Голубь – птица Божия

Из цикла «Простые истории»

Валька был грозой класса. Но не потому, что отличался умом, силой, мужеством. Напротив, это был тщедушный, с огромным красным пятном на лице, как будто его ошпарили в младенчестве, маленького роста человечек. У него кроме пятна было две особенности: выражение его лица чем-то напоминало лицо старичка-карлика, а глаза были пустые, острые и злые. 

В сущности, это был несчастный мальчик. Его несчастье чувствовалось за версту. Но тогда мы все этого не понимали: маленькие были. Может быть, причиной этого несчастья был его отец, капитан дальнего плавания, давно ушедший из семьи из-за пьющей жены, матери Вальки… У Вальки ещё был старший брат, жили они с матерью и братом на втором этаже старого двухэтажного барака, стоявшего на продуваемых всеми ветрами сопках владивостокской бухты с красивым византийским названием «Золотой Рог».

Собственно, именно старший брат Вальки и его дружки сделали Вальку грозой нашего 5-го «Б» класса. Валька не прощал никому ни малейшего непослушания. А капризов и издевательских приёмов в его арсенале хватало на всех. Ущемлённое его самолюбие, невозможность как-то реализоваться без брата — только подстёгивали его ко всё более изощренным издевательствам над сверстниками. Непослушных после занятий во дворе школы ожидали Валькин брат и ещё человек пять-семь хулиганов, которые уже давно не учились в школе, а состояли на учёте в милиции. Но желание противодействия всё нарастало в нас.

Однажды я возвращался от знаменитого во Владивостоке дедушки-голубятника с бухты Гайдамак. К нему голуби слетались со всего города тысячами, и он часто отдавал их мальчишкам, которые хотели водить голубей, — как сейчас говорят — «в добрые руки». У меня уже было несколько голубей, для которых я построил в сарае небольшую голубятню. Но мне очень хотелось завести чисто белую пару, и дедушка обещал мне отсадить их в клетку.

И вот я иду домой — и за пазухой моей клетчатой рубашки сидят молоденькие белые голубки: самец и самочка. Я иду счастливый и даже что-то напеваю про себя, ощущая животом неизъяснимо приятную теплоту. Я уже мечтаю, как моя парочка скоро выведет птенцов, и у меня появятся свои белые голуби, как я их буду кормить, разговаривать с ними, запершись в сарае, а потом тоже кому-нибудь из мальчишек подарю — «на развод». И вдруг я вижу, что мне навстречу идёт Валька. Ничего хорошего от встречи с ним ждать, я знаю, нельзя. Но он как будто не похож на себя: ласково и очень обаятельно улыбается. Я и не знал, что он может так хорошо улыбаться.

— Что это у тебя за пазухой, не голуби ли?

— Голуби.

— Покажи, пожалуйста, я голубей люблю.

И в голосе его какая-то необычная мягкость и даже ласка. Я расстегиваю одну пуговицу:

— Вот, смотри.

— Ух, какие хорошенькие, беленькие… Гули-гули.

Лицо его излучает свет:

— Можно в руках подержать одного?

— Ну, подержи.

Валька берёт со счастливой улыбкой голубя в одну руку, а другой начинает гладить его по голове. Вдруг следует какое-то резкое движение, и я вижу, что голова голубя остаётся в Валькиных руках, а из шеи голубя на нас брызжет кровь. Голову Валька молча бросает на землю. Лицо его становится злым и мрачным:

— А ты что думал?!

Меня захватывает волна неудержимого гнева, из глаз моих льются слёзы, я захлёбываюсь ими от горя. Я быстро выхватываю второго голубя из-за пазухи и выпускаю в небо. Потом бросаюсь на Вальку с кулаками.

— Я тебя сейчас убью!

Откуда у тихого отличника взялась такая отчаянная ярость, я и сам не понимаю. Я ударил этого тщедушного ребёнка-старичка раз, другой, третий. Лицо его исказилось даже не от злости — от удивления. Он бросился бежать, но при этом крикнул:

— Ты сам знаешь, что будет.

А мне уже было всё равно — что будет. Убитый горем, я шёл домой.

Мама встретила меня со словами:

— Что случилось?

Я рассказал ей про голубей, про Вальку, про его угрозы. Мама моя была женщиной религиозной. Она родилась в день святого Николая Угодника и считала его своим вечным заступником. Будучи сиротой, она во время войны пережила голод на Украине, часто вспоминала то трудное время и всегда заканчивала одним:

— Меня тогда спас только Бог. Потому что я Ему обещала, что мои дети, сколько их у меня ни будет, все будут веровать в Бога.

Когда она была беременна мною, она весной 1952 года не побоялась пойти в единственный в городе храм (он носил имя Святителя Николая) на ночную службу на Пасху — и с тех пор считала, что я обязательно стану верующим человеком.

— Сынок, ты пионер, ты не можешь говорить про Бога, но всегда знай, что Он есть, Он наш хранитель. Когда при тебе будут смеяться над Богом, ругать Его, — вставай и молча уходи. Крестик я тебе под галстук повесить не могу, но вот вошью тебе его в поясок брюк. Пусть он тебя охраняет.

Мама, действительно, вшила мне крестик прямо под брючный ремень, и я с ним ходил. Это не уберегало меня от школьных хулиганов, и я часто приходил домой в белой рубашке, воротничок которой был весь в крови. Но я всё-таки уцелел в отличие от многих своих одноклассников, которые либо утонули в море, либо были зарезаны в бандитские пятидесятые годы в собственном подъезде, либо погибли в массовых драках, когда сотни мальчишек спешили, гонимые какой-то нечеловеческой силой, на сходку с сотнями других, из соседнего района, неся в руках палки, арматуру, железные цепи… Они шли и крушили всё на своём пути. Попасться им на пути было то же самое, что попасть под поезд. Выжить в нашей Рабочей Слободке мальчишкам в то время вообще было непросто. Но я выжил. Наверное, благодаря маминому крестику. Когда я уже работал в университете и защитил диссертацию, увидел среди преподавателей юридического факультета знакомое лицо. Молодой человек тоже посмотрел на меня с любопытством:

— Ты не с Рабочей Слободки?

— Точно, оттуда.

— Я тебя припоминаю. Смотри-ка, живые остались, да ещё в университете работаем.

…Мама сказала:

— Голубь — птица Божья, и Господь накажет твоего Вальку, попомни моё слово.

Валька напомнил о себе очень скоро. Через пару дней я вернулся от друзей с запозданием: на улице уже был глубокий вечер. Только я постучал в дверь нашей коммунальной квартиры, как она внезапно распахнулась и навстречу вышла бледная мама:

— Это ты? Ты никого не видел в подъезде?

— Нет, а что?

— Тебя здесь ждали. Человек восемь почти взрослых мужчин. Я их пыталась выгнать, но они угрожали ножом и сказали, что дождутся тебя. Я молилась всё это время.

Удивительно, но слова мамы сбылись. Валька скоро попал в тюрьму за какое-то преступление. Он отсидел совсем мало. Его там месяца через два зарезали сокамерники. Кто именно — не нашли. Его брат был электриком-монтажником. Он поднимался на деревянные столбы в кошках. Вскоре его убило током.

Больше про Вальку я не слышал. Я снова и снова вспоминал мамины слова: «Голубь-птица Божья». Если бы мне кто-то рассказал всё это, я бы ни за что не поверил: «Неужели правда — из-за голубя?» Но это случилось со мной.

Сейчас, когда основная часть жизни уже за плечами, я вспоминаю Вальку без гнева. Он ведь погиб почти мальчишкой, ребенком. Я вспоминаю Валькино лицо, лицо старичка, его внезапный переход от улыбки к остервенелой злобе, и, умудрённый опытом, понимаю, что он был не просто псих. Он был страшно одинок и несчастлив. Вспоминаю, и мне становится очень его жалко.

Я думаю: бедный, бедный Валька!

Владимир Мельник член-корреспондент Академии наук, г. Москва.