«Живое слово ничем нельзя заменить…»

Автор книги «Тайна русского слова» Василий (Фазиль) Ирзабеков продолжает делиться с читателями «Благовеста» своими мыслями о русском языке.

От Пушкинского дома, где проходила юбилейная встреча с читателями, до железнодорожного вокзала — всего несколько минут езды. А интервью с Василием Давудовичем Ирзабековым только началось. Но до отхода поезда еще чуть ли не час! И водитель решительно повернул в сторону от холодной громады вокзала, машина поплыла по улицам ночного города. Тихим, несуетным — не то что днем. И так же неспешно потекла наша беседа…

— Василий Давудович, вы ведь не в первый раз в Самаре?

— В Самаре — второй раз. До этого был в Куйбышеве. В армии служил…

— И чем запомнится вам нынешняя поездка?

— «Не всё можно увидеть глазами…

— …зорко одно лишь сердце»?..

— Да, прав Экзюпери! И для меня очень важно то, что мне удалось прочувствовать, причем буквально в течение одного дня. Я всё вспоминал книгу Чингиза Айтматова «И дольше века длится день». Вчерашний день, не случайно совпавший с церковным Новолетием, для меня был равносилен веку.

Время — категория мистическая! Потому что, если мы возьмем жития святых или хотя бы жизнь Владимира Ивановича Даля, — разве человек может совершить столько в своей жизни? Не может! Тогда напрашивается вывод, что тем, кто всем сердцем любит Христа, Он дает иное измерение, другое время. Их час — это не наш час. А мы транжиры! Это великий грех. Это мой грех, я очень скорблю об этом.

Ну вот вчерашний день для меня, поверьте, оказался равносилен всей моей жизни! Я стал свидетелем просто святости. У вас удивительные святые, у вас удивительная земля, люди совершенно замечательные.

Я сравнительно недавно побывал в двух городах на великой русской реке Волге. Один день я выступал в одном городе, а на следующий день должен был выступать в другом. Они приблизительно равны по численности, отстоят друг от друга очень недалеко. Но знаете, как я неприютно себя чувствовал в первом городе и как моя душа летала во втором. И ведь слушали одинаково хорошо, прием был очень теплый. Но в первом отчего-то было ощущение давящей тяжести, какого-то безприютства. И когда мне рассказали историю этого места, я понял, отчего так произошло. Здесь строили ГЭС — строили уголовники, разный сброд, люди без святых понятий, и каждый камешек здесь клался с проклятиями, с руганью, с бранью. И вся эта злоба осталась в атмосфере, нависшей над городом. А во втором городе на каждом шагу — храмы, еще храмы… Старинный город купеческий. Сегодня хорошие слова сказал Алексей Алексеевич  Солоницын о том, что Самара — купеческий город. Слово «купец» сейчас стало чуть не ругательным, а вы вспомните, что это были за люди!

— У нас в Самаре купцы Шихобаловы сколько построили для города — и храмы, и больницы!..

— Самара — замечательный город. Намоленные храмы, намоленная земля. И я благодарен вам за то, что побывал там, где и представить себе не мог: в доме, где стояла окаменевшая Зоя! Мы ведь слышали, будто этого дома уже нет, и стояли у пепелища. Но вы не успокоились и отыскали настоящий дом Зои…

Для кого-то это совпадение, но как сказал один замечательный ученый, «совпадение — это любимый псевдоним Бога». Мальчик в том доме, который сидел в кресле, забравшись с ножками, я же ничего про него не знал. И никогда я ничего не загадывал. А тут смотрю — глазки у него хорошие такие! И я подумал: спрошу, как мальчика зовут, и вот бы он ответил — Николай! Так и оказалось: он ответил — Коля!.. Это было так радостно. Я больше всего люблю Православные тихие радости, то, что словами невозможно выразить.

Встреча с игуменией Иоанной тоже была такой радостью. Как она нас обогрела! Вроде бы негромко рассказывала какие-то истории о своем пути в монашество, о старцах. И как внимательно слушала то, что мы говорили! Сегодня у нас утрачена культура слушания, искусство вести беседу, не перебивая собеседника. Как внимательно слушала матушка и как она умела каждое слово поднять на недосягаемую высоту!.. Никакие вертолеты не смогли бы поднять нас в такую высь — они туда просто не летают.

И промыслительной была потрясающая встреча со святым Александром Чагринским, о котором я прежде не знал. Такая святость!.. Я прикладывался к его мощам и чувствовал — он абсолютно живой! Да и сам монастырь — я ведь был в нем год назад, но сколько за это время произошло добрых перемен! Купол Иверского храма теперь покрыт прекрасными росписями — так расписан!.. В Самаре спешат построить больше храмов, спешат расписать их, благоукрасить — да, но правильно, очень хорошо спешат.

— Услышано от Ирзабекова —

Моя бабушка-азербайджанка однажды рассказала мне притчу о верблюде. Как верблюда позвали на свадьбу и все звери стали завидовать ему. Как же, его позвали на свадьбу! А верблюд сказал им так: «Если верблюда зовут на свадьбу, то значит надо или воду носить, или землю таскать…» Вот и меня позвали в Самару… воду носить или землю таскать, как верблюда на свадьбу. Выступать то есть. И я буду здесь говорить и говорить, не умолкая… Работать!

Я благодарен Антону Евгеньевичу за приглашение на юбилей «Благовеста». Сам этот праздник прошел на редкость тепло и сердечно, и мне наконец-то удалось увидеть Самару не парадную, а такую, как она есть. Я приезжал сюда прежде на конференцию, было пять Владык, был протоиерей Артемий Владимиров, была и матушка Иоанна, всё было торжественно, прекрасно организовано. Но сейчас мы попали в атмосферу задушевности, тепла. Самара началась для меня именно в эти дни.

— Услышано от Ирзабекова —

Своей дачи нет у меня. Снимаем дом у одной москвички. Дом двухэтажный,  старый, ветхий. Хозяйка решила его снести, чтобы на его месте выстроить новый. Попросила меня помочь. Сколько ни силился, не сумел я его свалить. Дом накренился, но и не думал рухнуть. Тогда я, как работник райкома комсомола в юности, решил организовать субботник. Собрались люди, толкнули, но и это не помогло. Тогда попросили помочь таджиков. Они посмотрели, покрутились вокруг и пошли за пилой. Я им говорю: «Зачем пила?» Они что, хотят весь дом спилить? Но это же нереально. Но главный таджик в ответ только пожал плечами. Стал что-то искать в доме, нашел. Спилил одну какую-то вертикальную не то доску, не то сваю, и дом сам собой сразу рухнул. «Матица»,— сказал мне таджик. Какое красивое, какое нежное слово. «Матица!» В каждом доме есть матица — главная балка. Свалишь ее, и все остальное рухнет само собой.

И я подумал уже о другом. Советская власть давила все народы в СССР: и большие, и малые. Но другие народы и народности как-то все-таки жили более-менее сносно. И их не больно трогали, давали как-то свои традиции поддерживать, национальные особенности, веру свою сохранять. Только с русскими были безжалостны и безпощадны. Выкорчевывали веру и культуру народную — как нигде. Боролись в первую очередь именно с русскими. И вот почему! Знали большевики, русский народ — это «матица» нашей страны. Рухнет «матица», и весь дом тогда рухнет. А не рухнет она, дом выстоит, пусть и накренившись, но не рухнет, сколько его ни вали… Потому и не трогали они в общем и целом другие народы. Пилили матицу… Знали свое дело разрушители. Знали свое дело большевики…

— Отрадно, что Самара прошла через ваше сердце!.. Но вы ведь и приехали к нам в очень радостное для себя время. У вас выходит какая по счету — третья или четвертая? — книга…

— Я, наверное, сколько еще ни напишу, так и останусь автором одной книги, «Тайна русского слова». Хотя после нее вышел сборник о грехе сквернословия — объемистая красивая книга, я вчера видел ее в иконной лавке монастыря, и в этот сборник вошли две мои большие статьи. Потом вышла книга «Видеть Христа». В ней опубликованы эссе, рассказы, интервью. В Синодальном Издательском Совете Московской Патриархии уже прошла экспертную комиссию и получила разрешение на издание книга «Не предать родной язык». И вот жду — прошу ваших святых молитв! — выхода книги «Русское солнце, или Новые тайны русского слова» — это логическое продолжение «Тайны русского слова»,  но в чем-то и другая уже книга. Немножко другой уже уровень… Как тот же человек, которого вы снова встретили — он вроде бы и тот же, но немного другой: ему тридцать семь…

— Мистическая для русской литературы цифра — тридцать семь лет! А каким вы были в тридцать семь лет?

— В тридцать семь? Еще никаким… Но трагическое это было время. На моих глазах распадалась великая страна. И та страна, с которой я был всеми своими корнями связан, семья моя, мои предки, вдруг стала заграницей. И самым тяжелым для меня было то, что стремительно стало сужаться русское культурное пространство. Стало меньше русского воздуха, а я без него всегда задыхаюсь. Это так же, как душа, узнавшая Бога, уже не может без Бога. В то время я всерьез стал искать Бога. Искал в исламе… Но ничто не нашло в душе созвучия.

В то тяжелое время мы бросили в Баку все и переехали в Москву. Но вы же знаете: один переезд — это как половина пожара. А нас еще и обокрали. Ничего не осталось, ни вещей, ни денег. А через три дня после переезда пошел снег… И незнакомые люди приносили нам теплую одежду. И мы все брали. Мы видели человеческую доброту, видели Божью милость. И я очень благодарю Бога за всё, что тогда случилось. За то, что Он привел меня в Православие, к крещению. Что было бы со мной — я не знаю…

— Услышано от Ирзабекова —

Я заметил: когда Православного спрашивают, «как дела», и он отвечает: «Слава Богу», — значит все в порядке, все хорошо. А если отвечает: «Слава Богу за все», — значит проблемы, беды, скорби…

— Я мало пишу. Я вообще не собирался писать книг и никогда не сел бы писать, хотя с детства хотел быть писателем. Потому что для меня это очень трудно. Мне проще говорить о самых важных вещах. Хотя, вы знаете, все пишут по-разному. Некоторые люди пишут, пишут, пишут. А, мне кажется, не так много надо писать, но чтобы каждая вещь была, как последняя. И каждое выступление должно быть, как последнее.

— Убиенный оптинский иеромонах Василий (Росляков) говорил, что каждая исповедь должна быть — как последняя в жизни. Как будто завтра — всё, к Богу.

— Так вот мне и хочется в каждом выступлении сказать всё, ведь кто может сказать точно, будет ли завтра такая возможность. Говорю — пока могу.  Тема лекций задевает за живое. И выступления длятся часами. И даже дети готовы слушать безконечно.

— Услышано от Ирзабекова —

Я люблю выступать перед маленькими  детьми. Однажды приехал в школу, а мне учителя говорят, что у них в классе есть подросток-«попенок», сын священника. Он много знает о вере и Церкви. Хорошо, думаю, будет на кого в своем выступлении перед детьми опереться. Стал выступать, говорить детям о вере, о русском слове. И упомянул в речи слово «игумен». Спрашиваю ребят: «Знаете, кто это? Игумен?» Молчат, пожимают плечами. Вопросительно смотрят на сына священника. «А ты знаешь?» — спрашиваю у него. «Знаю», — отвечает. «Ну тогда ответь». — «Игумен — это как монах, но только круче». Так вот ответил мальчик. Круче обычного монаха.

— Вчера в Иверском монастыре — кстати, обратите внимание, мы как раз проезжаем мимо! — вы упомянули интересную вещь: дети нередко говорят по-старославянски. Даже в тех семьях, где не слышат молитв и духовных книг…

— Да — именно так. Душа по природе своей Христианка. И это интуитивно проявляется в детской речи…

Тем более важно хранить чистоту русского языка. Это уже становится проблемой национальной безопасности России. Потому что если в стране государственный язык — русский, а миллионы людей говорят на каком-то другом — птичьем, непонятно каком — то они уже не русские.

Ведь только одна нация во всем мире своим названием отвечает на вопрос не кто, а — какой. Литовец, итальянец, испанец… — всё это ответ на вопрос, кто ты. Но русский — какой.

— Услышано от Ирзабекова —

Русские — это не национальность, а скорее звание! Я бы давал звание «русский» — как награду. И уже посмертно. Умер человек, и его близкие на похоронах решили: «По-русски жил» — как звание, как высшая оценка прожитого. Или наоборот: «Ну, этот жил не по-русски». Хотя, может быть, и был русским по рождению… Как возможность, которую не реализовал… Быть русским — высокая награда. Так что подзаголовок у моей книги такой: «Записки нерусского человека». А уж потом пусть люди решат, по-русски ли жил я или не по-русски.

Мы говорим: русский человек. Привычное словосочетание, правда? Мы говорим: очень русский человек! Очень русский писатель. Представьте, кто-то бы сказал: «Ци Бай-ши очень китайский художник». Или — латышский человек. Латышский бывает только стрелок, не к ночи будь помянут… Азербайджанский, грузинский, эстонский человек — звучит смешно, нелепо. Но когда мы говорим «русский человек»!.. — вовсе не факт, что он русский от рождения. Но русский по духу. Как сонм русских святых, так и вся великая русская литература — Пушкин с его абиссинскими корнями, Лермонтов с его шотландскими корнями, полутатарин Куприн…

— Аксаков, Державин — «Мурза», Карамзин…

— … Жуковский с его турецкими предками, Достоевский с его польскими корнями… А очень русский Денис Фонвизин…Да он же Фон Визен — Фонвизин… И при всем при том, что — Владимир Иванович Даль не русский? Простите, а кто тогда русский? Булат Окуджава не русский поэт? Грузин-отец, армянка-мама…

Великий русский полководец Александр Васильевич Суворов — его подарила миру армянка. А Багратион — это что, грузинский князь-генерал, который состоял на контрактной службе в российской армии?! В Великую Отечественную войну стратегической операции, которая предрешила исход войны, дали название «Багратион» в честь контрактника? Нет, в честь русского офицера!

Надо вот это всё возвращать, потому что под нас заложена бомба очень серьезная. Это национальный вопрос. События на Манежной площади показали его актуальность. И не надо это замалчивать.

— Услышано от Ирзабекова —

…Толерантность! Всё-то мы боимся кого-то обидеть. Мусульман бы не обидеть. Буддистов… Атеистов тоже обижать нельзя. Всех боимся обидеть. Только вот Христа обидеть не боимся! И за это дадим ответ.

Толерантность — это болезнь. Позапрошлой осенью я побывал в нескольких городах на Дону, очень много было выступлений. В том числе и перед офицерами ФСБ, и перед студентами юридической академии, и в четырех кадетских казацких корпусах. И там понимаешь эти вещи совершенно по-другому. Казацкий кадетский корпус — это единственно правильная форма воспитания русского мальчика сегодня. А почему ее широко не пропагандировать? Я действительно увидел, как воспитывают мужчин. Русских мужчин. В духе преданности Отечеству, вере. Там не ругаются матом, там всё совершается с молитвой. Такая вот правильная система воспитания.  

И там у меня был мастер-класс, на котором я говорил о толерантности и политкорректности. Вскрыл до конца, что же это такое — толерантность! Бабушка моя говорила: обманщика надо гнать до порога дома. Вот надо было догнать до порога дома эту самую толерантность, чтобы показать, что же она собой представляет на самом деле. И в зале присутствовал и очень внимательно слушал Владыка Ростовский — убеленный сединами человек. После выступления он подошел ко мне и сказал — я запомнил эту фразу: «Василий Давудович, вы все правильно сказали. Толерантность в вопросах Православной веры есть христопродавство!»

— Это теплохладное равнодушие (помните у писателя Бруно Ясенского — «бойтесь равнодушных, ибо они не убивают и не предают, но только с их молчаливого согласия существует на земле предательство и убийство…»).

— Да, толерантность это самая настоящая теплохладность. Помню, как-то ко мне подошла женщина, сказала какие-то хорошие слова, а потом добавила: «Только вы не обижайтесь…» Когда мне говорят эти слова, я уже сразу настораживаюсь, что же такого обидного мне сейчас скажут, на что я не должен обижаться. А женщина продолжила: «Представляете, вот такая большая Россия, а вы один на этом поле ездите со своими выступлениями. Вам не кажется, что это донкихотство?» Это меня чуть не сразило, конечно. Неожиданно! Никогда мне такого не говорили. Но я ответил: «Во-первых, если дон Кихот высмеивается за то, что боролся с ветряными мельницами, то есть бился против мнимого зла, — то я говорю о тяжелейшем грехе сквернословия. Или вы считаете мат, оскорбляющий Саму Пресвятую Богородицу, мнимым злом? И потом, Федор Михайлович Достоевский, мой любимый русский писатель, говорил, что дон Кихот — самый симпатичный герой во всей мировой литературе». Это же юродивый! И не важно, что он — испанец.

— Прокопий Устюжский был ганзейским немцем, но в России принял подвиг юродства…

— И разве он не русский святой? Или Николай Чудотворец — самый великий, самый русский святой, а он ведь прожил свою неповторимую жизнь — только вдумайтесь! — за полтысячелетия до того, как Русь была крещена. Это ли не ключ к русской святости. 

— Услышано от Ирзабекова —

Меня часто спрашивают, на каком языке я, азербайджанец по национальности, думаю самые сокровенные свои думы. На русском — отвечаю я. На русском! В моей семье с родителями я говорил по-русски. И только с бабушкой общался на азербайджанском языке. Но на каком языке человек говорит, даже молится — это еще не показатель. С собой очень даже можно договориться. Можно! А вот со своей натурой — договориться нельзя. Стукни меня, и на каком языке я вскрикну от боли? Не хочешь стукать, ладно. Спроси меня, на каком языке я говорю во сне. На каком? На русском. Это проверено.

Помните Штирлица, помните русскую радистку? Как ее вычислили в роддоме, когда она кричала по-русски «мама»… Как это точно подметил Юлиан Семенов! Тот язык родной, на котором мы не только разговариваем, не только думаем, но на котором кричим от боли, захлебываемся в радости, на котором говорим во сне. Я это все делаю на русском языке.

Понимаете, живое слово ведь ничем никогда не заменишь. Пока есть силы, здоровье, езжу куда-то, куда позовут.  Мне очень нравятся строки Некрасова: «Пускай наносит вред врагу не каждый воин, Но каждый в бой иди! А бой решит судьба…» Делай, что можешь, и будь, что будет.

 — Услышано от Ирзабекова —

Однажды на рынке ко мне подошла цыганка и в точку так говорит:

— Будулай, дай мне денег!

Пришлось ведь дать. Будулай… Наверное, и правда похож.

Подготовила Ольга Ларькина