Один против всех

Атлантида Ивана Лукьяновича Солоневича.

Об авторе. Николай Михайлович Коняев родился в 1949 году. Секретарь правления Союза писателей России. Автор книг о священномученике Вениамине, Митрополите Петроградском, Митрополите Иоанне (Снычеве). Широкую известность получили его биографические книги о поэте Николае Рубцове, писателе Валентине Пикуле. Книги Николая Коняева отмечены премией имени Василия Шукшина, премией имени Андрея Платонова, медалью св. благоверного князя Александра Невского. Живет в Санкт-Петербурге.

9 декабря 2014 года в рамках III Санкт-Петербургского международного культурного форума «Человек. Культура. Мир» в Президентской библиотеке прошел круглый стол «Обретенная Атлантида», в работе которого приняли участие писатели и ученые из России и из-за рубежа. Представитель Института всеобщей истории РАН в Италии М.Г. Талалай выступил с докладом «Борис Ширяев — автор «Неугасимой лампады» — в Италии». Интересным было выступление доктора филологических наук, ведущего научного сотрудника Института русской литературы (Пушкинский Дом) А.М. Любомудрова — «Духовная традиция в литературе русского зарубежья».

С докладом, посвященным жизни и творчеству Ивана Лукьяновича Солоневича, выступил на круглом столе Православный писатель Николай Михайлович Коняев (г. Санкт-Петербург). Предлагаем вниманию читателей текст его выступления.

Если мы говорим о возвращении русских имен и текстов на Родину как об обретенной нами Русской Атлантиде, то, пожалуй, наиболее точно этот образ соотносится с Иваном Лукьяновичем Солоневичем и его творчеством.

И облик, и физическое развитие, и поразительная разносторонность интересов, и сильный, не знающий компромиссов талант, и глубочайший ум, не сторонящийся самых закрытых тем — все это, кажется, невозможно совместить.

Выдающийся спортсмен, рекордсмен по гиревому спорту и участник Белого движения…

Организатор бродячего цирка, где он выступал вместе с Иваном Поддубным, и подлинный монархист и по убеждениям своим, и по духовной привязанности. Создатель легкоатлетических клубов и глубочайший историк, сумевший безстрашно сказать в «Народной монархии» о русской истории то, о чем до него молчали… Автор руководства-пособия «Самооборона и нападение без оружия» (самбо) и издатель массовой эмигрантской газеты «штабс-капитанов» — «Голос России». Заключенный Северных лагерей особого назначения, сумевший летом 1934 года сорваться вместе с братом и сыном в побег, и великолепный писатель, написавший в финском фильтрационном лагере книгу «Россия в концлагере», изданную потом на 17 языках мира…

Если добавить к этому особую, почти аввакумовскую поперечность, которая присутствует в И.Л. Солоневиче, то облик человека, пришедшего словно бы не из реальной жизни, а из какого-то фантастического сочинения, будет окончательно обрисован…

1.

Интересно, что, подобно нам, как на жителя неведомой Атлантиды смотрели на Ивана Лукьяновича Солоневича, когда ему удалось бежать из СССР, и русские эмигранты. Восхищение и желание привлечь на свою сторону столь необычного человека боролись со страхом и настороженностью. Наверное, ни про кого из эмигрантов не распространялось столько ложных слухов и самой чудовищной клеветы, как про Солоневича. Немалая заслуга в этом принадлежит агентам ИНО НКВД, но и сами эмигранты тоже достаточно постарались для этого.

Психологически это вполне объяснимо. Очень заманчиво было сделать Солоневича своим соратником, но как раз этого не получалось. И не потому, что Иван Лукьянович сам хотел стать вождем, а просто — вспомните о его поперечности! — среди здешних вождей и светочей он не находил личностей, способных к жертвенному служению России.

Очень скоро после освобождения из лагеря в Финляндии Солоневич открыто заявит, что с его личной точки зрения эмигрантские «властители дум» были почти сплошной «сволочью» — в буквальном смысле этого слова, и Царь Николай II совершил ошибку, не отдав в свое время приказ повесить П.Н. Милюкова.

Такие высказывания были неприятны не только редактору «Последних новостей» (в Париже П.Н. Милюков выпускал газету с таким названием — ред.), но и другим деятелям, участвовавшим в развале Российской Империи, которых И.Л. Солоневич тоже называл своими именами.

Поразительно, но его слова о том, что наша интеллигенция лютой ненавистью ненавидела Царя, поскольку именно он «был преградой на путях к невыразимому блаженству военных поселений, фаланстеров, коммун и колхозов», и сейчас, многие десятилетия спустя, звучат почти так же актуально, как и тогда.

И конечно же, вожди эмиграции, которых Солоневич называл «пузырями потонувшего мира», пытались освободиться от столь неудобного собеседника.

В 1936 году была предпринята попытка ликвидации его боевиками Русского Обще-Воинского Союза (РОВС). Она не удалась, но в эмигрантских кругах начали распространяться слухи, что Иван Лукьянович является засланным агентом НКВД. Намекали даже на причастность его к похищению генерала Е.К. Миллера. И хотя 22 сентября 1937 года Солоневича просто не могло быть в Париже, дикая сплетня — «Зато силы у него вполне достаточно, чтобы захватить генерала!» — продолжала гулять в эмигрантских кругах…

Эти слухи начали рассеиваться только после 3 февраля 1938 года, когда в доме на бульваре Царя Ивана Асеня II в Софии, где проживала семья Солоневича и где находилась редакция «Голоса России», прогремел взрыв. Погибли тогда жена писателя и секретарь, вскрывшие посылку, которая была начинена тротилом…

2.

Поперечность, которую мы обнаруживаем в характере Ивана Солоневича, — это свойство души русского человека, чрезвычайно усложняющее жизнь ее обладателю, но оказывающееся совершенно необходимым для последовательного отстаивания русских позиций.

Иван Лукьянович утверждал, что лишь монархия защищала Россию от таких философски образованных рабовладельцев, каким был вольтерианский помещик или марксистский чекист. И, утверждая это, Солоневич становился настолько безпощадно точным и национальным, что под ударами этих национальных смыслов начинали шататься мировоззренческие системы, трудолюбиво воздвигаемые мыслителями эмиграции.

Поэтому, наверное, интеллектуальная элита, которая покушений на жизнь Солоневича, разумеется, не устраивала, в стороне от травли писателя все-таки не осталась.

Поразительно, но не сложились отношения у Ивана Солоневича даже с Иваном Ильиным, которого по праву считают наиболее близким ему по консервативным убеждениям.

Впрочем, и сейчас в патриотических и монархических кругах Солоневича воспринимают не в целостности патриотического и монархического мировоззрения, а выборочно, кусками.

Увы… Такова судьба богатырей, осмеливающихся в одиночку подниматься против всех…

В работе «Медведь и его шкура» Солоневич скажет о нескромности своего горького опыта, включающего «семнадцать лет советского жития, семь лет немецкого жития, две мировых войны, две почти мировых революции — тюрьмы в СССР и тюрьмы в Третьем Рейхе, концентрационный лагерь на севере Карелии и оккупационные лагеря на западе Германии, безпаспортность, безправие, голод. Смертные приговоры в СССР, «адская машина» в Софии, гибель брата, жены и отца»…

Горький жизненный опыт был реализован Иваном Лукьяновичем в его книгах, в которых практически нет вымысла. Солоневич не только не приукрашивает действительность, что уже само по себе является подвигом, но и не очерняет ее, и в результате говорит ту правду, которая дается очень немногим писателям…

3.

Так получилось, что моя мать родилась в селе Остречины на Свири, где в тридцатые годы находился один из лагерных пунктов Подпорожского отделения ББК (Беломорско-Балтийского Комбината), превращенного позднее в СвирьЛаг.

Слушая рассказы матери об Остречинах, я все время ловил себя на мысли, что не могу разобрать, когда она рассказывает про жизнь в остречинских колхозах, а когда про лагерь, который находился рядом с селом, так странно путались в ее памяти оцепленная колючей проволокой территория лагпункта и свободное пространство колхозной жизни.

Интересно, что свою лагерную эпопею Иван Лукьянович Солоневич как раз и начинал на станции Погра недалеко от Остречин. И прочитав в его «России в концлагере», что «границы между лагерем и волей стираются все больше и больше. В лагере идет процесс относительного раскрeпощения лагерников, на воле идет процесс абсолютного закрeпощения масс», — я понял, что ничего не путала мать в своих воспоминаниях, просто такой, не очень-то отличимой от лагерной, и была тогда остречинская жизнь.

И наверное, в этой правде, которую не сумел во всей полноте сказать и десятилетия спустя А.И. Солженицын в своем «Архипелаге ГУЛАГ», и заключается то, что назвал Солоневич «нескромностью своего горького опыта».

В «Архипелаге ГУЛАГ» я не нашел упоминания ни о самом Солоневиче, ни о его «России в концлагере», написанной за 37 лет до «Архипелага»! При этом присутствие заимствований из этой книги в «Архипелаге» настолько ощутимо, что кажется, из них можно составить объемистый том.

Но это попутное замечание.

Тем более что не только заимствования не позволили Солженицыну упомянуть имя своего предшественника. Солоневич с «нескромностью своего горького опыта» просто не вмещался в рассчитанно-выстроенный Солженицыным «Архипелаг» и потому и был опасен для самой конструкции солженицынского сочинения.

4.

Задумаемся, что отличает героев И.Л. Солоневича от персонажей других книг про советские лагеря?

Вот достаточно традиционная для лагерной литературы сцена столкновения политических заключенных с уголовниками.

— Вот тут нас трое: я, брат и его сын, — говорит после драки с уголовниками герой «России в концлагере». — Если кого-нибудь из нас ткнут ножом, — отвечать будете вы…

— Ого-го… — смеется в ответ пахан. — Перед самим Сталиным… Мы тебе, брат, кишки и без отвeту выпустим…

И он тычет Борису в нос сложенные в кукиш грязные пальцы.

«Рука пахана сразу попадает в Бобины тиски. Ржанье переходит в вой…

Кое-кто из урок срывается на помощь своему вождю, но Бобин тыл прикрываем мы с Юрой — и все остаются на своих местах.

— Пусти, — сдаваясь, говорит пахан… и смотрит на Бориса глазами, преисполненными боли, злобы и… почтения…

Да, конечно, мы не в девятнадцатом веке. Ну что ж! На нашей полдюжинe кулаков — кулаков основательных — тоже можно какое-то право основать.

— Видите ли, товарищ… как ваша фамилия, — возможно спокойнее начинаю я…

— Михайлов… — раздается откуда-то со стороны…

— Так, видите ли, товарищ Михайлов, — говорю я чрезвычайно академическим тоном, — когда мой брат говорил об ответственности, то это, понятно, вовсе не в том смысле, что кто-то там куда-то пойдет жаловаться… Ничего подобного… Но если кого-нибудь из нас троих подколют, то оставшиеся просто… переломают вам кости. И переломают всерьез… И именно — вам»…

Эта сценка из «России в концлагере» отчасти перекликается с эмигрантскими баталиями Солоневича. В злословии светочей эмигрантской мысли, — дескать, «Голос России» издается «в тоне трактирной демагогии» — присутствует нечто от растерянности урок, столкнувшихся с человеком, который принимает решения не по их лагерным законам и не по тем законам, которые они отрицают, а исключительно на основе «нескромности своего горького опыта».

Важно и то, что ни сотрудникам НКВД, ни уркам в лагере, ни эмигрантским идеологам не удалось Ивана Лукьяновича Солоневича пересилить.

И как всякий несломленный внутренне человек, он действовал так, как и должен действовать человек, который по-прежнему уверен в своих силах…

Он не вмещался в советскую власть 1920-х годов, и он ушел за границу, в эмиграцию, хотя ему пришлось по пути пройти через тюрьмы и лагеря…

Его не сломила и заграничная жизнь, он продолжал говорить те простые и ясные вещи, которые не только не говорили, но о которых забывали думать сломленные обстоятельствами жизни эмигранты…

5.

Недруги Солоневича распускали слухи о его коллаборационизме, но этим словом они называли безуспешные попытки Ивана Лукьяновича объяснить заправилам Третьего Рейха, что антирусская агрессия неминуемо приведет Германию к поражению.

Сделать это — увы! — не удалось. За «национальную строптивость» Солоневича как неблагонадежного для фашистов сослали под надзор гестапо. И снова начинается мучительная борьба за выживание, снова лагеря перемещенных лиц, снова попытки вырваться из Питекантропии, как называл Солоневич тогдашнюю фашизированную Европу.

Мы говорили, что главное в героях Солоневича — несломленность. Его герои не отсиживаются в стороне, благоразумно не вмешиваясь в лагерные разборки, чтобы любой ценой выжить в окружающем аду. Они вступают в борьбу и побеждают, отстаивая и собственную независимость, и независимость своих друзей. И это характерно не только для героев произведений Солоневича, но и для него самого…

И вот еще один поступок несломленного человека — переезд в 1947 году в Южную Америку, и еще одна его победа — написанная здесь главная книга Солоневича «Народная монархия».

6.

«Народную монархию» можно цитировать страница за страницей, так актуально для нас это.

Как и все у Солоневича, его книга — не собрание важных исторических фактов, которые не замечали до него, не просто трезвое размышление над ними, но сопряжение их с реальной жизнью, выявление этих фактов в текущем бытии.

«До России и в России мы должны проповедовать монархию! — говорил Иван Лукьянович со страниц своей издаваемой в Аргентине газеты «Наша страна». — Нам навстречу подымется великая волна народного инстинкта, народной боли, народных страданий… Подымется и волна народной надежды на лучшее будущее. Эта волна, она будет, в этом не может быть никаких сомнений. Но могут быть сомнения, окажемся ли мы на высоте? Ведь вот до сих пор не оказались… »

Эти слова были адресованы эмигрантам, но прошли годы, и, читая «Народную монархию», мы понимаем, что они обращены к нам. Это призыв к современной русской интеллигенции, чтобы она не превращалась в «пузыри потонувшего мира», а становилась достойной той Русской Атлантиды, которая поднимается сейчас из глубин нашей страны и может преобразить ее, если мы сумеем оказаться на высоте.

Но ведь иначе и быть не может, поскольку «мы — не группа, не партия, не союз и даже не организация. Мы просто представители движения, которое началось за тысячу лет до нас и которое будет продолжаться тысячи лет без нас и после нас»…

Слова эти написаны Иваном Лукьяновичем Солоневичем в последние недели его жизни в городке c символическим названием — Атлантида…

Его пытались спасти, его увезли в Итальянский госпиталь в Монтевидео, и там и умер этот великий русский богатырь, умер рядом со своей уругвайской Атлантидой…

Николай Коняев