«Мы были друзьями»

…Бабушка налила в большую деревянную чашку борща — вкусного, пахучего, с кислой капустой и крапивой. Он заправлен даже луком, прожаренным в сале!
Бабушка, мои сестрицы и я встали перед иконами и, помолившись, сели обедать. Первой зачерпнула борща бабуля, а потом и мы, торопясь и обжигаясь, застучали деревянными ложками о чашку.
— Ничего, — говорит бабушка, — скоро, Бог даст, отелится наша коровушка, тогда и молочка попробуем, если не будет поста.
— Бабуля, а если будет пост, то куда будем девать молоко? — спрашивает Надя.
— Как куда? Мы же должны сдавать молоко в налог целых двести пятьдесят литров! Вот в пост и будем сдавать.
— А зачем? — не унимается Надя.

Она не понимает, что у нас есть Красная Армия, которая защищает нас от капиталистов. Красноармейцев надо кормить. Правда, я тоже не понимаю, зачем нас защищать. Вот кормят же нас в школе шведы, а они, говорят, капиталисты. Каша вкусная, с маслом. И чай дают с сахаром! А у нас нет ни капиталистов, ни сахара. Вот бы посмотреть хотя бы на одного буржуина! Говорят, они злые как собаки, так и норовят загрызть рабочих и крестьян! А что они кормят у нас голодающих, так это так, чтоб замаскировать свое змеиное нутро. Ну, вот как баба Галя, такая добрая, ласковая. Как приходит в гости к нашей бабушке, всегда дает гостинец, а говорят, она колдунья! У нее наши боятся даже воровать огурцы с огорода. А я все равно когда-нибудь украду! Даже интересно, как это нечистый схватит меня своей лохматой лапой с кривыми когтями. Но это потом, а пока я боюсь! Еще надо вырасти быстрее, а то вдруг раздумает Борис Иванович и не пустит меня на уроки. А мне так хочется поумнеть!
Покушав и напившись взвару, мы опять стали на молитву. Я всегда стараюсь говорить молитву с почтением, помогаю бабуле. Она меня никогда не хлыскает по затылку, как мама. Мне жаль бабушку. У нее и так много работы, а еще надо умолять Боженьку, чтоб Он наставил «чадо неразумное» на путь истинный. Я знаю, это меня она называет чадом. Интересно, почему чадо, да еще и неразумное? Пью же я взвар за себя и за Надьку! Она еще малявка и не понимает, что во взваре лекарство от всех хворей! Там кора дуба, цветы липы, корни лопуха, подорожник и еще другие травы (я забыл, как они называются).
После обеда бегу в сарай — там мои любимые «Божьи твари» — овечки и коровушка. На улице морозец, а в сарае тепло. Вилами накладываю навоз в корыто, запрягаюсь в веревку, привязанную к корыту, и тащу на кучу посреди двора. Куча до лета вырастает выше моего роста. Навоз перепревает, а летом из него делают кизяки. Но это летом, а сейчас, почистив ложе, настилаю постель для коровушки из объедков сена — сухую, чистую, мягкую. Постелив, сам ложусь попробовать. Красулька нюхает и лижет своим шершавым языком, обдавая паром из ноздрей. Потом железным скребком-чесалкой чищу спину, бока и шею коровушки. Ей это нравится! Из вычесанной шерсти валяю мячики. Маленькие — для игры в лапту, а большие — для футбола. Теперь осталось напоить корову. Бегу к бабуле.
— Бабулечка, — говорю ей, — Красулька хочет пить. Погоним до колодца?
— Конечно, касатик мой.
Бабушка одевается, берет ведерко, я тоже беру два маленьких ведерка. Их сделал для меня по просьбе бабушки дядя Бакул, черный цыган из табора, за пять яиц. Коровушка идет к колодцу тихо, важно переваливаясь, и чуть слышно мычит: просит пить. Бабуля опускает ведро на палке журавля, зачерпывает воды, с трудом подняв, выливает в корыто у колодца.
— Господи, — шепчет она, — дай мне моченьки.
Вылив воду, бабушка отдыхает. В это время я опускаю свое ведерко в колодец с привязанной к нему фунтовой гирькой. Гирька тянет ведро вниз, а я за веревку тащу вверх. В ведро набирается вода, я вытаскиваю его и тоже выливаю в корыто.
Красулька мигом, в три глотка, выпивает все и опять мычит: мало. За пять подъемов напоили мы нашу кормилицу. Она облизывает нос, мягкие ноздри. Бока ее раздулись, видно, как теленок изнутри толкает ее в бок. Набрав воды в ведра, мы идем домой: коровушка впереди, мы с бабулей следом. Бабушка идет очень тихо, согнувшись. В одной руке у нее палка, на которую она опирается, а в другой ведро с водой. Воды полведра, но все равно ей тяжело. В моих ведрах, тоже неполных, вода так и плещется, — наверное, не хочет идти к нам. Загнав корову во двор и поставив ведра с остатками воды в сени, я бегу навстречу бабуле. Она уже поднялась на горушку и отдыхает, опираясь на палку. Хватаю ведро с водой — оно тянет меня к земле, словно хочет оторвать мне руку. Но я почти волоком тащу его.
— Оставь, голубочек мой, давай вдвоем, — говорит мне бабушка. Но я все равно, двумя руками переставляя ведро, двигаюсь быстрее. Радость переполняет меня: я уже большой! Уже помогаю моей бабулечке! Она старается догнать меня, но, сделав три-четыре шага, останавливается. Я оставляю ведро, возвращаюсь к бабуле и помогаю ей дойти до ведра. Так и дошли мы до дома.
— Укатали Сивку крутые горки, — шепчет бабушка.
— Какого Сивку, нашего? — спрашиваю я.
— Да, нашего, — тихо говорит она.
Воду мы слили в одно ведро, получилось почти полное. Бабуля села на лавку отдохнуть — она очень устала. Отдохнув, позвала меня.
— А теперь, внучек, расскажи: зачем ты так хулиганишь? Почему устроил драку в школе? Ты же обещал мне, что будешь драться только за правду. Так где же она, твоя правда?! Ты что, хулиган? — бабуля поставила меня перед собой, держа руками мою голову и глядя в глаза. — Ну, что ты скажешь?
— Бабулечка, я знаю, что просто драться — грех! Но я не дрался! Ванька вырвал у меня книгу, которую мне подарил Борис Иванович. — Я вывернулся из рук бабули, подбежал к печурке и взял спрятанную там книгу. — Вот эту книгу! Ванька большой, он дал мне шалабан и вырвал у меня дареную книгу! Бабулечка, я вовсе не дрался, а только укусил его! Значит, я должен был молча стерпеть шалабан и отдать ему мою книгу?! Да ни в жизнь! Пусть я буду гореть в аду, но не прощу обиды, пусть он будет хоть в десять раз сильней меня! Пойми меня, я не сумел стерпеть, не хочу, не могу!
Бабуля прижала меня к себе, поцеловала в голову и сказала:
— Твоими зубами Бог наказал нечестивца за гордыню! Великий грех — обижать слабых! Ты поступил правильно! Никогда никому не позволяй унижать ни себя, ни других! Слабых духом всегда топчут, смелые одерживают верх. Если только они стоят за правду...
Эти слова сняли с меня висевшую на душе тяжесть. Я подпрыгнул, обнял свою бабулечку, расцеловал любимые морщинки и заплакал, — наверное, от радости, что меня поняли. Это были слезы счастья, так редко выпадавшие на мою долю. Бабушка перекрестила меня: «Слава Тебе, Боже, что вразумил сироту. По Твоей воле он стал орудием наказания гордеца!»

  Рыболовы
— Пойдем на речку, я там вчера поставил вершу, — Ленька хитро скривился. И мы, захватив ведерки, побежали. На бегу сняв штаны и оставив их на берегу, бросились в воду. Вершу Ленька поставил тайно — без палки, а чтоб она не всплыла, привязал к ней какую-то железяку из кузницы. Воды у рогоза, где стояла верша, было до плеч. Ленька присел и скрылся с головой под водой. Через минуту он вынырнул вместе с вершей. Я тоже схватился за ловушку, и мы подняли ее, вытащили на берег и высыпали карасиков на траву. Даже три рака попались. Рыбы поймалось одно полное ведерко и другого почти половина! И вот, поставив вершу обратно в воду и подхватив ведра с рыбой, мы помчались домой.
— Бабулечка, бабулечка, — заорали мы наперебой, — посмотри, сколько мы поймали рыбок!
Бабуля подозрительно оглядела нас с Ленькой:
— Поймали? А чем же? А может быть, вы, упаси вас Боже, украли?
— Нет, нет, бабуля, Ленька вчера поставил вершу, и рыбка поймалась!
— А что ж ты тогда кричишь как оглашенный? А ты где вершу взял, а? — это она уже Леньке. — Украл, небось?
— Нет, бабулечка, не украл. Мне дал ее дед Терешка. Он себе сплел новую, а старую отдал мне.
— Ну, коль это так, то вы, выходит, молодцы! Наносите-ка водички Красульке, пока я буду варить уху.
Гордые похвалой бабули, мы хватаем ведра и ну наперегонки таскать воду! После третьего рейса кадушка полная.
Вскоре бабуля позвала нас хлебать уху со свежим пахучим укропом и молодыми листьями одуванчика. Вкуснятина! Я даже себе язык прикусил. Мы быстро управились с ухой, перекрестились перед иконами, поблагодарив Бога за «хлеб наш насущный», хотели уже бежать, но бабуля попросила нас сходить к бабе Феодосии.

— Баба Феодосия, наверное, заболела: она сегодня не приходила за угольком. Отнесите ей ухи да спросите, что ей надо. Посмотрите, есть ли у нее вода. Если нет, то вы, молодцы мои, уж сбегайте по воду, если не устали.

— Да нет, бабуля, что ты, как это мы можем устать? — с усмешкой и обидой ответил Ленька. — Что мы, девочки, что ли?!
Бабуля налила ухи в чугунок, завернула его в тряпки, чтоб не остыло, и мы гордо, степенно, то есть без припрыжки, понесли завтрак бабе Феодосии.

За лекарством на природу
Наступила пора цветения трав, и мы с бабушкой в каждый погожий денек ходим в лес, на поляны, за лечебными травами. Бабушка лечится сама и людей лечит отварами, приготовленными из трав. В лесу в балочках, на полянах произрастает такое богатство цветов и воздух так насыщен густым ароматом, что, кажется, пьешь его и никак не напьешься! Есть полянки — сплошной ковер! Ляжешь на него: вверху — бездонное небо, только трепещут листочками кроны осин, одиноко стоящих на краю поляны. Кажется, листочки живые, как будто они о чем-то шепчутся между собой на непонятном для нас языке. Так и хочется спросить их: о чем секретничаете, лесные красавицы? А в траве, на цветочках пчелки снуют, торопятся, собирают таинственные дары природы — нектар и пыльцу! Стрекозы, шмели, всевозможные жучки и таракашки — все работают, стараются сделать запас.
— Отдохнул? Поднимайся, пора и нам, внучек мой, трудиться, — тихо и нежно говорит бабуля, гладя меня по голове своей ласковой рукой. Мне иногда кажется, что такая бабуля только одна на всем белом свете. От нее исходят такие же волны добра, ласки и умиротворения, как и от цветов всего леса, от чистого неба и теплого ветерка.
— Боже мой! Как же хорошо кругом! Слава Тебе, Вседержитель!
Я вскочил, обнял мою бабулечку, поцеловал ее седую голову и помог ей подняться. Она палочкой стала поднимать смятые нами цветы:
— Они должны жить и приносить людям пользу. Давай, внучек, работать. Вон, смотри: видишь желтенькие цветочки — это чистотел. Он уже выспел. Осторожней срезай, у самой земли, и не дергай, а то погубишь корень.
Я быстро овечьими ножницами нарезаю пучки трав и подношу бабуле. Она сидит на упавшем дереве и связывает пучки попарно. Заготовив столько, сколько донесем, мы идем домой. По пути заглядываем на ягодные полянки. Едим ягоды и собираем со стебельками. Это на зиму — на лекарство и на чай. Тихо идем мы домой, нагруженные пучками трав и ягод. Бабуля рассказывает о мудрости Творца, Который все предусмотрел для счастливой жизни, а несчастья все исходят от людей, обуреваемых гордыней. Так незаметно мы приходим домой.

Рис. В. Спиридонова

Петр Григорьевич Скрынников

г. Самара

02.06.2006