У попа была собака…

Пасхальный рассказ.

Что не стоит село без праведника, это все знают. Не все знают, что делать с праведниками, если их сразу два на село. А в Лапшовке было именно так. И оба праведника друг друга терпеть не могли, и все село это знало.

Первый, отец А., служил в лапшовском храме и жил здесь же, рядом с церковью. Второй, отец Б., тоже жил в Лапшовке, хотя и служил не в ней, а в храме, который находился в небольшом красивом сельце Покровке поблизости. Ну и отвечал за часовню на лапшовском кладбище.

Не любили они друг друга отчаянно.

Хотел сосед досадить чем-то отцу А. и тогда с деланным восхищением говорил:

— Надо же, какой отец Б. благодатный! Два ведра рыжиков вчера домой из леса принес (или там полный садок лещей, соответственно с реки, а то и корзину ягод). Все у него в руках горит!

Для вида отец А. закатит в небо благочестиво глаза и скажет назидательно своему прихожанину:

— Молодец отец Б.! Вот что значит все делать с молитвой (рыба, грибы-ягоды). Только Господь нас поставил не грибниками и не рыбаками, а ловцами человеков.

А если кто, наоборот, хотел угодить отцу Б., порадовать его чем-то, тогда делал другой заход:

— Надо же, вчера отца А. опять к завучу вызывали. Сын-то у него хулиганит! Прямо на территории школы курил, греха не боится…

А отец Б. потупит, напротив, взор и вздохнет:

— Эх, отец А.! Говорил я ему — не дело это, когда у тебя дети посты не держат… Вот уже и до курения эти поблажки довели.

Как случилась у них такая взаимная нелюбовь, они и сами не помнили. Оба считали, что тот, другой, дан ему в наказание за грехи — «жало в плоть». Ну и, как говорится, для смирения полезно.

Обоим уже чуть-чуть осталось до сорока. Оба многодетные и в прошлом городские. Оба довольно помесили районную грязь.

Отец А. по образованию филолог. Когда-то давно, сразу после школы, отнес свои документы в местный университет. Думал по юности, что станет философом. Мечтал собственную «картину мира» создать. Мыслил энтелехиями и апперцепциями. Но в решающий момент перепутал похожие слова в названии и отнес документы не на философский факультет, а на филологический. Подмену обнаружил уже первокурсником, но успокоил себя тем, что философского факультета в их вузе не оказалось. Окончил, женился и, выбирая между армией и селом, распределился в Лапшовку. Работал в сельской школе учителем. Прочел на сельском досуге религиозных философов и так вот, через книги, пришел к вере. Когда стало возможно, принял сан. Матушка его сразу ушла из школы, где преподавала нелюбимую химию, и стала помогать ему на клиросе.

Отец Б. был раньше врачом. Окончил медицинский, распределился в Лапшовку в районную больницу и здесь застрял. Женился он на сокурснице, о которой говорил приятелям, что «первую красавицу» всего медицинского вуза взял. В больнице все у него ладилось, работу свою любил. Дети рождались погодками. Полюбил рыбалку и грибы. Огород тоже не обходил стороной. В город совсем не тянуло. Купил у соседа ржавый автомобиль, отмыл и отремонтировал, потом поменял на машину новее. Гонял на ней, пугая кур и гусей, по сельским рытвинам и не хотел уже никакой другой жизни.

Но случилась беда — налетел на него ехавший по встречке грузовик. Машина — всмятку, сам — в реанимацию. Между жизнью и смертью пробыл почти неделю. Разбитую голову ему залатали. Сказали, что будет жить, — правда, не очень долго. Но это уж как повезет. Между бредом и операциями запало ему в душу краткое и тоже как бы автомобильное видение: Лик Христа так близко за ветровым стеклом. Одно лишь мгновение, пока «дворники» этот Лик не стерли…

Но забыть этого взгляда уже не мог.

Через год был уже священником. И ни о чем не жалел. Дела и тут пошли в гору. Спонсоры нашлись сразу же. И храм отремонтировали, и машину купили пуще прежней. И даже в паломничество за границу свозили. Архиерей ему к тому же еще и кладбищенскую часовню поручил окормлять. А это чистая выгода и почти никаких хлопот.

— Покойнички выручают! — весело говорил он знакомым священникам на епархиальном собрании.

Отец А., провожая суровым взглядом проносящуюся мимо его дома темно-вишневую иномарку отца Б., неодобрительно хмурился.

— Если священник дружит с бизнесменом, — назидательно говорил он детям своим, — это значит или священник в душе бизнесмен, или бизнесмен в душе священник. Третьего не дано!

Предполагалось, конечно, первое. Но не произносилось, лишь угадывалось.

А отец Б. честил отца А. «модернистом». За то, что стал он во время молебнов Евангелие читать на русском, а не на старославянском, что не требует с прихожан строго трех постных дней перед Причастием, ну и вообще за модернистский настрой: вместо бороды какие-то клочки и, главное, взгляд отсутствующий, неделовой какой-то.

Даже пробовал подбить лапшовских прихожан на письмо к Архиерею с жалобой на «модерниста». Но дело с письмом завязло.

Еще отца Б. раздражало то, что отец А. никак не хотел покупать себе автомобиль. Все село видело, как батюшка картинно ходит себе пешком, даже в город добирается на попутках. Шептали ему вслед: «безсребреник наш отец А.»

Сколько раз, бывало, при встречах отец Б. в сердцах скажет отцу А.:

— Ну долго, что ли, еще на своих двоих ходить будешь? Может, хватит народ смешить и подвижника из себя строить?

— Мне машина — лишняя обуза. Стесняет свободу. Лучше уж я пешком… И вообще — истинный философ проводит полжизни за книгами и полжизни на грядке. А ты? Полжизни в машине проводишь. Нет, отец, сам как хочешь, а меня от этого удовольствия уволь.

— Как знаешь. А за грядкой я тебя что-то давно не видел… — и про себя тихонечко выдохнет: — У, книжный червь…

Своим присным отец А. свои убеждения любил пояснять на примере:

— Выйду на шоссе, прочту тропарь Святителю Николаю — и сразу кто-то остановится, подхватит, довезет… И даже денег не попросит. А вот сегодня даже и тропарь не успел закончить, как уже сидел в кабине. И на меня с иконки там, в кабине, Николай Угодник смотрит! Чудо…

Даже внешне отцы были полной противоположностью. Отец А. — высокий голубоглазый блондин с крупными правильными чертами лица, не лишенными благородства. С бородкой профессорской, довольно короткой. Походка степенная, взгляд устремленный, нездешний (в этом отец Б. прав). Глаза голубые, ясные вот только делали его хоть в чем-то похожим на отца Б., который был небольшой, подвижный, пружинистый, рыженький и сметливый. Все время улыбался чему-то. Мужики весело говорили про него: «Деловой!»

В селе ничего не скроешь ни от врага, ни от друга. Если утром случится оказия, уже к вечеру до всех брызги долетят.

Вызвал однажды Владыка отца Б. к себе на разговор. О причине можно было только догадываться. Ну, отец Б. и сообразил по-своему: дело идет к повышению. Освободилось место ответственного за связи епархии с медицинскими учреждениями. И кому как не ему… А это перспектива уже, и немаленькая. Почитай, «вся медицина будет теперь у меня в руках». И он радостно потер свои маленькие, верткие, с рыженькими волосками на тыльной стороне, ладони. Собирался в дорогу с легким таким куражом, и ни от себя, ни от других не скрывал этого.

Отсидел положенное в приемной. А как вошел, уже готовый со смирением согласиться, услышал нечто для себя неожиданное:

— А знаешь ли ты, — грозно сказал ему Архиерей, — что бийцы Царствия Божия не наследуют? — и стукнул при этом оземь посохом. — Читал ты у Апостола Павла про бийц и про винопийц? Что их ждет на Страшном Суде?

Отец Б. даже опешил от неожиданности. И не сообразил сразу — какие такие бийцы? Про винопийц все же более-менее понятно. Но при чем здесь они вообще?

Оказалось, все просто — теща прислала на него донос. И им, доносом этим, сотрясает теперь Владыка, грозно хмурясь и уже начиная притоптывать. Так всегда расплясывалась епархиальная коррида.

В письме, которое Владыка ему так и не дал толком прочесть, теща обвиняла его в том, что жену «обижает», «с пьяных глаз поднимает руку» и т.д. От такой черной несправедливости у отца Б. даже страх почти пропал. Стал оправдываться, убеждать, что ни в одном глазу, и даже пальцем ее не тронул ни разу. Хотя и поводы, надо признаться, бывали железобетонные…

Владыка его несколько постращал и выпроводил. Напоследок сказал свое излюбленное, сакраментальное:

— Еще раз… и в село у меня поедешь!

— А я и так в селе служу, — робко вставил отец Б. и зеленым от негодования вышел из высокого кабинета.

В машине он дал волю чувствам — чуть не до отказа нажал на газ. Руки чесались уже по настоящей разволосной. Тут уж пощады не жди. Тут уж… сама напросилась… Из-за твоей мамаши… Мечтательно прокручивал в уме всю будущую сцену. И вот… приехал… Засучил рукава… И — ни детей ни плетей во всем доме… На столе записка: «Уехали к маме в Т. Не вернусь, пока не простишь меня и маму. Твоя Ася».

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.

Включил телевизор. Походил по двору. В руках зуд начал уже униматься. «Ладно, вначале для маскировки соглашусь на ее условия. И уж потом… потом…» Он вновь мечтательно сжал свои маленькие рыженькие кулачки. Но уже без прежнего сладостного предвкушения.

А вот признайся, Ира, что это ты Асину маму писать Архиерею надоумила, — не то спросил ее только еще, не то уже и «поймал с поличным» отец А. — То-то вы с ней у магазина так долго лясы точили… Я еще подумал тогда: и о чем они могут так долго сплетничать? Вот, оказывается, о чем. Зря это все. Пустое. Интеллигентный человек бы так никогда не поступил, Ира. А мы ведь с тобой как-никак университет закончили.

— А пусть он дома не хулиганит! — обиженно огрызнулась матушка отца А. — Ему, знаешь ли, тоже до интеллигента еще плюхать и плюхать. Тоже мне, интеллигент из Перми. Мне его теща такого понарассказывала... Ну я и не стала молчать, дала ей дельный совет. Пусть себя в руках держит. И против тебя прихожан не настраивает. А то помнишь, как он нашему старосте говорил...

Отец А. только досадливо отвернулся. Не по нутру ему пришелся такой подход.

Зато когда уже его вызвал на беседу Архиерей, отец А. сразу заподозрил неладное.

Позвонил духовнику в соседний район:

— Благословите, отец И. Владыка вызывает. Помолитесь! Даже ума не приложу, в чем виноват-то. Спросил благочинного: «Ругать будут»? Он так многозначительно ответил: «А что, тебя хвалить, что ли, нужно?» Вы не в курсе, чего там?

— Я? В курсе? Не только в курсе. Это я сам письмо и правил. И полностью с ним согласен, — ответил ласковым голосом духовник. — Мне его наш благочинный на благословение привез. Так что езжай, не бойся. Для твоего же блага писано. А то если тебя вовремя не остановить… баобабы вырастут на твоем приходе. Если уже не выросли… Тогда уже поздно будет их пилить. В письме ничего, кроме правды, нет. Что ты у нас самый умный да с модернистскими замашками. И что в работе с прихожанами используешь протестантские методы. Было такое? Было! А я ведь тебя предупреждал… И эта ваша «касса взаимопомощи» приходская… Ты кого удивлять собрался? И когда начнешь строже требовать правильной подготовки к Причастию?

Отец А. скорбно повесил трубку. В душе стал вздуваться вдруг такой «баобаб», что ему и самому стало страшно…

— Твоя работа? — печально спросил он через неделю отца Б., когда встретил его возле школы.

Тот только улыбнулся двусмысленно и ускорил шаг.

Они без лишних слов хорошо понимали друг друга.

И только на Пасху на глазах у всего села заключали батюшки короткое перемирие. Поочередно ходили друг к другу христосоваться: один год отец А. шел к отцу Б., другой год — отец Б. к отцу А. Да еще с матушкой шли, с детками. После праздничной обедни, после трапезы с прихожанами, после посещения «богоугодных заведений» шли они друг к другу в гости, славить Воскресшего Христа. Вспоминали, что они все же братья во Христе и братья по алтарю, пример прихожанам. Шли искренне, считали это своим долгом. «Какой ни есть, а все же священник…» — каждый думал так о своем соседе.

Садились за праздничный стол, улыбались, христосовались. Потом недолго, но так, чтобы выглядело прилично, разговлялись. Отцы пропускали по рюмочке, как ни в чем не бывало. Говорили степенно о епархиальных новостях. Матушки обсуждали блюда. Дети тоже участвовали в этом представлении. Маленькие Монтекки христосовались со своими сельскими Капулетти, обменивались крашеными яичками. Девочки разговаривали с девочками, мальчишки играли с мальчишками. И уж потом только расходились каждый по своим углам жизненного ринга.

Когда время уже подходило к расставанию, старшие сыновья понимающе говорили один другому:

— Вот хорошо! Всегда бы нам как на Пасху… А то ведь опять потом…

— Что потом? — спрашивали у них младшие.

— Суп с котом… Да не с котом, с собакой! Как в этой, ну, как ее… песенке: «У попа была собака, он ее любил, она съела кусок мяса, и он ее убил. В землю закопал и надпись написал: «У попа была собака…» И так без конца. Понял теперь?

— Не очень.

— Подрастешь — поймешь.

— Почему у нас нет собаки?! — наивно вскрикивала младшая дочка отца А., совсем крохотная. — А у дяди Б. есть собака. Давайте и мы заведем… Тузика…

— Собака? Зачем нам черный пудель? За священником и так этих мефистофелей в три раза больше шляется, чем за мирянином, — с улыбкой отвечал ей отец А.

Все смеялись и расходились по домам. Ритуал был исполнен. Можно было жить дальше.

На эту Пасху тучи сгустились особенно свинцово.

— Хватит лицемерия! — сказал отец А. своей матушке на Страстной седмице (была его очередь идти к отцу Б... — Не пойду, довольно с меня. Все равно он по-хорошему не понимает. Письмо вот против меня организовал.

Матушка промолчала. Хотя в лице ее застыл невысказанный и тревожащий ее вопрос: что скажут прихожане? Отец А. подождал — ему хотелось, чтобы матушка его разубедила в таком решении. Но она помнила, что сама поспособствовала такому развитию событий, и потому не стала его разубеждать. Тогда уже он окончательно решил: «Не дождется!»

А отец Б. тем временем готовил отцу А. «теплый прием».

— Я ведь знаю, кто твою мать надоумил Архиерею писать! — сказал он матушке. — Ну уж я их и встречу…

Ася запуганно помалкивала. Еще ощущала свою вину за мать.

Пасха в этом году выпала ранняя. Снег едва стаял и даже кое-где еще белел на полях. В селе особенно радовались ранней Пасхе. Потому что между Пасхой и посевной пройдет еще пара недель в праздничном деревенском безмятежье.

Как обычно, отец Б. служил у себя в Покровском храме ночную службу. Народу пришло много. Почитай, все село. Даже те пришли, о ком отец Б. уже и думать забыл. А тут вдруг вспомнил. Прошли Крестным ходом вокруг храма. Кричали во все горло на разные лады: «Христос Воскресе!»

Отец Б. любил в такие минуты вспоминать свою студенческую юность. Как однажды с приятелем, тоже студентом, пошли они ночью на Пасху в городской собор. Шли туда пешком, сами не зная, зачем идут. Но шли ведь, шли, повинуясь какому-то древнему зову. Даже и волнение охватило, когда увидел он, как со всех сторон люди стекаются к церковным воротам. Словно какой-то незримый для глаз огромный магнит сзывал и притягивал сюда людей отовсюду. Особых людей, не всех и не каждого. А тех, кто этот духовный магнит почувствует и связь с ним внутри себя ощутит.

А когда их на входе остановили дружинники, его товарищ стал отнекиваться, говорить, что случайно сюда зашел. Того сразу отпустили. А Б., сам не зная почему, назвал себя верующим. И даже для наглядности неумело перекрестился на надвратную икону. Комсомольцы насупились, потребовали документы. Когда он сказал, что студент, что учится в медицинском вузе, они не поверили. Рассмеялись. «Ты что, не знаешь, что мы все от обезьян произошли?» — сказали ему дружинники и пообещали в следующий раз отвезти в милицию: «Там тебе про Дарвина всё популярно объяснят, если сам не рюхаешь».

Приятель ждал его у самого входа в храм. Но Б. сделал вид, что его не заметил, и один пробился в наполненный прихожанами собор. Потом, казалось ему, громче всех гаркнул: «Воистину Воскресе!»

Отец А., как обычно, служил Пасху ночью на своем лапшовском приходе. Слабенький от поста, он всегда боялся, что в последние часы не выдержит нагрузки и упадет в обморок на глазах у прихожан — от усталости, от духоты, от напряжения последних недель и особенно Страстных дней… Но когда началась служба, вдруг, как и прежде, ощутил прилив сил. И к прихожанам с первым Пасхальным приветствием он вышел, как и прежде бывало, радостным, с сияющим лицом.

Почему-то вспомнилось, как он впервые позвал свою будущую жену Ирину в храм на Пасху. «Ночью — так романтичнее», — объяснил ей. А сам подумал: «Если придет на Пасху, то непременно женюсь». И вот уже в храме перед службой стал напряженно ждать ее, волновался. И… засмотрелся в толпе на какую-то симпатичную девушку в синем плаще. Тогда еще молодые люди в храме были редкостью. А тут такая красавица… Она ставила свечи у икон и молилась, часто крестясь. «Какая стройная… церковная… наверное, целомудренная... Вот бы мне в жены такую же». Подумал об этом и… обомлел. В этой девушке в синем плаще вдруг узнал свою Ирину. Просто она впервые надела на праздник новый синий плащ. Последние сомнения сразу отпали.

— Мне тебя на Пасху Бог подарил! — потом не раз говорил он ей уже после свадьбы.

Наконец праздничная служба окончилась. Прихожане стали расходиться. Еще слышались на улице чьи-то радостные возгласы, смех. Шумели заводимые мотоциклы. Отец Б. сел за руль своей иномарки. Кивнул сторожу: мол, все, закругляюсь, — и тронулся в путь. Сторож помахал ему большим куличом, сияя нетрезвой растекшейся по лицу улыбкой.

От Покровки до Лапшовки четыре километра всего. Но по ухабистой дороге выходило не так уж и близко. Впрочем, путь наезженный, знает на ней отец Б. чуть ли не каждый ухаб. Только бы ночью не сплоховать. А то от радости уже и руки пляшут по рулю, а душа горит до домашних разносолов.

Светать еще и не начало даже, но сумерки как будто уже готовились смениться робким рассветом. Звезды сгрудились все как раз над сельской неровной дорогой, освещая путь. Словно интересовались, как там отец Б. доберется сегодня до дома. Разговевшиеся, веселые звезды.

Священник знал, как ему провести начинавшийся праздничный день. Как проснется (а спать будет часа два всего, да и то лишь только чтобы с устатку не развезло), поедет в районную администрацию, поздравит местное начальство. Там сейчас выходной, но его ждут, как уже давно между ними установилось. И все накрыто уже. Будет первый, не будет — не так и важно. А важно уважение всей сразу администрации проявить. Ну и показать, кто из них двоих (с отцом А.) им роднее и ближе. Двух мнений по этому вопросу быть не может, — конечно же он, отец Б.! А дальше… Дальше начинается собственно праздник. Э-эх, все-таки хорошо бывает жить иногда!

Машина вдруг подпрыгнула на кочке и с шумом ударилась оземь. Заглохла. Отец Б. не растерялся — вновь завел мотор и нажал на газ. Машина дернулась, но с места не сдвинулась. Вот ведь как… Села брюхом на твердую кочку. Из-под колес полетели ошметки мерзлой земли. Вот так сел в лужу! На Пасху… Сколько ни дергай автомобиль, ни с места. Звезды злорадно щурились с низких небес. Толкнуть надо, но как? На этой дороге поселковой еще часов пять никого не будет. Если только молоко в шесть утра повезут. Но до шести утра еще столько ждать… И главное, тают святые пасхальные минуты. Как же он так? Вроде бы опытный шофер — и вдруг такое. Можно сказать, на ровном месте.

Делать нечего. Надо закрыть машину и идти в село: «свистать всех наверх». Но кого свистать-то в такой поздний час? Кто-то, может, и разговляется. Но от них толку мало. Хоть стой, хоть падай, хоть смейся, хоть плачь — а самый ближний дом (из ему знакомых) в этом конце села как раз дом отца А. Вот так встреча на Эльбе…

У отца А. в доме горели окна. Представил отец Б., как сейчас его соперник разговляется в кругу семьи. И как его поучает с высокомерной ухмылкой: «Говорил тебе, брось ты своего четвероногого идола… Не послушал!» — и т.д. Но делать нечего, постучал в окошко.

— Христос Воскресе! — процедил жалобно навстречу высунувшейся недоуменной голове. Это был отец А.

— Ты чего такой ранний? Мы ж с тобой в обед должны встретиться, — удивился он.

— Да тут, понимаешь, такое дело… Может, поможешь мне?

И сбивчиво обрисовал суть проблемы.

Уже через пять минут они с отцом А., на ходу накинувшим на себя телогрейку, шли по ночной дороге в сторону застрявшего автомобиля.

— Может, мальцов разбудить? Вдруг вдвоем не сдюжим? — на ходу предложил отец А.

— Почему вдвоем? — деланно удивился отец Б. — А наши с тобой Ангелы Хранители? Почитай, четверо уже. Всей гурьбой наляжем. А если ты еще и Николая Угодника на помощь позовешь…

По-доброму засмеялись. Ускорили шаг. Отец А. и правда прочел про себя на ходу после Пасхального тропаря молитву Святителю Николаю.

Дошли быстрее, чем ожидалось. Отец Б. завел машину, схватился за руль и стал толкать машину со стороны водительской двери. Отец А. налег сзади. Машина урчала, но не спешила поддаваться.

— Враскачку давай! — предложил отец А., чем искренне удивил собрата.

— Откуда такие слова знаешь, книжный… — но не докончил, осекся.

— Давно на свете живу.

Стали пробовать враскачку. Дело пошло, но медленно. Машина почти не продвигалась.

Отец А. уже был весь залеплен грязью, летевшей из-под колес.

— Давай помолимся, брат-священник!

— Давай, — откликнулся отец Б.

И начал громко:

— Христос Воскресе из мертвых… — его пение подхватил отец А.: — смертию смерть поправ и сущим во гробех живот… живот… — машина юзом стала двигаться по земле, — живо-от дарова-ав...

Машина облегченно загудела, сдвинувшись с мертвой точки. Словно ослабли невидимые путы, и она задвигалась, ожила.

— Спасибо, брат! — обхватив за плечи отца А., воскликнул отец Б.

— Не за что, брат. Какая ночь! Христос Воскресе!

— Воистину Воскресе! — ответил ему отец Б. — Садись, прокачу тебя по нашему околотку с шиком.

— Неужто даже и разговеться не заглянешь?

— Как не загляну, обязательно загляну. Вот только «четвероногого идола» в стойло загоню — и сразу к тебе. Со своей матушкой. А потом вместе пойдем в администрацию, мосты наводить. Мы теперь вместе будем. Христос посреди нас...

— …И есть, и будет!

Он высадил отца А. возле его дома. Из окон удивленно смотрели на двух христосовавшихся священников матушка и детишки, все радостно галдели.

— Дядя Б.! — закричала из окна младшенькая: — Хлистос Восклесе... А вы нам свою собаку подалите? Ну, ту, котолую очень любил… Не убивайте ее, пожалуйста, дядя Б. Лучше нам отдайте…

— Воистину Воскресе! — ответил отец Б. детям, сел в машину и дал по газам.

Он вспомнил, как первый раз в жизни перекрестился тогда, на Пасху, окруженный дружинниками. Ровно двадцать лет назад. И дрожащие пальцы, как тогда, вдруг вновь сами сложились в троеперстие.

— Да, Воистину Воскресе Христос! — сказал он и радостно, победно перекрестился.

Антон Жоголев.

Рис. Ильи Одинцова.