Женщина на холме

Мемориальная табличка в память о самарских днях Солженицына.

Простая история.

В середине рабочего дня позвонили из Епархии:

— Срочно приезжайте!

Сразу пошел к машине и как можно быстрее, петляя между пробками, старался добраться до здания Епархии в самом центре города на Соборной площади (ныне пл. Куйбышева). Так как ехал довольно долго, а дело было срочным, бросил машину на первом появившемся свободном месте возле здания Епархиального управления.
Довольно времени решал там всевозможные вопросы. А когда вышел из здания Епархии и с облегчением направился к машине, ее-то как раз на том месте и не обнаружил. Вот вроде бы здесь я ее оставлял. Да, точно, именно здесь. И — пусто…

Сразу вспомнилась фраза известного драматурга— абсурдиста Ионеску: «Когда звонят в дверь, мы не знаем точно, есть за дверью кто-то или нет. Иногда там кто-то есть, иногда никого нет». И это не возможно предугадать…

Не испугался почти, научен уже. Догадался, что опять в мою жизнь вмешался абсурдист-эвакуатор.

Молоденький казачок на входе в помещение Епархии сказал, что, да, иногда они сами вызывают эвакуатор. Чтобы хоть немножко расчистить место возле здания. Но вот сегодня как раз не вызывали. Хотя было бы логичнее вызвать… И по сердцу царапнули эти слова. Неужели угон? Я все же попросил телефон водителя эвакуатора. А уже через три минуты узнал, что моя скромная «калина», как стреноженная лань, упакована и смирно едет себе на штрафстоянку. Водитель эвакуатора признался, что приехал забирать мою проштрафившуюся «калину» по зову сердца. Без всякого вызова. В общем, Ионеску отдыхает…

Штрафстоянка оказалось неподалеку: Волжский проспект, 15. Пошел туда пешком по первому бодрому морозцу. Было начало безснежного декабря.

Уже через полчаса, изрядно поплутав, я остановился возле глухого забора, за которым и находилась моя «арестованная» машина. Прежде чем нажать на кнопку звонка, огляделся по сторонам. Слева от кнопки увидел красивую и довольно большую табличку с портретом Александра Исаевича Солженицына. На ней было написано, что как раз на этом месте стояло здание бывшей ГРЭС, где в 1940-50-е годы находилась пересыльная тюрьма. И в этой тюрьме какое-то время провел в 1950 году будущий Нобелевский лауреат, автор «Архипелага ГУЛАГ». Дальше шла цитата из его книги…

Я нажал на кнопку звонка. Вскоре глухие двери приотворились. Казалось, вот сделаю шаг — и окажусь совсем не на штрафстоянке. А на гулаговском, огороженном колючей проволокой дворе. По кругу ходят заключенные. Услужливая память сразу выдала нужный «файл»: картину «Прогулка заключенных» Ван Гога (видел ее в Пушкинском музее). А вокруг вышки. Лают собаки. И хмурые охранники с оружием в руках недружелюбно смотрят по сторонам. А вот среди заключенных и он, высокий, с несколько согбенной спиной, но все равно офицерской выправки. Орлиный несломленный взгляд, по которому его сразу в любой толпе узнаешь…

Кто мог угадать тогда в этом худющем зеке будущего Нобелевского лауреата? Но ведь кто-то же должен был из них всех, сотен тысяч одетых в безликие робы, рассказать нам правду о своем времени? Этот великий жребий выпал ему, называемому в ту пору по лагерному номеру Щ-232. А не ему — так выпал бы кому-то другому, например, Е-219…

Вежливый охранник спросил документы и страховку. Отнес их куда-то и попросил подождать. Я завел машину и стал греться. Думал о Солженицыне. О том, какими неисповедимыми путями люди приходят в Самару и уходят из нее. Если, конечно, уходят. Или остаются, как вот он остался портретом своим на этой табличке, которая в свою очередь осталась здесь в память о бывшей тюрьме. Или еще как-то остаются. Мы живем в этом городе. В нем жили и наши предки. А для кого-то он мог быть тюрьмой. Большим таким ГУЛАГом. Недалеко от Самары, в Жигулях, в поселке Гаврилова Поляна отбывал свой лагерный срок и будущий известный духовник Архимандрит Иоанн (Крестьянкин). Однажды мне встретился его рассказ об этапировании в лагерь в 1953 году: «Помню, как вели нас — колонну арестантов в Куйбышеве, навстречу детишки маленькие. Еще всех букв не выговаривают. Воспитательница молоденькая говорит про нас: «Вот, детки, враги народа идут». А они глазенки таращат, повторяют: «вляги, вляги». А сами так ласково на нас смотрят, улыбаются».

На этом месте была пересыльная тюрьма.

Ни мама моя, ни отец по возрасту не могли оказаться среди этих самарских малышей. Маме в 1953-м было уже 13 лет, папе – 16. Не могли еще оказаться они и среди воспитателей. Но кто-то из близкой или дальней родни вполне мог.

Для кого-то шла здесь обычная жизнь с ее буднями и праздниками. А для кого-то ГУЛАГ с охранниками. Все рядом.

— Как думаете, будет 21-го конец света? — покосившись на мою бороду и угадав «церковника», спросил охранник. По-хорошему спросил, без издевки. И правда волнуется.

— Не будет, — сказал ему. — Точно — не будет.

— Тоже и я так думаю, что не будет. А все равно тревожно. Так не будет?

— Не будет. Даже не сомневайтесь.

Он передал мои документы немолодому интеллигентному полицейскому. И уже через десять минут с выписанным штрафом я выезжал за ворота бывшей пересыльной тюрьмы. Еще раз напоследок взглянул на портрет писателя на стене здания. Хорошо, что вот так вот резко и неожиданно сейчас увозят (да и то по нашей же вине) лишь наши автомобили, и всего-то на пару часов.

Хорошо, что осталась эта табличка на историческом месте. И хорошо, что на табличке той есть такие слова Солженицына:

«Это было на Куйбышевской пересылке в 1950 году. Пересылка располагалась в низине (из которой, однако, видны Жигулевские Ворота Волги), а сразу над ней, обмыкая ее с востока, шел высокий долгий травяной холм. И вот как-то летним и пасмурным днем на круче появилась городская женщина. Приставив руку козырьком и чуть поводя, она стала рассматривать нашу зону сверху. На разных дворах у нас гуляло в это время три многолюдных камеры — и среди этих густых трех сотен обезличенных муравьев она хотела в пропасти увидеть своего! Надеялась ли она, что подскажет сердце? Ей, наверное, не дали свидания — и она взобралась на эту кручу. Ее со двора все заметили и все на нее смотрели. Я думаю, что статуя такой женщины именно там, на холме над пересылкой и лицом к Жигулевским воротам, как она и стояла, могла бы хоть немного что-то объяснить нашим внукам» («Архипелаг ГУЛАГ»).

Много воды утекло за это время в нашей Волге. На холме том поставили высоченного стального авиатора с крыльями. Потом появился Белый Дом. А затем и Храм Георгия Победоносца.

Но все-то мне теперь кажется, что та женщина так и стоит на том холме. И ищет тревожным взглядом своего — мужа, брата, сына? Хотя и тюрьму разломали. Хотя и не на кого ей больше смотреть. Разве только на наши автомобили. Но такова власть слова. Это увидел Писатель. И теперь этот образ будет жить вечно.

Антон Жоголев