Заново рожденные

Житейская история.

Пожалела денег на такси. Да что там на такси, на «газель» пожалела. Раз есть льготная транспортная карта, надо ее использовать на полную катушку. Сначала долго стояла на остановке в ожидании муниципального транспорта, а затем втиснулась в перегруженный вагон 22-го трамвая. Сердце сильно стучало в груди, ноги сделались ватными.

Ирина Вениаминовна была грузной женщиной, что делало ее в 60 лет старухой. Ходить трудно, бегать ни-ни, да и на 5 этаж без лифта уже не поднимается. А сейчас совсем плохо. Стоит между прокуренными подростками, зажатая пас-сажирами со всех сторон. Хоть бы кто место уступил.

Она окинула взглядом сиденья середины салона. Ну да, сидит одна молодежь. В ушках затычки: музыку слушают. А чтоб не мешали старушки совесть усыплять, взрослые дитятки глазки закрыли и головой в такт музыки покачивают. Она и сама недавно денег внуку дала на плеер. Пусть как у всех будет, чтобы не испытывал дискомфорта. В классе-то у них все равно как соревнование идет: у кого этих приладов больше. Вчера привел Павла-двоечника, чтобы показать, какой тому планшет электронный родители купили. И добавил: «У него и мама есть, и папа». Правильно сказал, но больно сделал.

По ее вине нет у внука отца с матерью. Развелась дочь со Стасом на второй год замужества. Как только Полина из роддома вернулась, Ирина взялась власть в семье устанавливать: купать не умеете — я сама, памперсы вредны — буду пеленать в подгузники, ребенка неправильно держите… И со временем отучила их от него. Поняла это поздно, после ночного инцидента. Когда впервые жиденькую манную кашу дала, у Саши животик с вечера разболелся. Кроватку с ребенком поставили в комнату молодых. Ночью Саша не на шутку раскапризничался. Хотела встать, да у самой сердце разболелось. Пусть родители успокоят. Слышала, как дочь раза два вставала к малышу. Ирине Вениаминовне доносилось ее ворчание: чего тебе надо, спать мешаешь…И вдруг зять сердито и громко крикнул:

— Ты что же, теща, не слышишь!? Внук орет, а ты спишь!

— Так он же в вашей комнате кричит, вот сами и успокойте, — сквозь слезы от обиды и боли резко ответила она.

— Мам, хватит нас воспитывать! Бери Сашку к себе и успокой. Нам утром надо к нотариусу идти, — раздраженно отдала приказ дочка.

Когда Сашка под утро успокоился у нее на руках, она однозначно решила: мой ребенок, не отдам этому дармоеду. Пришел в дом с пустыми руками, зарабатывает крохи в своем офисе по продаже сотовых телефонов, да еще и кричать вздумал. С утра война и началась. Полина-то надумала чего: прописать зятя в ее квартире. Хоть бы разрешения спросила…

Однажды она слушала передачу по радио про воспитание детей грудничков. Врач советовала радиослушателям доверять исключительно родителям все заботы по уходу за ребенком. Это сближает молодых родителей, психологически привязывает их к ребенку, дает практику распределения всемье ролей и ответственности. Привела пример: отец уже с первых недель может ежедневно заниматься гимнастической зарядкой с малышом, гулять с ним, проводить водные про-цедуры… «Может! — ерничала Ирина Вениаминовна. — Ничего он не может! Только телевизор смотреть да холодильник опустошать!» Мысленно упрекала зятя, да вспомнила: сама и не давала ему к сыну приблизиться. Сама не допустила родителей к ребенку. От жалости ли к дочери, перенесшей сложные роды или от собственного эгоизма: пустьзнают кто в доме хозяин.

Трамвай то и дело попадал в пробки. Причиной тому были легковые машины: то на рельсы заедут, то дорогу перегородят.

Проехали мимо университетского храма в честь святой мученицы Татианы, перед папертью которого низко склоняли головки две студентки. О чем-то пошли просить Бога. Хорошо, наверное, делить свои печали с Богом. Она же в церкви не была со времен крещения Сашеньки. Как хорошо прошло Таинство Крещения в Покровском храме! Душа преобразилась от избытка любви к внуку, детям, к Богу. Батюшка после Причастия младенчиков сказал напутственное слово: часто приносите и приводите детей в храм! Здесь им спасение! Она тогда мотала головой в знак согласия: да-да, здесь внуку будет спасение. Но за житейской суетой и болезнями так ни разу больше и не водили Сашу в церковь. Недавно он с одноклассниками ездил на экскурсию в Иверский монастырь. Пришел в восторге: детям дали приложиться к иконам, к мощам святого праведного Александра Чагринского, накормили в трапезной обедом.

— Бабаня! Я креститься не умею. Надо мной все пацаны смеялись. Научи!

А она и сама-то толком не умеет. В детстве ни разу в церкви не была. Отец атеист, хоть и крещеный человек, пошлости говорил о «попах», а мать и вовсе на картах гадала, в гороскопы верила и заговорами лечила детей. Ирина Вениаминовна впервые в церковь пришла на отпевание подруги, внезапно умершей после увольнения по сокращению.

— «Постников овраг» следующая остановка,— объявила вагоновожатая.

Ирина устала стоять. Не выспалась: пристрастилась к ночным телепередачам. Пошленькие фильмы и сценки, бездушные лица артистов сначала были отвратительны. Даже однажды рога видела на голове отечественной эстрадной поп-звезды. Совесть подсказывала: стыдно старухе смотреть эту мерзость. Но она нашла себе оправдание: смотрю, потому что похабщина меня отвлекает от горькой действительности и одиночества. В опустошенной душе совесть недолго боролась со злом: на все дела и помыслы людям дан выбор Богом, хочешь ищи Его и твори добро, хочешь…

Когда пришел сладкий утренний сон, по сотовому позвонила Полина.

— Мам, я попала в больницу, в Пироговку, ты только не пугайся. Привези мне халат и тапочки. И воды, очень пить хочу!

Уже пара часов прошло после этого звонка, а она все еще на полпути к дочери. Долго собиралась для выхода из дома. В последний момент выяснила, что кошелек пуст. Пришлось из «неприкосновенного запаса» достать сотню. А что сотня? На нее с улицы Ташкентской до Полевой на такси не доедешь. Вот и приходится стоять. А как устала-то! Будто враг мгновенно вселился в Ирину Вениаминовну: злость на сердце вскипела, да такая, что язык опередил сознание, и она накинулась на женщину, над сиденьем которой отстояла десяток остановок и до отвращения насмотрелась на ее модную стрижку «под мальчика».

— Совсем совесть потеряли! Старуха стоит на одной ноге, а она, видите ли, спит в общественном транспорте! Очки на глаза нахлобучат, чтоб мир не видеть! Нахалка!

Женщина открыла глаза, поняла, что эти слова ей предназначаются, резко встала.

— Простите, пожалуйста, простите! Я действительно задремала. Ночью работала, и сейчас на работу еду. Срочно вызвали. Садитесь… — И смиренно отошла в сторону.

Ирина Вениаминовна еще не уняла злость, хотя не ожидала такой реакции немолодой уже женщины.

— Все научились себя оправдывать! Дома спать надо!

Села. Краем глаза видела, что на нее неприязненно оглядываются пассажиры. Посмотрев на свою жертву — мирную женщину, кротко опустившую голову не то от дремы, не то от неловкости ситуации, — успокоилась. В Постниковом овраге из вагона вышло много пассажиров. Та, «под мальчика», села впереди на освободившееся место и снова задремала. Ирину Вениаминовну это почему-то раздражало. «Остановка «Площадь Героев XXI Гвардейской Армии», — услышала Ирина Вениаминовна голос вагоновожатого. Значит, на следующей ей выходить. В это время позвонила Полина:

— Мам, ты где? Я пить хочу.

Слабеньким таким голосочком сказала, слезно. Ирина Вениаминовна впервые за утро себя спросила: а что с дочерью случилось-то? Неужели что-то серьезное? Уже несколько лет как Полина ушла из дома, оставив Сашка матери. Сначала Ирина Вениаминовна пыталась ее вразумлять, искать. А потом, на третьем гражданском ее муже, остановилась. «Алименты» в конвертике на сына дочь дает, большего проку все равно от нее не жди. Наживется в празднике, вернется к матери. Квартира-то большая, ей с внуком три комнаты много.

Раньше бы Ирина Вениаминовна поплакала в переживаниях за близкого человека, со слезами она жила все годы молодости. Причины всегда находились: дочка болезненной росла, муж уехал в командировку и пропал навсегда, мать умирала в страшных муках, близкая подруга пять лет страдала от тяжелого течения онкологической болезни. А потом, когда Федор умер, умерла и ее душа. Будто камень положили в ее грудь, закрывая душу от мира: ни радости, ни слез.

Вместе с ней на остановке сошла Стриженая и тоже двинулась к Пироговке. На углу остановилась, перекрестилась на недостроенную церковь в честь иконы Божией Матери Скоропослушница, что на территории больницы. Ишь ты, верующая, хоть и под мальчика подстрижена.

Искала Полину долго. Наконец, справки были наведены и Ирине Вениаминовне выдали пропуск в гинекологическое отделение. Дочь лежала в многоместной палате, где около нескольких кроватей располагались родственники-сиделки. Полина лежала под системой, бледная, исхудалая.

— Дочка, здравствуй, я пришла.

Полина не откликнулась. Не то спит, не то умирает.

— Эй, где врачи? Почему моя дочь не отвечает мне? — не своим голосом от страха закричала Ирина Вениаминовна. На нее зашипели голоса больных и сиделок: «Ти-шш-е! Она от наркоза еще не отошла».

Ей рассказали, что Полину привезли вечером в тяжелейшем состоянии. Операцию делали несколько часов. В реанимации нет места, перевели в общую палату. Ночью за ней ухаживала старенькая няня Валя, у которой смена закончилась в 8 утра. С ее помощью Полина звонила матери.

— Ей матку удалили, — писклявым голосом сообщила старушка, лежащая на кровати около окна. — Нет в ней больше матки.

У Ирины Вениаминовны зашумело в голове от духоты в палате и от страшного известия. В ее деревне, на границе России с Белоруссией, принято было мать звать маткой.

— Иди и спрашивай у матки, можно ли тебе в город ехать, — «распорядился» отец, в очередной раз боясь взять на себя ответственность, теперь вот — за уход 16-летней дочери из родительского дома. Матка разрешила.

— Куда бы мне сесть? Мне плохо! — взмолилась Ирина Вениаминовна. Ей дали один из двух палатных стульев.

За дверью послышался шум голосов, дверь палаты резко открыла старшая сестра и громко объявила:

— Девочки! Обход! Посторонние выйдите из палаты!

Сиделки мгновенно подчинились команде и вышли в коридор. Ирина Вениаминовна даже не сдвинулась с места: ей было плохо.

Вошла бригада медицинских работников в белых халатах и зеленых костюмах. И первым делом — к кровати Полины.

— Вы кто? — строго спросила старшая сестра.

— Матка я ей…

— Что случилось с вашей дочерью, что она так много крови потеряла? Еле спасли. Где она делала аборт? — один за другим сыплются вопросы врачей.

— Не знаю я ничего, она не со мной живет. Я ее уже пять месяцев не видела.

— Если бы не наш доктор Марина Юрьевна, вы бы дочь уже никогда не увидели, ей спасибо говорите, — кивая на врача в зеленом брючном костюме, сказал единственный в команде мужчина. Потом стало известно: анестезиолог.

И вдруг Ирина Вениаминовна напряглась всем своим существом! Врач, на которого ей кивали, с сочувствующей улыбкой смотрела на нее молча. Это была Стриженая. Зеленый колпачок закрывал ее короткие волосы, очки приподняты на лоб, а в глазах — любовь. Доктор разрядила обстановку сама: стала осматривать больную, привела ее в чувство.

— Как ваши дела, Полина? — нарочито громко и официально спросила больную.

— Хорошо. Пить очень хочется…

— Мамаша, пить много ей нельзя. Смачивайте чаще губы и давайте кусочек лимона, чтобы жажда не мучила, — порекомендовала врач матери. Осмотрев швы на животе Полины, отошла к соседней кровати. Там лежала молодая женщина с окаменелым взглядом. Ей нужна была срочная операция квалифицированного опытного хирурга, для которой и вызвали ранним утром Стриженую.

Как же стыдно стало Ирине Вениаминовне. Даже щеки покраснели, чего с ней давно не было. Та, которая ее дочь оперировала в ночи много часов, была изгнана ею с сидячего места трамвая. И нахалкой назвала. А она, милый доктор, мне еще улыбается! Как стыдно. Сейчас она уже выйдет из палаты — осмотр окончен.

— Доктор! — встав со стула, быстро заговорила Ирина Вениаминовна, — Простите меня! Простите! Я хамка и нахалка! Простите! Спасибо вам, — и горько заплакала. Стриженая кротко улыбнулась. Все были в замешательстве, не зная предыстории их встречи в палате.

— Лечите дочь. Ей нужна сейчас ваша помощь как после рождения. Второго рождения. — И вышла.

Совесть мгновенно проснулась в Ирине Вениаминовне и начала творить свое дело. Ей захотелось плакать от раскаяния и стыда. Сердце уже не холодело, а горело. Доченька моя! Как же я перед тобой виновата! Все время вертелась в подкорке фраза: что посеешь, то пожнешь… Это она, Ирина, виновата во всем. Взрослеющая дочь ничего доброго не видела от матери, которая в этот период устраивала свою личную жизнь. Сколько было затрачено усилий Ирины Вениаминовны для удержания в семье второго мужа Федора. Умоляла его, вставала на колени перед ним. А он одно твердил: не пара мы. Но в большой квартире прописал и ее, и Полину. Она же хотела жить в его душе. В душу-то, не в квартиру, не проберешься. Она подчинена другим силам. Кто-то посоветовал — пошла к гадалке и приколдовала его душу силами зла. Федор умер через пару месяцев. А Полинка как сбесилась после этого. Гулять начала, школу забросила. Хорошо, учительница добрая попалась, стала уговорами и любовью девочку спасать. До выпускных экзаменов допустили. Только после первого экзамена по русскому она матери и сообщила: беременная. Ирина Вениаминовна, очерствевшая после смерти любимого, и слышать не хотела о ребенке. «Иди на аборт» — был ее приказ.

Так и возвращается под старость эта наука: «Близок локоть, да не укусишь!»

— Дочка, родная моя! Что мы с тобой натворили! Я безпутно прожила свою молодость, все искала себе «красивой» жизни, и тебя потеряла. И ты третьего ребенка из себя выкинула, а того, которого родила, совсем забыла. Кому теперь ты нужна без женских органов?.. — Она плакала над дочерью, как над усопшей, не стесняясь исповедовать свои грехи перед всей палатой.

Полина лежала с закрытыми глазами, из которых текли слезы, образовав на подушке мокрое пятно. Не открывая глаз, слабеньким голосом она ответила матери:

— Мам, прости меня. Я очень виновата… Я виновата перед тобой… И перед Сашенькой… Если останусь жить, с вами жить буду. Я много согрешила. Прости меня. Знаешь, что со мной в операционной случилось? — Полина замолчала, собираясь с силами. Ирина Вениаминовна держала руку дочери в своей руке и непрестанно гладила ее. Любовь к дочери была теперь сильнее всех чувств.

Полина продолжила:

— После наркоза я провалилась и ничего не чувствовала. А потом внезапно полетела куда-то со страшной скоростью. По разноцветной трубе с резкими поворотами. И остановилась около красивой Женщины. Она ласково на меня смотрела и ничего не говорила. Кто-то мне сказал, что это Скоропослушница, что я могу у нее попросить жизни продления. И добавили: «Для покаяния». Я ничего не говорила. А Она мне руку на живот положила. И все исчезло. Нянечка ночью мне в реанимации рассказала, что я умерла на столе. Моя врач стала вслух молиться. И нянечка помолилась. Я ожила. Мам, это Женщина меня спасла. Только я не знаю, кто Она.

Слезы не дали более говорить больной. Она затихла. И все в палате молчали. От кровати около окна стали слышны всхлипы:

— Деточка, так это тебя Матерь Божия, Богородица Пречистая вернула на землю. Не хочет Она, чтобы мы в вечности в аду пребывали, умоляет Сына Своего дать нам время для покаяния. Молись, благодари Бога и Пречистую! И все молитесь!

Восемнадцатилетняя Аллочка, которую три дня назад прооперировали, завыла:

— Что мне теперь молить Бога, когда оба яичника удалили. Кому я нужна теперь не детородная?

Старушка от окна обличала:

— Значит, это твой крест. Вы, девоньки, живете в страшных грехах. И мужиков рано к себе допускаете. И соблазняете их своим видом непристойным. Те места, где женские органы во все времена утеплялись, закрывались, бабы открыли всему миру. Тьфу, смотреть противно! Слава Богу, мода, вроде бы, изменяется, платья стали подлиннее носить. Раньше-то свекрови на свадьбу дарили сношеньке пуховые платочки, чтоб поясничку берегла молодуха для здорового рождения потомства. А что ж теперь? И бабы, и девки молодые, и даже девочки с пупками открытыми и поясницей голой. А ты, Алка, куришь как худой мужик, через каждые полчаса скрюченная идешь в курилку. А знаешь, какие потом синюшные и больные детки родятся, если их мамашка дымит, как паровоз?

— Теперь никакие у меня не родятся, успокойтесь! — резко ответила Аллочка и поползла на выход с пачкой сигарет.

Старушка продолжала свое назидание:

— Я давно лечусь в этом отделении, всего нагляделась. В хирургическом отделении гинекологии настоящий конвейер по удалению детородных органов. Везут и везут. И молодежи много, и старых. Но молоденьких больше. А их-то как жалко! Порой такие драмы случаются. Прошлый раз лежала в палате, где всего нас было четверо. И все мои соседки рыдали день и ночь. У одной муж ни разу не пришел, узнав, что она больше не полноценная женщина. А две другие еще и не нашли себе мужей, женскую честь растратили в разврате. Это что! Здесь в конце коридора есть палата для ВИЧ инфицированных…

Ирина Вениаминовна не захотела дальше слушать Старушку. Ощутив прилив сил, она навела порядок на тумбочке и около кровати дочери, подала ей «утку» и потом вышла с ней в коридор. Из ординаторской вышли врачи, и ее глаза снова встретились со Стриженой. В них по-прежнему она не обнаружила ни упрека, ни обиды. Святой человек.

— Простите меня! Я вам, доктор, очень благодарна за дочь, — только и сказала.

Полина задремала. Мать тихо присела на край кровати.

— Полюшка-Полина, скорее выздоравливай, дитятко мое, — всхлипывая, говорила Ирина Вениаминовна. — Помнишь, как хорошо было, когда мы в Москву ездили, а дядя Федя нас в церковь повел? Я ведь тогда впервые Божией Матери о тебе помолилась и свечку поставила. Я и сегодня поставлю свечку Царице Небесной в больничном храме. Как хорошо, что его здесь построили. Мы все начнем заново, доченька!

Из угла, что около окна, тихий голос Старушки твердо изрек:

— Да будет так!

Светлана Иващенко, г. Самара.
Рис. Г. Дудичева