жена что-то делает в доме. Вдруг вопль ужаса — такой, что дом от фундамента оторвался, повисел, — правда, встал на место, не мимо. Я в дом, жена бледная. «Что такое?» — «Мышь!..» Надо же так напугаться маленькой симпатяги. «Не знаю, как ты, — говорю, — но мышка точно инфаркт получила».

Через несколько дней после истории с мышкой поехали за грибами. Обильный осенний опенок. Набрали быстро, у жены в руках ведро немного неполное. Идем назад, я впереди, увижу гриб — показываю жене посохом. День ясный, сухой, сквозь поредевшую листву столбы света. Под кустом орешника на изумрудно-зеленой подушке мха лежит гадюка, греется. Красавица, бархатно-черная, без рисунка, большая, блаженствует по-своему. Рядом — несколько грибов. Показываю посохом грибы, но — посмотри, рядом что. Супруга совершенно спокойно: «Убери ее». Поддел посохом, откинул метра на три в сторону. Жена к грибам — змея назад на облюбованное место, не спеша. Жена одним глазом на грибы, одним — на гадюку, но совершенно спокойно срезала грибы, и гадюка почти до места добралась. Вот пример отношения к обстоятельству. Мышка — страшно, змея — досадная помеха.

Дед Михей — гренадер Его Величества

В 1963 году на практике определили нас, двоих начинающих шестнадцатилетних охотников-промысловиков, в деревню Юхту на постой к деду Михею. Сам дед, дом его и деревня достойны описания. До революции дед Михей по рекрутскому набору призван был в Императорскую Русскую Армию и за рост, здоровье и сообразительность определен был в гренадеры. Вскоре началась Первая мировая война и боевая биография деда. Воевал он в Первую германскую (так он называл Первую мировую), воевал в Финскую, воевал в Великую Отечественную, которую тоже называл просто «германской». Образование у деда — четыре класса церковноприходской школы. По его временам для крестьянина вполне прилично. Было у него пятеро сыновей и две дочери. Дочери — младшие. Четверо сыновей воевали в Отечественную и с фронта не вернулись. Младший сын, в ту пору одиннадцатилетний, на трех женщин — мать и сестер — был единственным мужиком-кормильцем: огород, дрова — всё его. Но выжили они потому, что подросток Саша был отличным охотником. Делал ловушки на зайцев, носил их домой десятками. Не голодали, шкурки сдавал — какая-никакая копейка в дом.

Не помню, сколько тогда было Михею лет, но был он бодр, держал корову и несколько овец, кур. С сеном и дровами ему помогали младшие родственники. По моим прикидкам, возраст его был примерно как мне сейчас.

Дом у деда — лиственничный пятистенок. Бревна кондовые, толстые, не одно столетие такой дом простоит. Крыша — из половняка: расколотые вдоль бревна, с плоской стороны выбирается желоб и затем половинки укладываются, как черепица. Печь в доме — сибирская русская, то есть не из кирпича, а целиком «сбитая» из глины, но без лежанки. Сенцы, амбар, сарай с сеновалом и даже забор — из бревен. Пиловочник дорог, дешевле и проще — из бревен: топор да руки, даже гвоздей не надо.

Деревня Юхта — четыре дома, постоянных жителей — семь человек. От деревни до ближайшего жилья — двадцать километров в одну сторону и двадцать в другую, причем от Юхты на Север не дорога, а зимник: летом только пешком или верхом. Ну а вправо, влево — тайга немеряная, Северное Прибайкалье. Надо начинать охотничью жизнь, а у нас топоры новые, не насаженные, то есть без топорища. Попросили у деда топор, топорище вытесать, да по молодой силе сломали деду топорище. Михей ворчит: «С Германской пришел, топорок насадил, а этим охломонам дал — враз сломали!» Толик, друг-напарник, смеется: «Дед, с какой Германской, с Первой или со Второй?» Ну, взяли у него другой топор, вытесали и насадили топоры ему и себе. Сделали всё правильно, ворчать перестал.

Кстати, описывая дедову военную биографию, не упомянул войну гражданскую. Дед говорил: «Бог миловал — в своих не стрелял».

Дед Михей сам в тайгу уже не ходил, но в паре километров от деревни был у него свой заездок на речке: это такая деревянная стационарная ловушка для рыбы. Рыба была круглый год, хоть и понемногу. Рядом с деревней из горы бил незамерзающий ключ: вода очень вкусная, и из-за этого ключа на зиму пригоняли в деревню телят-полуторников. С водопоем проблем нет: два раза в день сгонять стадо к ключу, никаких коровников, навес и изгородь, чтобы не разбежались в тайгу. Да и вся деревня обнесена изгородью-поскотиной: чтобы въехать в деревню, нужно выдернуть из нее три жерди. Проехал — верни их на место, мало ли: уйдет скотина со двора — и в тайгу.

Деревни в Сибири расположены друг от друга примерно в двадцати километрах. Это дневной переход конного обоза или дневной ход охотника. Вдоль Енисея деревни так и называются «станками», местами остановок конного обоза. Народ живет тайгой: вышел из деревни — десять километров туда, десять обратно, соседям не мешают. В черноземной России между деревнями не более десяти километров: выехал человек на пашню, на покос, там поработал — вернулся домой. При больших расстояниях невыгодно, мало времени на работу остается. Охотник ходит зимой, при коротком дне, хлебороб — летом, при длинном, отсюда такая большая разница в расстояниях. Хотя сибирские версты — особая статья, на Таймыре, пока оленей из тундры ждал, к одному местному братишка приехал: давно не виделись. Приехал с семьей из-под Игарки, на оленях за шестьсот километров. Погостил дня три-четыре, и домой, в свою тундру.

Возможно, это на роду написано?..

Светлой памяти отца
и в назидание внукам.

Задумываясь над прожитой жизнью, невольно прихожу к выводу — возможно, это мне на роду написано?.. Родился 13 февраля. 14-го — память святого Трифона, Небесного покровителя охотников. Он и на иконах изображается с ловчим соколом. Чудо святого Трифона о соколе ярко описано в книге А.К. Толстого «Князь Серебряный». И компас какой-то встроен в меня с детства. Семейное предание гласит: трех с небольшим лет (а жили мы тогда у бабушки) ушел без спроса на три километра через леса и овраги — на место строящегося родительского дома; как нашел дорогу — естественно, не помню; перепуганная мать нашла меня только к вечеру, — был подвергнут интенсивному воспитанию. Но что важно, когда меня нашли, я, пробыв весь день один, голодный, был спокойный — играл себе.

Родители растили нас (меня и сестру) правильно, давали много свободы, следили, чтобы мы росли самостоятельными, грамотными и жадными к знаниям. Светлую память отца вынес в эпиграф потому, что он сам, страстный любитель природы, заложил эту любовь и во мне. Но мать занималась с нами не меньше, и что касается общей грамотности — это в основном ее заслуга.

Мы рано начали читать: я в три, а сестра — в два с половиной года, мы часто оставались одни. Телевизора, слава Богу, тогда просто не было, и мы много читали, особенно зимой. Существовал семейный обычай общих читок: вечером книгу читали по очереди вслух все четверо. Возможно, родители брали такие книги, чтобы и самим было интересно, и благодаря семейным чтениям до младших классов познакомился и подружился с Арсеньевым, с Обручевым, с Житковым, с Формозовым и с Кервудом и Cетоном-Томпсоном. Бианки прочитал уже в армии, и при всем моем уважении — это все равно как народные сказки после «Войны и мира» читать.

Учили нас пользоваться по прямому назначению и головой, и руками. Пользоваться инструментом, готовить, ухаживать за домашней живностью. Отец, большой любитель и знаток всяких присловий, говорил: «Знание холку не натрет, ремесло руки не оттянет». И правда, когда-то из любопытства, без всякой конкретной надобности, что-то узнал, чему-то научился, и вдруг через много лет — понадобилось. Спасибо, отец, за науку учиться. Учусь всю жизнь, и сейчас — тоже. Если вижу, что могу чему-то научиться у внуков, — учусь и у них.

Родители — фронтовики: мать зенитчица-прожекторист, отец артиллерийский разведчик. С раннего возраста научил пользоваться картой и компасом, маскироваться, составлять карту самому, ставить палатку и строить различные шалаши, разводить костер в любую погоду с первой спички. Вся родня и товарищи родителей были любителями природы, отмечались семейно-природные праздники. Второго мая семья от мала до велика шла на Лысую гору — человек пятнадцать-двадцать. На припеке как раз расцветал бобовник (степной миндаль), с горы — шикарный вид на Волгу и Жигули. Всякие лесные лакомства, съедобные травы и муравьиные палочки (прутиком тревожишь муравейник, они думают — враг, и брызгают на прутик кислотой). Когда зацветала черемуха, шли через лес в соседний городок (10-15 километров) в гости к брату отца. Лес звенит от птиц, всё цветет, ну и опять — лесные лакомства. В июне, когда спадет разлив, — за Волгу, в Жигули, за целебными травами. Ну и все лето рыбалка. Зимой — за Волгу, за тальником для корзин. И наука, и приключение для пацана. Так что хочешь жить — умей учиться. И спасибо родителям, что научили это делать.

Умение удивляться

Всегда и везде гляди и думай: куда, откуда и зачем летит птица и бежит зверь, для кого поют сверчки, почему стрекоза висит в воздухе, почему летом жарко, а зимой — холодно, отчего арбуз круглый, а лимон — кислый, для чего девчонки плаксы, а меня зовут Сашка? «Не страшно потерять умение удивлять, страшнее потерять умение удивляться».

Александр Бурматнов,
с. Сухие Аврали Елховского
района Самарской области.

Продолжение темы см.