​Путь души к Богу

— … Я тогда подумал: почему опять остался жив? Видно, меня Ангел Хранитель хранит, - рассказывал отец мне с детским удивлением о случаях своего чудесного спасения. А таких случаев в жизни военного техника авиации Ивана Стряпкина было немало. Таинственен путь души к Богу, и у каждого он свой. Размышления об этих случаях привели его в конце жизни к пониманию того, что Бог есть!

Об авторе. Людмила Ивановна Белкина родилась в г. Каунас Литовской ССР. Работала в Самаре в областных и многотиражных газетах. С 2001 и по август 2005 года — корреспондент газеты «Благовест». Автор-составитель книг «Игумения Мария» и «Избавительница от бед». Член Союза журналистов России .

Отец мой, ветеран Великой Отечественной войны Иван Павлович Стряпкин, родился 1 сентября 1927 года в деревне Торновое Куйбышевской (ныне Самарской) области на правобережье Волги в крестьянской семье. Жили в деревне бедно. В детстве Ваня пас коров.

С собой на целый день мать давала ему бутылку молока и краюху ржаного хлеба.

В 1944 году в Торновое приехал военный офицер и стал агитировать ребят поступать в военное авиационно-техническое училище в Вольске Саратовской области. Иван тут же собрался, попрощался с родителями и уехал начинать новую жизнь. Ему было семнадцать лет. Сильный, рослый, здоровый (чемпион области по лыжам) , он хотел стать военным летчиком. Но в училище ему сказали: «Летчиков у нас хватает, а у тебя руки золотые, пойдешь в техники». Выбирать тогда не приходилось. Летчиков обучали всего несколько месяцев и бросали в бой. На техника же надо было учиться несколько лет. Занятия шли по четырнадцать часов в день. Иван получил специальность техника-механика и был направлен в группу советских войск в Восточной Германии.

Летать ему пришлось много. Облетал и объездил всю Восточную Германию, знал ее очень хорошо. Служил он в «сталинской дивизии», которую возглавлял сын Генерального секретаря — Василий Сталин. В Германии моему отцу нравилось, у него была возможность там остаться, но он вернулся на Родину. Отец был ценным специалистом, его фотография висела в штабе дивизии.

Профессию техника он знал отлично, был знающим, ответственным. Починить мог не только самолет, но, казалось, все на свете — от мебели до стиральной машины. Не брался только за телевизор. Мог сшить из старых хромовых сапог футбольный мяч, смастерить любые полки, табуретки, ремонтировал обувь нам и соседям. Лоджия дома превратилась в столярно-слесарную мастерскую. Отец все делал с большим запасом прочности, «на века», как привык в авиации. Ему нравилось осваивать новые умения. Когда он заболел и сидел дома, по книжке выучился плести корзины и дарил их родственникам. Без дела он не мог. Он играл на аккордеоне (выучился сам) , рисовал, играл в шахматы. Рыбачил, охотился на уток. Быстро бегал, занимался боксом, был чемпионом части по метанию гранаты.

Мне кажется, те поколения, которые ближе по рождению к дореволюционной России, вообще талантливее, у них больше энергии, жизненной силы, разнообразнее дарования. Их родители жили еще в Православной стране, ходили в храмы, молились, причащались. Меньше повезло тем, чьи родители, да и они сами жили только при безбожной советской власти.

После Германии отец служил в Каунасском гарнизоне в Литве, мы жили в красивом местечке Кармелава под Каунасом. В 1961 году в армии началось перевооружение, и отец перешел из техников в ракетчики. Ему пришлось переучиваться. Тревожное время мы пережили, когда в октябре 1962 года случился Карибский кризис, мир был поставлен на грань ядерной войны. Отец дневал и ночевал на работе, мы его почти не видели.

С 1961 по 1970 год отец служил заместителем начальника штаба ракетного дивизиона. Когда увольнялся из армии, к нам домой пришли солдаты и что-то подарили ему от души, выразили свое доброе отношение. Провожали его на «гражданку» с почетом: выстроили весь полк, вынесли полковое знамя. Он был награжден медалями «За боевые заслуги», «За безупречную службу в Вооруженных Силах СССР», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» и другими наградами.

Демобилизовавшись и вернувшись на родину в Куйбышев, отец возглавлял штабы гражданской обороны, в последние годы был начальником штаба ГО поликлиники № 6 ТМО 11.

Была у него, кажется, личная обида: он мог бы достигнуть большего, а служил капитаном, только по увольнении ему дали звание майора. Хотел поступить в Военную академию, но не получилось. Менее способные и знающие, но более ловкие сослуживцы делали карьеру. Сыграла роль, как мне кажется, наивность и простота его характера: он полагал, что личные таланты, честность достаточны для того, чтобы занять достойное место. Но в жизни не всегда так.

Он часто с горечью рассказывал нам о том, как много нелепого, несправедливого происходит в армии, как мало ценится личность. Хотя, справедливости ради надо заметить, было и много хорошего: например, в армии тогда не было дедовщины.

Много лет отец, как и вся наша семья, варился в стерильной атеистической атмосфере маленького военного городка. Там все на виду, не было храмов, верующих бабушек, старых традиций, и потому давление коммунистической пропаганды было особенно сильным. И от этого его путь к Богу был таким долгим, длиною в целую жизнь.

В 1989 году отец вышел из партии. А коммунистом он был тридцать лет, избирался секретарем парт-организации. Он пришел в партком и положил партбилет на стол. Сказал, что больше не верит в коммунистические лозунги.

В последние годы жизни он чуть не до дыр перечитывал воспоминания маршала Г.К. Жукова, пытаясь докопаться до правды о Великой Отечественной войне, которая пришлась на его юность. К сожалению, других, более достоверных, источников о войне у него не было. С Жуковым он лично был знаком: столкнулся со знаменитым маршалом на дорожке в санатории. Туда отца, тогда молодого офицера, умиравшего от дистрофии (в дивизии очень плохо кормили) , отправили на месяц подлечиться. Жуков остановил его, расспросил и даже издал какой-то приказ об улучшении продовольствия после этого разговора.

При всей внешней открытости, общительности внутренняя жизнь отца была закрыта от других, даже близких людей. Мне кажется, он шел к Богу больше через размышления, чем через сердце. Таков был его путь.

Однажды он сказал мне, что его не раз в армии Кто-то чудесно спасал. Я попросила рассказать об этих случаях и даже записала нашу беседу на аудиокассету. Мы беседовали с моим папочкой в июне 2003-го, за три года до его ухода в вечность. Сейчас, спустя годы, я включила эту запись и вновь услышала дорогой мне голос…

— Папа, ты ведь тогда был твердый атеист?

— Убежденный! А потом моя вера в постулаты коммунизма поколебалась. Я вдруг задумываться начал. В Литве это произошло, лет тридцать назад. Я был тогда всего командиром взвода. А солдат в баню водили. И там был солдатик с нательным крестиком. А у нас были горлохватые коммунисты, их так и называли — горлохватыми. Один из таких подошел к этому солдату, дерг — оторвал крестик, и все. А тот солдат говорит: «Товарищ лейтенант, что вы делаете?» А тот: «Молчать! Дурак ты такой-сякой». Прошло время, и у этого лейтенанта рука сохнуть стала. Понятно? Он к врачам, а те не знают, в чем дело. И какая-то бабушка верующая, которой он все рассказал, посоветовала: «А ты обратись к священнику». Там были и католические ксендзы, и наши батюшки. Он пришел в Православную церковь, рассказал священнику, а тот сказал ему: «Да! Ты большой грех совершил, сынок. Поставь свечку, помолись Богу, исповедай свой грех. Извинись перед солдатом и надень ему крестик обратно». Лейтенант все сделал. Даже крестик тому солдату надел. Прошла рука! Не стала болеть.

Я впервые тогда задумался над тем, что, значит, сила какая-то есть. А я не верил тогда в Бога. И много было таких случаев в жизни. Сейчас у меня времени много, лежу и вспоминаю.

У нас один врач в Шестой поликлинике — не помню, как его зовут, он меня очень уважал, — собрался уйти служить в церковь священником.
У него сестра была больная. А у нее двое детишек. Она лечилась-лечилась - ничего не помогает, врачи никаких болезней не находят, а ей все хуже. Ему посоветовала какая-то старушка: «Ты, сынок, сходи в церковь, помолись». Он пошел в церковь, купил и поставил свечку, да не одну, помолился от души: «Дева Мария, помоги ради Бога. Единственная сестра, двое детишек остаются сиротами. Если сестра выздоровеет, я пойду в священники». В общем, сестра выздоровела. И он пошел в священники. Я ему сказал: «Ты что?!» Я же был атеист. А он мне ответил, я это запомнил: «Придет время, и ты тоже придешь к этой мысли». И потом я вспомнил его слова. Откуда он знал это?! Что я сам приду к мысли, что Бог есть. И вот сейчас, когда мне тяжело, я говорю: «Дева Мария, помоги мне ради Бога, мне плохо!» Она мне помогает. Она на меня смотрит».

И отец заплакал.

— Папа, расскажи, как ты в армии мог погибнуть и оставался жив.

— В Германии — я тогда был младшим офицером - мы летели со Стародубцевым на самолете «Як-9П». У нас называли его «падающий». В общем, несовершенная машина. Мы летели, и встал двигатель. На угол атаки — а это угол, заключенный между нижней плоскостью и потоком воздуха, — поставили самолет, чтобы не упасть. И идем на посадку. А в Германии, если сверху посмотреть, все вдоль и поперек засажено и застроено, вся страна как один большой город. Стародубцев говорит мне по переговорному устройству: «Ну что, Иван Павлович, крестись, нам, наверное, мало осталось жить». Я отвечаю: «Можно и перекреститься». И идем так. Где сесть? Везде дома. Летим и смотрим - деревенская местность, сады. И в эти сады мы грохнулись. Яблони были посажены рядами, и между ними расстояние метров пятнадцать. И мы по касательной угодили на это пустое пространство, сели на живот, и я больше ничего не помню. Что такое садиться «на живот»? Это выйти на улицу, разбежаться что есть силы, ноги убрать под себя и грохнуться на асфальт — ощущение будет равносильное. Самое большое чудо - самолет не загорелся. Я очнулся в больнице, долго лежал. Получил контузию. Может быть, из-за этого у меня голова теперь болит? Я долго лежал, меня хорошо лечили. Немцы хороший народ. Не будем говорить про фашистов. А сами немцы — культурный, выдержанный, воспитанный народ. Потом я выписался - и опять служить. Это первый раз я живой остался.

Второй случай. Мы летели в Германии на «Ли-2» на аэродром в Бреслау. Человек двадцать нас было — механики, молодые летчики. Зубков сказал мне: «Товарищ старшина, смотри, горит!» Посмотрел я в окошечко, а там двигатель горит. Трубка лопнула, бензин хлещет на горячий двигатель, и он загорелся — все сильней и сильней пламя. Летчик приказал не бегать по самолету, а то центровка нарушится, и сказал, что попробует самолет посадить. А высота маленькая, метров двести — и мы пошли на посадку. И грохнулись тоже. Сели на поле. Самолет горел. Ты не представляешь, какие у человека есть силы! Чехлы у нас были льняные, которые никогда не прорвешь, а тут мы их рвали, как носовые платки, чтобы головы обмотать — иначе огонь обожжет. Самолет уже пылает. Дверь открыли — и стали выпрыгивать через огонь. Командир приказал: «Подальше отбегаем — сейчас взрываться будет». Отбежали — самолет как рванет, буквально через несколько секунд. Колеса, плоскость, двигатель разлетелись в разные стороны. Командир спросил: «Все здесь?» — «Все». — «Слава Богу!» Потом установили, что мы не виноваты были — трубка лопнула. Я тогда подумал: «Который раз я остался жив. Видно, Ангел Хранитель меня хранит».

… В Германии я очень много летал. Однажды мы из лагеря должны были улететь на аэродром под Берлином. У меня товарищ был Серега, он два раза меня спас.

— … За него молиться надо, за раба Божия Сергия.

— И вот, нам надо было улетать на «Ли-2». А мы с ним сидим. Он медлительный такой, я говорю ему: «Серега, ты можешь побыстрей кушать? Опоздаем, командир нам даст». — «Что Бог ни делает, все к лучшему». У него такая поговорка была. Покушал Сергей, пошли мы с ним на аэродром. Приходим, а самолет на взлетной полосе стоит уже. Это тебе не автобус. «Сейчас командир придет, доложит о нас начальству», — говорю я. «А-а, что Бог ни делает, все к лучшему», — Сергей, как обычно, отвечает. Я расстроенный пошел прочь, он меня дергает за хлястик. Я обернулся: «Чего тебе еще?» Смотрю: самолет наш взлетел и пошел на левое крыло.
И шел до земли. Грох! И всё. Кто был в самолете, все погибли. Стоило бы нам сесть в него — и мы тоже. Мы опоздали всего на несколько секунд. Он мне сказал: «Не знаю, кто из нас счастливый, ты или я».

В Потсдаме состоялся футбольный матч, в котором принимала участие наша команда. Командир нашей дивизии Василий Сталин всех хороших футболистов к нам переманил. Мы ездили на матч. Машины у нас были американские — «студебеккеры». Набилось в эту машину столько людей! Я тогда еще старшина был, не офицер. Матч кончается, я говорю Сергею: «Пойдем, а то в машине места не будет». — «А-а, что Бог ни делает, все к лучшему. До конца посмотрим. Когда мы еще увидим такой матч?» Забавный он был парень. Хороший парень. Местная команда ВВС нашим, конечно, проиграла. Василий Сталин ходил такой довольный.

В общем, мы с Сергеем опоздали на машину. Наняли такси и поехали своим ходом. Там ехать было километров двести. Это у нас в России двести много, а в Германии дороги знаешь какие. Приезжаем домой, комэск (командир эскадрильи — прим. авт.) нас встречает с большими глазами: «А вы откуда взялись?!» — «Как откуда, мы на футбол ездили». — «И как же вы добрались?» — «Опоздали на машину, на такси приехали». — «Да-а… Ваша машина под поезд попала. Остались живы только шофер и женщина, которая в кабине сидела, — выскочили. Остальные все погибли». Сергей мне сказал: «Вот видишь, Бог что ни делает, все к лучшему».

Он всегда, как куда ехать, тихонько молился. По его молитве Господь нас спас. Я тогда не обращал на это внимания, а потом стал размышлять и был поражен.
Я ему говорил: «Серега, ты что, в Бога веришь?» — «Конечно». — «Но ведь, говорят, человек от обезьяны произошел». — «А-а, мало ли что говорят. У меня бабушка глубоко верующая, дед, вся семья верующая. И меня воспитывали в вере».

Другой товарищ мой, Саша Колчин, тоже был верующий. Он родом из Соснового Солонца, недалеко отсюда. Доктора сказали ему, что он скоро умрет. И он демобилизовался из армии в 1947 году, в двадцать лет. Я его встретил на Волге, когда возвращался из отпуска на службу: «Саша, ты?» Мы обнялись. Он рассказал мне, что его спас один дедушка, пчеловод, глубоко верующий человек. «Я тебя вылечу», — сказал. Взял к себе на пасеку. «Утром встаю, — рассказывал Саша, — а у деда иконы в комнате. Он говорит мне: «Молись!» — «Я не умею». — «А я тебя научу». Научил меня молиться. Я молился, пил отвары трав. И почувствовал себя хорошо. Доктора мне сказали, что я здоров, как бык. Я женился на любимой девушке, у меня двое сыновей богатырей растут».

Я спросил его: «Саша, и ты в Бога веришь?» - «Однозначно».

… Это же факты! Когда мне плохо было, я уже концы отдавал, а надену крестик, и мне легче.

И еще был один чудесный случай в жизни моего отца.

Перед операцией, которую ему собирались делать, я ходила спросить совета у самарской блаженной Марии Ивановны Матукасовой († 2000 г.) . Она тогда жила и молилась при Петропавловской церкви. Она сказала, что операцию делать не нужно. Но принесенные мною мандарины взяла (брала не у всех) . Значит, будет молиться. Родители меня не послушали, а операция оказалась тяжелой. Потом они сами пришли к выводу, что операция была не обязательной.

— После операции я долго лежал в госпитале ветеранов войны и плохо выздоравливал, — рассказывал отец. — Думаю, всё. Лежу ночью и думаю: «Всё, Иван, конец тебе. И горел ты, и падал. А теперь тебя сгубили тут». Смотрю, дверь открывается, и заходит женщина в платочке. Подошла ко мне. Я ей говорю: «Умираю». Она посмотрела на меня и сказала: «Не безпокойся, не умрешь. Выздоровеешь и жить будешь». Дверь закрыла и ушла. Я утром спросил у дежурной сестры: «Кто это ночью ко мне приходил?» — «Никого не было, я одна здесь». Через неделю меня перевели в другую палату, генеральскую. Я начал выздоравливать и выздоровел. Особенно после этого у меня коммунистические идеи поколебались.

… Может быть, это была Мария Ивановна? Видимо, она за отца молилась.

— Папа, а политруком ты был?

— Ты что, нет, конечно. Политруков в армии не любили. Это в кино показывают, что политруки — направляющие. Это были самые бездельники.

Когда отец заболел и слег, я принесла ему нательный крестик. Он его взял и надел. Как-то он его снял и потерял. Мы всей семьей искали крестик — мама, брат Юра, я, — нет крестика. Отец с мамой даже поругались. Но вдруг отец сказал маме: «Наташа, я тебя люблю!» — и я тут же увидела крестик. Он зацепился за столбик кровати и повис на нем.

Прадед отца участвовал в русско-турецкой войне 1877-1878 годов по освобождению болгар от турецкого ига, в которой полегло много русских воинов. С войны той он привез турецкий кинжал, крепкой дамасской стали. Кинжал находился в доме в Торновом. Им в хозяйстве рубили и резали все, даже гвозди им рубили. Отец рассказывал, что однажды на плацу его вызвал из строя приезжий генерал и сказал, что его фамилия знаменитая: он встречал ее в списках героев, которые взяли Шипку. А имя отца я нашла в интернете в списках Победителей — солдат Великой Отечественной войны по Самарской области.

Отец был крещен еще в детстве. Он носил нательный крестик, который я ему подарила, молился Богу и Пресвятой Богородице. Когда он болел, я повесила рядом с отцовской кроватью иконы и фотографии Царственных Мучеников. Особенно он любил Царицу Александру, часто говорил: «Сашенька! Какая ты красивая! За что они тебя убили?» — и начинал горько плакать.

Я предлагала ему принести маленький телевизор или радио, чтобы ему не было скучно. Но отец отвечал, что ему это не нужно. Он жил внутренней жизнью, вспоминал, размышлял. У отца был мягкий характер: он никогда не кричал, ни на кого ни разу не повысил голоса.

Умер он тихо: 22 августа 2006 года ему стало заметно хуже, приехали врачи на «скорой» и сделали ему укол. После этого он заснул, дыхание его становилось все более тихим и поверхностным. Ранним утром 23 августа он ушел в свой последний полет, в вечность, никого не потревожив, не дожив неделю до своего 79-летия. Его отпел протоиерей Сергий Гусельников, ключарь Кирилло-Мефодиевского собора.

Господи, спаси раба Твоего, усопшего воина Иоанна!

Людмила Белкина