Батюшка из Рождествено

В самарском Заволжье, в селе Рождествено восстанавливается храм в честь Рождества Христова.

Село Рождествено находится близко от Самары, всего в нескольких километрах, но это небольшое расстояние проходит через Волгу. И потому село, несмотря на близость его к нашему мегаполису, стоит как будто в отдалении от него. Хотя с некоторых пор из Самары даже виден купол рождественского храма в честь Рождества Христова. Ведь и само село названо было когда-то в честь храма, построенного еще в 1843 году. До недавних пор мне приходилось часто бывать в Рождествено — в конце восьмидесятых мы купили там дачу и жили в этом селе обычно начиная с конца весны и до сентября. Порой на Рождество приходили мы туда пешком через замерзшую Волгу. В 1988 году храм стоял заброшенный, с выбитыми окнами, но все равно у меня, тогда еще некрещеной, что-то замирало внутри, когда я проходила мимо. Мимо... Все и шли мимо... А храм ждал своего восстановителя, и Ангел разоренного храма скорбел и плакал об участи дома Божия...

В этом году мы приехали в Рождествено с воскресной школой самарского храма в честь Трех Святителей. Почти всей группой исповедались, многие причастились. Настоятель храма протоиерей Виктор Прокудин служил так вдохновенно, что в какой-то момент время просто перестало иметь значение. Длинное Евангельское зачало о слепорожденном (на церковном календаре была Неделя о слепом) слушалось будто читаемое устами Самого Спасителя! Хор пел удивительно слаженно. Батюшка служил без дьякона, без алтарников, все делал в алтаре сам, но от этого Божественная литургия становилась еще крылатей, теплота и любовь отца Виктора были почти осязаемы. И одиннадцатилетняя Катя, стоявшая рядом со мной, подняла на меня счастливые глаза и тихо сказала: «Какая благодать!»

Действительно, благодатны были, казалось, даже сами стены храма. И отец Виктор, столько сил вложивший в этот храм, восстанавливающий его с 1994 года, так сроднился с ним, что его такой негромкий на исповеди голос во время службы поднимался к самому куполу с большой фреской с изображением Спасителя. Батюшка сам регентовал на «Символе веры» и «Отче наш», и это еще больше объединяло нас всех в единой устремленности к Горнему.

А по окончании Божественной литургии батюшка поговорил с нами, ответил на мои вопросы.

Долгий путь в Россию

— Отец Виктор, как вы пришли к вере и как стали священником?

— Вообще-то я не собирался стать батюшкой, все произошло как бы случайно, а значит — промыслительно. Ведь случай, как известно, одно из имен Бога. Как сказал Господь: «не вы Меня избрали, но Я вас избрал». Через трудности, лишения, скорби мы часто приходим к Богу. А у меня произошло все так...

Мы жили в Таджикистане. Я родился и вырос в Душанбе. До армии я не был даже крещен. Мы вроде бы жили там благополучно до какого-то момента, я женился, и сын у меня старший там родился. А потом Советский Союз рухнул, и во многих бывших союзных республиках стали совершаться военные перевороты, гражданские войны. И нас это тоже затронуло. Моя мама родом из Самары, папа из Оренбурга, но в пятидесятые годы требовались специалисты для строительства города Душанбе, и они были направлены туда, а потом так и остались, создали семью, прожили всю жизнь, нас родилось пятеро детей — у меня четыре сестры. Вроде бы все было хорошо, родители дожили до пенсии, получили четырехкомнатную квартиру... И вдруг как гром среди ясного неба грянула эта гражданская война, стали раздаваться националистические выкрики: «Русские, убирайтесь в свою Россию!» Похожие события происходили тогда, к сожалению, во многих местах бывшего Союза, а сейчас происходят на Украине.

— Получается, сама логика событий выталкивала вас в Россию?

— Да. В 1990 году один русский убил таджика во время драки, и это трагическое событие спровоцировало часть таджиков на безчинства: они шли по центральным улицам, останавливали автобусы, вытаскивали русских, избивали очень сильно, бросали на растерзание в толпу, ходили избивать и по домам. Многие здравомыслящие люди, не согласные с подобным произволом, — среди них не только русские, но и таджики были — образовывали отряды самообороны по микрорайонам.

В 1992 году русские стали массово покидать пределы Таджикистана. Некоторые продавали квартиры за безценок, другие просто бросали свои дома, взяв лишь самое необходимое, загружались в товарные поезда и целыми эшелонами покидали Душанбе, уезжали в Россию. Так и мы за гроши продали квартиру, загрузили скарб в товарный вагон. И когда уже несколько эшелонов стояли ждали отправки на станции Душанбе-2, тут началась основная фаза военных действий в начавшейся гражданской войне. Железная дорога была взорвана, и выехать никуда мы не могли. И вернуться назад не могли тоже — позади нас железная дорога тоже была взорвана. И вот три-четыре эшелона, по сорок-пятьдесят вагонов, полные людей, оказались всеми брошенные. В таком состоянии мы пробыли там целых полтора месяца.

И так получилось, что мы оказались на линии фронта. У таджиков в это время шла своя гражданская война, не против русских уже, а между собой. И вот одни обороняли Душанбе, другие шли в атаку. Бывало, что и мимо нас летели пули, снаряды. Было очень трудно, но мы старались поддерживать друг друга. Особенно запомнилась одна семья с пятью маленькими детьми, которая, в отличие от многих из нас, лишилась абсолютно всего. Их привезли в Душанбе от границы Таджикистана на танке, и они жили какое-то время на военной базе. Так вот, эти люди, которым приходилось многократно труднее нас, столько помогали нам, подбадривали, давали нам моральные силы продолжать жить и надеяться на благополучный исход. Мы собирались около их вагона, общались с их детьми и вновь ощущали радость, и забытое уже чувство дома вновь появлялось у нас...

Со мной в вагоне был мой друг и мой крестный, благодаря которому я и принял крещение. Он наставлял меня в вере. Мне было тогда двадцать два года, ему двадцать пять. И когда у нас в вагонах кончались продукты, мы ходили за продуктами в город, а дорога шла через хлопковые поля, открытую местность. И вот когда он ушел за продуктами утром и должен был вернуться вечером, началась сильная перестрелка и продолжалась всю ночь. А утром оказалось, что несколько человек убиты, и среди них мой друг, мой крестный Владимир. Мы хотели его перевезти в город, похоронить на кладбище, но возможности не было, потому что там везде были блокпосты.

Я даже ходил к полевым командирам, но они не разрешили похоронить Владимира из-за военного положения, и на четвертые сутки мы похоронили его прямо там, у вагонов... Случившаяся беда особенно сплотила нас, и мне, растерявшемуся, очень помогли бывшие рядом люди, нашли какие-то доски, сколотили гроб, обшили, переодели Володю. Потом взяли лопаты и пошли копать могилу прямо в палисаднике около вагонов. И вот мы идем с лопатами, с ломами, а военным издалека показалось, что мы вооруженная группа — было нас человек восемь, — и по нам начали вести огонь. Слава Богу, никого не задело. Мы перебежали, под вагонами спрятались. А противоположная таджикская сторона услышала стрельбу и тоже начала отвечать. И между ними началась перестрелка. И все прятались под вагонами, и женщины, и дети, так как в вагонах находиться было опасно — шальные пули прошивали вагоны насквозь.

И один момент меня изумил. Когда мы во время перестрелки лежали под вагонами, спрятавшись от пуль, вдруг смотрим: по путям со стороны города идет женщина, а там где-то около километра дорога идет через хлопковое поле, ни деревьев, ни строений каких-то, открытая местность, трассирующие пули летят, как дождь… И вот идет пожилая женщина, переваливаясь с ноги на ногу, и на ней четыре сумки: на одном плече две, и на другом две сумки свисают. Она идет медленно и про себя что-то бормочет, шепчет. Наши женщины когда увидели ее, у них истерика началась: «Куда же она идет, ведь такая стрельба?!» И когда она приблизилась к последнему вагону, я вскочил и побежал к ней навстречу, схватил ее и сумки. Кричу ей: «Женщина, вы что как самоубийца себя ведете, не видите, что здесь стреляют?!» А она мне спокойно очень отвечает: «Сыночек, меня Бог благословил, я вам продукты несу, иду покормить вас». И меня так это поразило, что она шла большое расстояние под пулями и не боялась, все время шептала молитвы и была уверена, что никто ее не тронет, не заденет никакая пуля. И в этот день она с нами осталась, мы ее назад не пустили. Был вечер накануне похорон моего друга. Я подошел к ней и спросил, знает ли она какие-то молитвы. Я тогда был вообще далек от веры, от Церкви, ни одной молитвы не знал. И она всю ночь над моим другом Владимиром читала заупокойные молитвы. А на четвертый день мы его похоронили.

А вскоре железнодорожные пути отремонтировали, и мы отправились в Россию, было это 15 декабря 1992 года. Долго, целых десять суток добирались до Саратова, было очень холодно в металлических вагонах, потом ехали до Самары. Было время многое осмыслить, о многом порассуждать. Я начал думать о какой-то другой жизни. Ведь если мы в один момент можем лишиться не только всего имущества, но и самой жизни, то не может лишь это земное наше существование с его временными ценностями являться пределом бытия. И еще я ощущал боль утраты из-за смерти своего друга...

Настоящая жизнь — в Церкви!

Оказавшись в Самаре, мы начали ходить в Покровский собор. Нам было бы намного труднее, невыносимее, если бы не храм. Там, в Таджикистане, шла настоящая война, кровь, смерть, а в России мирная жизнь, совершенно иная, и этот диссонанс было так трудно пережить. Вот так же сейчас и на Украине — мы только видим по новостям, что происходит, а люди, соприкоснувшиеся с этой бедой, воспринимают все совсем по-другому.

И вот я стал ходить в Покровский собор на службы каждое воскресенье, каждый свободный день, слушал проповеди. Тогда настоятелем был протоиерей Иоанн Гончаров, прекрасный проповедник. Посещали мы с супругой и воскресную школу для взрослых. На многие вопросы я начал получать ответы, начал понимать, что настоящая жизнь — в Церкви, настоящая жизнь — это духовная жизнь, а все земное обманчиво. Вот мы ходили в храм, молились, знакомились с верующими людьми, многое узнавали, читали книги. Так прошло два года. А отец Иоанн, видимо, меня заприметил, стали мы с ним беседовать и помимо исповеди. И вот однажды он меня спрашивает: «Не желаешь ли ты принять сан священника?» Мне деваться некуда, Бог Сам подвел меня к этому решению, да я и не хотел сопротивляться. Сначала меня рукоположили в сан священника, потом я окончил семинарию. И в том же 1994 году Владыка Сергий (ныне Митрополит Самарский и Сызранский) сначала откомандировал меня в Рождествено. Я некоторое время ездил сюда как в командировки, а потом Владыка подписал указ о назначении меня сюда настоятелем. Здесь у нас родилось еще трое детей, сейчас старший сын заканчивает семинарию, его должны скоро рукоположить. Мои матушка и дочки поют на клиросе. Жаль лишь, что молодежь уезжает из нашего села — многие ходят в храм, а затем вырастают, поступают в учебные заведения и уезжают, здесь у нас ведь трудно с работой. Но мы здесь привыкли, для нас храм этот родной.

— Ваш храм старинный?

— Наш храм был построен после того, как село перешло к графине Екатерине Новосильцевой, это была богатая и знатная светская петербургская дама. У нее случилась трагедия в семье — погиб на дуэли единственный сын Владимир, и после этой трагедии Екатерина Новосильцева стала глубоко верующим человеком, вся наносная светскость сошла, она изменилась, духовно преобразилась. Стала ездить по святым местам, искать встреч со старцами. И ее духовным отцом стал Митрополит Московский Филарет (Дроздов), ныне он причислен к лику святых. После происшедшей трагедии она стала много благотворить, и везде, где были ее поместья, она стала строить и возрождать храмы, строила часовни, богадельни. В своей вотчине в селе Рождествено она построила этот храм. Деревянный храм, бывший здесь ранее, был разобран, и на его месте построена часовня. Основной престол нового храма был освящен в честь Рождества Христова, а боковой в честь Великомученицы Екатерины, Небесной покровительницы Екатерины Новосильцевой. Это был теплый престол, здесь церковь перегораживалась. До сих пор в стенах сохранились дымоходы. С 1843 года здесь начались Богослужения.

Страдальцы за Христа

— А что было с храмом после большевистского переворота?

— В 1918 году настоятелем храма был протоиерей Михаил Смирнов. Его сын служил сначала в Царской, а потом в Белой армии и воевал здесь в Самаре на стороне белых. Имя отца Михаила было занесено в список врагов новой власти, он был приговорен к расстрелу. Старожилы рассказывали, что однажды он пришел на службу, а его уже ждали у храма с оружием в руках. Он попросил разрешения отслужить Литургию, ему разрешили. Отец Михаил отслужил, причастился, его тут же арестовали...

— Не знаю, можно ли представить, как же горячо он молился на той Литургии! Ведь знал уже, что после Богослужения его расстреляют...

— Отца Михаила повели за Воложку, раньше там была небольшая протока, через которую был проложен мостик. Место, куда его привели, называлось Лебяжьи озера. Там его и расстреляли. Сейчас на этом месте установлен Поклонный крест. Мы поставили его в 2010 году, в день Новомучеников и Исповедников Церкви Русской.

Потом в Рождествено прислали другого священника, до тридцатых годов прошлого века церковь была еще действующая. Когда началось массовое закрытие храмов и монастырей, в Рождествено тоже началась борьба за закрытие храма. Многие местные жители были верующие, но много было уже и воинственно настроенных безбожников, и они во что бы то ни стало желали храм закрыть. Шла борьба за храм между верующими людьми и этими активистами. Когда местные безбожники своими силами не смогли закрыть храм, они написали жалобу в самарскую милицию. И тогда им на помощь прислали большой отряд вооруженных милиционеров. И эти люди стали здесь орудовать. Иконы со стен срывали, выносили их на улицу, рубили топорами, развели костер и иконы сжигали.

Когда в 1994 году я пришел сюда молодым священником, мне рассказывала прихожанка Елена, тогда уже очень пожилая, о своей маме, рабе Божией Ольге, прихожанке храма в те безбожные тридцатые годы. Когда один милиционер потащил икону к выходу из храма, она схватилась за нее со словами: «Не дам безчинникам выносить иконы!» — и дальше у нее вырвалось: «Только через мой труп!» И тот милиционер тут же вытащил пистолет и прямо в храме ее застрелил... Вот у нас мученик протоиерей Михаил и мученица Ольга.

— Они уже канонизированы?

— Не канонизированы, но мы почитаем их. Не хватает нам материалов на канонизацию, нет письменных свидетельств, только дошедшие до нас устные рассказы. Да, вот еще про отца Михаила. Когда его расстреляли, то люди боялись сразу его тело забрать, и он до вечера пролежал на Лебяжьем острове. А вечером отец диакон и еще два местных жителя пошли за телом, чтобы его предать погребению. А те места, где произошла казнь, заливаются водой. И вот они нашли тело священника, и рядом с ним лежала огромная щука, как последний подарок от батюшки своим прихожанам. Взяли тело отца Михаила и взяли щуку, на помин его души...

— А где его похоронили?

— Захоронение, к сожалению, неизвестно, потому что село разрослось и на месте бывшего кладбища теперь у нас в селе одна из улиц. Предали поруганию погост, предали поруганию и храм. Сначала здесь было зернохранилище, свозились удобрения, а потом сделали клуб, он назывался «Октябрь»... Мало закрыть, надо же было еще осквернить. Вспомните, на месте нескольких кладбищ у нас в Самаре устраивали стадионы. Да еще важно было, чтобы не кто-то из-за границы приехал и осквернил, а чтобы сами же русские люди массово оскверняли свои святые места, отеческие могилы. Так же и у нас в храме — сделали клуб, и молодежь стала ходить сюда на танцы, кино смотреть...

Был один случай, мне рассказывала одна прихожанка перед смертью — она всю жизнь болела ногами, еле-еле ходила, опираясь на палку. А перед смертью совсем слегла. В юности она с подружками ходила в клуб, сюда, в кино и на танцы. Однажды она шла в школу (была тогда старшеклассницей) мимо клуба, и окно в алтарной части было открыто, и вдруг она увидела, что там кто-то есть, кто-то ходит. Она подошла, заглянула в окно и увидела женщину в длинной черной одежде, похожую на монахиню, и эта женщина увидела ее и грозно сказала: «Это храм Божий, а люди сделали его местом увеселения! Смотри, не ходи на танцы сюда, здесь нельзя плясать, здесь люди Богу должны молиться!» Девушка первое время под впечатлением от необыкновенной встречи не ходила в клуб, а потом подзабылось увиденное и услышанное, она опять стала ходить на танцы. И вот один раз зимой в самый разгар веселья кто-то закричал: «Смотрите, смотрите!» В алтаре на левом окошке морозным узором появилось четкое изображение Пресвятой Богородицы с Младенцем! И с того момента у девушки начали болеть ноги...

— Ей же было сказано — не ходи сюда танцевать!..

—...А она не послушалась. Вот и перестала совсем ходить к концу жизни... Многие потом исповедовались, каялись. В личной беседе, не на исповеди, мне рассказывал о своих бедах и болезнях киномеханик, крутивший здесь кино. Он очень страдал перед смертью и умер далеко не старым. Представляете, экран был прямо на месте алтаря! Ну а после клуба из храма сделали спортзал. Люди приходили сюда играть в футбол, баскетбол, гимнастикой заниматься. Одна женщина приезжала к нам из города, каялась, что приходила сюда заниматься гимнастикой... Был тир, в алтаре вешали мишени. А в последние годы перед возвращением здания Церкви, когда уже спортзал закрыли, силы зла, как будто сознавая свое безсилие, через одержимых людей кинулись на храм и разграбили абсолютно всё — выломали окна, двери, полы. Всё, что можно вынести — всё повыносили. Всё разорили, всё растащили... В 1992 году храм вернули Церкви. Первым священником был отец Павел Федосов, а с 1994 года здесь служу я. Нас немного, община у нас небольшая, но зато самые стойкие и верные, по крупицам стараемся восстановить храм.

Возвращение святыни

— А кто расписывал храм? От фресок просто дух захватывает, так они прекрасны!

— В основном всё наши прихожане. В алтаре наша прихожанка расписывала, а Спасителя в куполе — самарский художник Сергей Балабанов. Иконостас был создан мастерами из бригады Виктора Крутилина, а архитектурная часть воссоздана под руководством известного самарского архитектора Юрия Харитонова.

— Иконы в храме старинные, но все реставрированные, в хорошем состоянии...

— Да, многие иконы хранились по домам, потом люди стали возвращать их в храм. У нас очень почитаема вот эта икона, «Успение Пресвятой Богородицы». История ее обретения такова — подростки купались в реке и нашли ее плывущей по воде. Один мальчик принес ее домой, где ее положили как-то небрежно. И вот одной женщине, чей сын был свидетелем обретения иконы, вдруг во сне слышится голос: «Шура, возьми Меня к себе домой!» А женщину звали Александра. И голос был ей три раза. Она проснулась и начала размышлять, что бы это значило. И вдруг поняла: да это же Ее икону надо забрать! Она пришла к тем людям, у которых была икона, и спросила, можно ли ее забрать. Те разрешили, хранилась икона Успения у них где-то в дровяном сарае. Александра принесла домой икону, почистила и повесила на стену. Прошло совсем немного времени, буквально несколько дней, и тот сарай, где раньше лежала икона, сгорел полностью. Потом она эту икону нам принесла.

А через пару лет у нас эту икону из храма украли. Взломали дверь и украли эту икону и еще несколько икон. Я обратился в милицию, и вскоре мне сказали, что тот человек, который украл иконы, умер. Иконы найти не могли. И как-то в два часа ночи мне стучат в окно, смотрю — какой-то мужчина стоит в тулупе и с санками и говорит: «Батюшка, я иконы привез». Я даже не знаю, кто такой, дверь открыл, он мне дал все иконочки и ушел. В милиции потом спросили, принесли ли мне иконы. Принесли, говорю. Даже те принесли, которые и не наши.

Здесь недалеко жили две сестры, обеим уже за девяносто было. Меня пригласили их причастить. Одной было года девяносто три, и у нее была еще старшая сестра. Одна из них была вдова, потерявшая мужа совсем молодой и больше никогда замуж не выходившая. А другая всю жизнь прожила в девстве. Они застали еще времена Института благородных девиц, Бестужевских курсов и женских гимназий, были очень культурными.Они мне рассказывали такой случай. После того как безбожники рубили иконы, осталось много щепок. И один человек, далекий от веры, взял эти щепочки для растопки самовара. Заправил самовар и приготовился поджечь... Только поднес спичку, как услышал плач от этих иконочек разрубленных. И его это так потрясло, что он стал глубоко верующим человеком. И даже мирским чином там, где это было возможно мирянину, исполнял обязанности священника. Церкви же не было, священника не было в селе. И вот в тридцатые и даже в военные и послевоенные годы он ходил по домам, за покойников молился, детей крестил мирским чином, у него были богослужебные книги, и он с этими книгами ходил по селу, поддерживал в людях веру.

Даже в те безбожные годы место это, храм Свой, Господь хранил и оберегал. Когда мы штукатурку старую снимали, то увидели следы от экскаватора, от ковша, следы зубьев, которые впивались в стены храма, пытаясь разрушить. Но не хватило у этого экскаватора сил — Господь не допустил. Но колокольню взорвали. Не так давно мы нашли в земле истлевший крест с колокольни.

— Господь не оставляет без ответа надругавшихся над святынями.

— Мне рассказывали случай, произошедший в тридцатые годы в соседних Подгорах. Храм в Подгорах тогда закрыли и собирались его переделать под что-то «нужное в хозяйстве». И пригласили электриков, чтобы сделать проводку. А для этого надо было проштрабить стены зубилом. И надо было штрабить по иконе, написанной на стене, по изображению Спасителя. Линия шла как раз по Его ногам. Тот электрик, что был постарше, отказался это делать. А молодой лишь посмеялся: «Да что ты такой суеверный! Я вот не боюсь!» И с каким-то злорадством прорубил эту штрабу, а потом посмотрел на Христа и говорит, насмехаясь: «Ну что, отходился?» Закончили они работу, пошли домой. А ночью тот электрик проснулся от страшной боли в ногах. Попытался встать — и не смог. Вспомнил все, что натворил, и говорит сам себе: «Ну все, отходился...» Больше он не вставал до конца жизни.

Нераскаянные грехи могут даже и дети за родителей нести. Может быть, они несут эти страдания, чтобы облегчить участь своих умерших предков. Жертва, она все время нужна. За жертву невинных людей Господь облегчает участь грешников. Мы все связаны между собой Телом и Кровью Христовыми. Вот грех цареубийства — мы напрямую как будто бы не связаны с ним, но вину за содеянное все несем. Так что за грехи отцов, за нераскаянные грехи дети и внуки несут ответственность, разделяют в чем-то их участь. А через покаяние все смывается. Помните Книгу пророка Ионы? Как каялась вся Ниневия! Даже на домашний скот и младенцев наложили строгий пост, и Господь за их покаяние не стал их наказывать. Так же и здесь. За грехи родителей страдают дети, но за покаяние детей Бог может простить и родителей.

Целые поколения находились в таком страшном состоянии одержимости злым духом! Помню документальные съемки, на которых видно, что храм разрушали не какие-то немцы или англичане, а наши бабушки в платочках, дети, мужики с гармошками с каким-то воодушевлением выносят иконы и бросают в огонь. Вы только представьте, вчера еще называлась Святая Русь, а вот новое государство с новым названием и новыми стремлениями. И все, что связано с Церковью — все уничтожалось тогда. И это тоже наши предки. И в храмы, переделанные в клубы, ходили танцевать. И не каялись. Я вам назвал покаявшихся, их было не много, но ходили-то танцевать и смотреть кино целые поколения. Тысячи людей прошли через это. И у них до сих пор нет сознания, что это был грех. Сейчас сделай из церкви клуб — они опять пойдут. Мало что изменилось. Как сказал Христос? «Малое стадо»...

Соль земли

— «Вы соль земли»...

— Да, соль земли. Вот эти единицы все понимают, все видят и все несут на себе. А основная масса людей — она так же и живет себе, просто пришло время разрушения — они влились в него, пришло время созидания — они тоже тут как тут. Придет завтра царство антихриста — они и в него вольются. Они идут как по потоку — куда поток течет, туда они и плывут. А те, которые сопротивляются, их всегда малое количество, дай Бог процентов десять-пятнадцать от общего числа. Как Авраам вопрошал Бога, помилует ли Он Содом и Гоморру ради сорока праведников. Господь отвечал, что помилует. Ради тридцати пяти? Тоже помилую, отвечал Господь. Так дошли до десяти. И даже десяти не нашлось!

Царство антихриста наступит тогда, когда полностью иссякнет наша вера. Внешне, может быть, все и будет идти как должно. И храмы, и Богослужения, и паломнические поездки, внешние проявления веры все будут на месте, а вот внутреннего, духовного не будет. Душа останется без Духа Божественного, все будет внешне, лицемерно. Поэтому нам надо в самую суть всегда вникать, не заражаться этим внешним только лишь благочестием. Внешнее благочестие настолько обманчиво! Как Господь обличал фарисеев, говорил им, что они уподобились окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты. Вот так же и наше Христианство хотят сделать, как на Западе. Где благолепные, украшенные храмы — и полное беззаконие в виде так называемых «европейских ценностей», противоречащих христианским заповедям. Но они ставят эти «ценности» выше заповедей Божиих. Хотя внешне храмы красивы, красивые богослужения, они могут быть даже полны народа, но если они пусты Духом, то все напрасно!

А у нас, русских, свой путь. Пусть порой в бедности, пусть через скорби, но мы продолжаем свой путь к Богу. Мы дети Божии, и наследство наше не здесь, на земле, а там, на Небесах. Все наши взоры, стремления должны быть к небесному Граду устремлены. «Собирайте себе сокровища на небе», как сказал Господь. А как только мы переключимся на земное, то сразу же все превратится в прах.

Большая часть людей живет незадумчиво. Вот есть храм — ну можно пойти, свечку поставить, хлебушек положить на канун, помянуть, перекреститься, на службе постоять, а в суть Христова учения глубоко не вникают. Не стараются себя изменить.

Вот мы и должны, как в песне, «за себя и за того парня» молиться. И за себя молиться, и за всех невоцерковленных людей. Разговариваешь с людьми — они всё понимают и говорят правильные слова, но найдут тысячи причин, чтобы не переступать порог храма. Хотя они Бога не отрицают и «верят в душе». Вот эта теплохладность в чем-то хуже, чем атеизм. Атеист вроде бы отвергает Бога, но когда он познает Бога, он всё, прилепился к Нему. А теплохладный не отвергает Бога, но он равнодушен к Нему. Вот это равнодушие самое страшное. «Да, Истина есть, но пусть она в мою личную жизнь не вмешивается, я буду своей жизнью жить, а Истина пусть где-то там, на периферии остается». Так многие рассуждают.

Ведь главное-то покаяние! Первые слова Иоанна Крестителя, когда он узнал, что Христос пришел на землю, были: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное». Через покаяние только человек открывает для Бога двери своей души. Там, где нет покаяния — лишь лицемерие. Чувство покаяния должно быть всегда, и в домашних наших молитвах, и в храме. Иисусова молитва — «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного!» — как говорят святые отцы, должна стать вашим дыханием. Как вы дышите, так эту молитву и творите. А в Иисусовой молитве есть самое главное — и исповедание, и покаяние. Самое главное, что мы сознаем, видим в Иисусе Христе своего Спасителя. Не просто отвлеченную личность или какую-то энергию, а Живого Бога! Вот этим и отличается Православие, что мы несем Образ Божественный. И стараемся в себе Его отразить, чтобы в нас отразился Образ Божий, в нашем сознании, в нашей душе.

...Дыхание Божие во все время пребывания нашего здесь, в храме села Рождествено, было так ощутимо, что радостное чувство в душе не проходило еще долго. И хотелось вернуться под своды этого прекрасного храма, в котором еще так много предстоит сделать. Если у вас есть хоть немного свободного времени, то купите билет на Речном вокзале и смело плывите в село Рождествено, где так любят Бога и всеми силами пытаются восстановить храм в честь Его Рождества.

Подготовила Юлия Попова.

Фото автора.