Моя любимая бабушка

Через многие годы в памяти не гаснут воспоминания о простой доброй женщине, которая стала родной…

Об авторе: Марина Владимировна Безделева — учитель русского языка и литературы, немецкого языка Кайсинской основной школы, поселок Кайсы Усть-Ишимского района Омской области. Прихожанка и певчая кайсинского храма святого праведного Симеона Верхотурского.

Правда непреложная: жизнь такая сложная -

Не уложишь в песню или стих.

Все как будто правильно: первыми, как правило,

Мы теряем бабушек своих…

— будто про меня поет Светлана Копылова.

Да, все так. Бабушка умерла, когда мне было четырнадцать лет, и это действительно была моя первая потеря, душевная рана, так до конца и не зажившая, хотя прошло уже более тридцати лет.

Звали ее Мария Петровна, а попросту баба Маня. И жила она в маленьком деревянном деревенском домике, где была всего одна комната, а за печкой красной занавесочкой в мелкий белый горошек был отделен уголок для крошечной кухоньки с небольшим сколоченным из простых досок столиком и такой же простой полочкой над ним — для посуды.

До сих пор помню этот дом в мельчайших подробностях. Все в нем было предельно просто, кто-то сказал бы — бедно, но нигде и никогда мне не было так хорошо и уютно.

Комнатка с тремя низкими маленькими окнами. Красный угол на восток. В углу тумбочка, на которой стоял блестящий электрический самовар (единственная роскошь, подарок учителей, о которых скажу немного позже), а выше — полочка с простыми иконами — «Божничка», как называла бабушка. Вот их-то я, к сожалению, и не помню. Только думаю, что тогда, в 70-х годах двадцатого столетия, наверное, непросто было иметь дома иконы, так же, как и быть верующим.

Помню, если я расшалюсь или скажу что не следует, бабушка говорила: «Тише, Мариночка, а то Боженька рассердится», — а я дерзила в ответ: «Нам учитель в школе говорил, что Гагарин в космос летал и никакого Бога там не видел». На это бабушка, вздохнув, отвечала: «Мало ли кто что говорит… »

То, что она верующая, было всем известно, но я не помню, чтобы это вызывало какое-то плохое или недоброе отношение к ней, напротив, ее все уважали, а моя мама, молодая учительница, тогда еще не крещеная, во многом с ней советовалась. Бабушка была неграмотной (когда ей приносили пенсию, вместо подписи ставила крестик), но по-житейски очень мудрой.

Беленькие колокольчики в старом чугунке на окошке — этот цветок назывался «невеста», а был еще точно такой же, только голубого цвета, «жених». А еще на окнах были герани, а под окном на стуле старая кастрюлька, в которой рос куст алоэ — для лекарства. На окнах простенькие занавески из белого ситца — «задергушки», а на полу — обычные для деревни полосатые самотканые дорожки. В простенке между двумя окнами — простой деревянный стол с такими же табуретками. Рядом у стены кровать, застеленная простым покрывалом, пара подушек с накидкой из простого хлопкового тюля, над кроватью дешевенький коврик. У противоположной стены комод, в углу умывальник (или «рукомойник», как говорила бабушка). На комоде сидели мои куклы, и я играла с ними в школу. Сшивала из листочков бумаги маленькие кукольные тетрадки, сама писала в них, сама ставила оценки — была сразу и учительницей, и учениками. Возле печки — сундук, заменявший шкаф, — предмет моего большого любопытства. Мне ужасно хотелось узнать, что же такое в нем хранится, но открывался он редко — когда почтальонка приносила бабушке пенсию или когда нужно было убрать в него что-то подаренное к празднику (отрез ткани на платье, халат, сорочку, платочек и т.п.), и тут же закрывался на замок. Потом эти отрезы доставались из сундука: когда мне захотелось самой сшить себе к лету сарафан, когда мне нужно было сшить платье на выпускной вечер после восьмого класса. А когда меня отправили за хорошую учебу в пионерский лагерь «Орленок», то в мою дорожную сумку перекочевали сразу несколько вещей из чудесного сундука. А перед смертью бабушка раздала все хранившиеся там вещи, которыми она при жизни почти и не воспользовалась. На этом сундуке я спала, когда была маленькая, а потом вместе с бабушкой на ее кровати. Помню, она укладывала меня спать, выключала свет и в темноте шептала молитвы, обратившись к иконам. Как жаль, что я тогда не обращала на это никакого внимания, да и взрослые относились к ее вере не более чем к старческой причуде.

Бабушка всегда ходила в простом ситцевом платье, свои седые волосы закалывала на затылке гребенкой (такие гребенки тогда все бабушки носили) и повязывала голову ситцевым же беленьким платочком.

И клубочки у бабушки тоже были. Она сама пряла пряжу на маленькой деревянной прялке, при помощи деревянного веретенца, а потом вязала мне носочки и рукавички. И меня научила вязать. Помню, как пыхтела я над непослушными петлями, так и норовившими соскользнуть со спиц, нарезанных из стальной проволоки, но все-таки одолела эту науку.

Чистая и светлая, всем, что было, жертвуя,

Отдавала нам свою любовь.

Не спрошу совета я, больше не отведаю

Бабушкиных рыбных пирогов…

Да, она была именно такая — чистая, светлая, добрая. Я не помню, чтобы она хотя бы раз повысила на кого-то голос или сказала что-то худое. Она была очень спокойной и смиренной. От нее всегда веяло теплом и добротой. И всю свою любовь она отдавала мне, хотя бабушкой-то мне вовсе и не была. В том смысле, что не была она мне родной по крови, а просто жила по соседству. Будучи совершенно посторонним человеком, она стала мне роднее всех родных. Когда мне исполнилось два месяца от роду, моей маме (она, как и я, и моя сестра — учитель русского языка и литературы, сорок лет отдала школе) нужно было выходить на работу. Таких больших отпусков по уходу за ребенком, как сейчас, раньше не было, и мама брала меня с собой в школу. Там учителя по очереди нянчились со мной, у кого был свободный урок, так что в школе я, можно сказать, с самого рождения. Потом мама попросила одинокую бабушку-соседку нянчить меня, пока она была на работе.

Бабушка водилась не только со мной, но и с другими учительскими детьми, ведь у учителей той поры на своих детей совсем не было времени, они самозабвенно отдавали себя воспитанию чужих детей. Впрочем, чужих детей, как говорится, не бывает. Они это хорошо знали. Все они были молоды и приехали после институтов в Сибирь, в самый северный район нашей области, в романтическом порыве — «за туманом и за запахом тайги», всецело посвятив себя любимому делу. У мамы хранится множество альбомов с фотографиями тех лет, где запечатлены школьные вечера, линейки, походы, концерты, субботники, ученики и учителя, бурная школьная и комсомольская жизнь.

Потом меня отдали в ясли, затем в детсад, но бабушка так привязалась ко мне, и я ее тоже очень любила, что мы уже больше не расставались почти до самой ее смерти. Из детсада я сразу бежала к ней, часто оставалась у нее ночевать. Я любила просыпаться утром в ее доме от вкусного запаха жареной картошки или блинов, которые с детства люблю. Еще она пекла вкусное печенье ромбиками, посыпанное сверху сахаром, варила самые вкусные в мире щи, томленные в печке. И рыбные пироги тоже пекла. Бабушка часто ходила в лес и на болото, одна, ничего не боясь, и собирала грибы и ягоды, целебные травы. В подполе у нее стояли баночки со всевозможным вареньем (даже из такой редкой ягоды, как княженика), кадушки с солеными грибочками, розовой квашеной капустой с семечками укропа, в которую были добавлены огурчики, и они тоже были розоватыми, что вызывало мой детский восторг. Приготовленная бабушкой еда мне казалась особенно вкусной, хотя была проста. Еще у нее было какое-то необычное блюдо — тюря. В тарелку наливалась холодная вода, добавлялось немного растительного масла, соль, крошился черный хлеб и лук. Теперь я понимаю, что она ела тюрю во время поста. Это было странное для меня кушанье, но и оно казалось мне вкусным.

Бабушкина пенсия составляла всего шестнадцать рублей (для сравнения — мамина зарплата была сто сорок рублей), так мало было потому, что она работала когда-то в колхозе за «трудодни», то есть без денег. Но ей хватало, она довольствовалась малым, сажала огород, держала поросенка, курочек. Поросенка я боялась, а вот к курочкам бежала спросонья и в восторге от обнаруженного яичка кричала: «Баба, коко!» С такой мизерной пенсии бабушка как-то умудрилась накопить на сберкнижке целую тысячу рублей (по тем временам немало). Но и этими деньгами она не воспользовалась, перед смертью завещав их пополам своей единственной сестре и мне. Деньги потом обезценились, и мама смогла купить мне на них лишь строгий учительский костюм и блузку, в которых я начала свою работу в школе.

Своих детей у бабушки не было. Ее покойный муж относился к ней жестоко, бил ее, и детей ей выносить не удавалось, поэтому вся ее нерастраченная любовь досталась мне.

Быть бы мне достойной этой любви. К своему глубочайшему сожалению и стыду, я не отплатила ей тем же, пока она была жива. Умирала бабушка в 74 года от рака, угасая на глазах в течение всего нескольких месяцев, страдая от жестокой боли, высохнув так, что остались одни только косточки, обтянутые кожей. А я в эти месяцы, когда, наверное, была нужна ей еще больше, почти не навещала ее. Одно дело было, когда бабушка была здорова и заботилась о тебе, и совсем другое, когда она лежит больная и это тебе следует о ней позаботиться. Как мы бываем эгоистичны и жестоки порой к нашим близким! Жаль, что понимаем это слишком поздно, когда уже ничего нельзя вернуть и исправить. Теперь я могу только просить у Бога прощения и молиться о ее упокоении.

Наше упование, что за расставанием

Долгожданной встречи будет час.

Сердце успокоится, а она помолится

У Престола Божьего за нас…

Конечно, бабушка, как и любой человек, была не без греха. Но я верю, что Господь за ее доброе сердце и кроткий нрав, терпение и самопожертвование простит ей все согрешения и упокоит ее душу в Небесном Своем Царствии. Может быть, это ее молитвами я пришла в церковь и обрела веру в Бога. Впервые я переступила порог храма именно для того, чтобы помолиться — еще не зная, как, — о ее упокоении. И мне тоже очень хочется встретиться с ней после долгой разлуки. Упокой, Господи, душу усопшей рабы Твоея Марии!