На смерть писателя

Судьба и творчество Александра Солженицына в свете веры.

Вот и завершились земные дни писателя. Отзвучала заупокойная служба, гроб с телом усопшего предан родной земле на погосте Донского монастыря в Москве — нашем отечественном некрополе. Его могила оказалась рядом со знаменитым русским историком Василием Ключевским. А неподалеку лежат умершие вдали от Родины, но обретшие вечный покой здесь, в пантеоне российской славы, два великих Ивана — философ Иван Ильин и писатель Иван Шмелев. И это, как и многие другие важнейшие вехи в его жизни, кажется промыслительным, ибо он был и писатель, и историк, и философ. И как Ключевский, Ильин, Шмелев, он писал прежде всего о России, страдал и радовался вместе с ней, предугадывал ее будущее — дороже ее судьбы у него не было ничего на свете.
Сказаны прощальные слова, оказаны все почести — начиная от президента и кончая самыми простыми людьми. И наверное, не стоило бы писать эти строки, если бы прежде всего внятно сказали о главном — вере этого человека. Той вере, в которую его крестили родители, которую он утратил, воспитываясь, учась и начав работать в атеистическом государстве, и которую вновь постепенно обрел, пройдя через войну, тюрьмы, лагеря, ссылки, изгнание и новое обретение любимой Родины.
Но все центральные газеты и телевизионные каналы если и сказали об Александре Солженицыне как о Православном человеке, то как-то вскользь, между прочим. Исключение составляет документальный фильм «На последнем плесе», показанный по телеканалу «Россия» в день похорон писателя. Но об этом фильме скажем чуть позже.
А сейчас надо отметить, что благословил отпеть и похоронить писателя в Донском монастыре Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II по просьбе, указанной в завещании Солженицына. И уже этот факт говорит о том главном, сквозь призму которого, как сквозь чистый кристалл, которому можно уподобить Православную веру, надо и рассматривать судьбу и творчество писателя.

«Кто ты?»

Солженицыну, который буквально ворвался в литературу повестью «Один день Ивана Денисовича» с описанием той жизни, которую до него еще никто не описывал в советской литературе, стали задавать тот же сакраментальный вопрос, котрый некогда фарисеи задавали Иоанну Крестителю. А уж когда Солженицын написал знаменитое «Письмо съезду» по поводу отмены цензуры, тут фарисейский вопрос уже прозвучал как у Паниковского в споре с Шурой Балагановым: «А ты кто такой?»
От недавних похвал и комплиментов не осталось и следа — началась борьба с писателем. Ни «В круге первом», ни «Раковый корпус» печатать не стали. А когда он не дрогнул, как «звездные мальчики» типа Евтушенко, началась откровенная травля Солженицына.
С самого начала своей литературной жизни, которая у него была не отделена от всей жизни повседневной, он воспринимал писательство как м и с с и ю. И все свои, даже бытовые, дела сумел подчинить одной цели — сказать правду, которую в тысячах писем написали ему бывшие заключенные. Он решил говорить правду не только о зэках. Чуть позже прозвучали его знаменитые слова, ставшие девизом и самого писателя, и всех людей, пошедших за ним: жить не по лжи.
Его противостояние с тоталитарным строем одним казалось безумием, другим гордыней, неумеренным самомнением. И те, и другие считали, что путь этот самоубийственный, а то и просто глупый. Но он не свернул с избранного пути.
Считал ли он себя в то время кем-то вроде пророка? Нет, конечно. Но лагерная и тюремная жизнь не могли не отложить на его характер и поведение свой отпечаток. К тому же слежка за ним, преследование тайное и явное — продолжались. К себе он мало кого подпускал. Разговоры с ним можно было вести только о деле — он слишком дорожил своим временем, чтобы тратить его на застолья, на рассуждения, которые так любит наша интеллигенция «за пивком», «за коньячком». Нелюдимость, жесткость, категоричность в суждениях быстро стали оцениваться как заносчивость, даже спесивость. Еще бы, как же равнодушно отнестись к всенародной, а потом уже мировой известности тем писателям, которые имеют и чины, и награды, переиздают одни и те же книги по два, а то и по три раза в год?
Естественно, надо осадить «выскочку». Тем более что и сам Александр Исаевич дает для этого поводы: он не идет на уступки, когда надо бы уступить ради нового наступления.

«Белый бакен»

Для тех, кто входил в литературу в шестидесятые-семидесятые годы, конечно же, Солженицын был примером творческого служения писателя. Жадно читалось все, что выходило из-под его пера, хотелось знать и подробности его биографии, его теперешнюю жизнь. Когда друг моей юности поэт Евгений Маркин позвал погостить к себе в Рязань, я с радостью откликнулся. Тем более, Женя писал, что он один из тех немногих, кого Исаич принимает у себя — как известно, после отсидки Солженицын поселился в деревне под Рязанью. Встретиться с Александром Исаичем не удалось, потому что он оказался в отъезде. А когда я вернулся домой, меня, литсотрудника молодежной газеты, вдруг вызывает на беседу секретарь обкома партии и спрашивает дружески: «Как провели отпуск? Говорят, были на родине Есенина?» И получив утвердительный ответ, как бы мимоходом спрашивает: «Говорят, и у Солженицына побывали?» Внутренне я так и обомлел: вроде если о поездке и говорил, то уж про Солженицына никому и не заикался… Ответил так, как было на самом деле, высказался, что отношусь к Солженицыну как к выдающемуся писателю. Отечески наставляя меня, секретарь сказал, что нельзя поддаваться эмоциям. «Солженицын талантлив, кто спорит, но нам с вами нельзя забывать, что мы бойцы идеологического фронта», — в этом духе он что-то говорил, отпуская меня из просторного кабинета. А я не переставал удивляться тому, что здесь, в Калининграде (я тогда хотел устроиться на китобойную флотилию, потому и оказался на западе России) знают о моем намерении встретиться с писателем. Каково же было моему другу и тем, кто действительно с ним встречался? Какая же слежка была устроена за самим Солженицыным?
Все перипетии исключения Александра Исаевича из членов Союза писателей в Рязанской организации, а потом в Москве описаны им в книге «Бодался теленок с дубом». Я же вспоминаю те годы только по одному, очень важному обстоятельству. Евгений Маркин написал прекрасное стихотворение «Белый бакен», опубликованное в «Новом мире», где под видом бакенщика, фронтовика, у которого, когда он «заиграет песни вдруг», «седые чайки» клюют угощенье «прямо с рук», был изображен, конечно же, любимый Женей и всеми нами писатель, которого стала все сильнее давить правящая элита. О ком идет речь в стихотворении, становится понятно, когда поэт пишет:
…Каково по зыбким водам
у признанья не в чести
ставить вешки пароходам
об опасностях в пути!
Ведь не зря ему, свисая
с проходящего борта,
машет вслед: — Салют, Исаич! — 
незнакомая братва.
Женя Маркин был не из «незнакомой братвы». На том собрании, где Солженицына исключали из Союза писателей в Рязани, Маркин, несмотря даже на уговоры «подсудимого», вместе с еще одним писателем голосовал против исключения его из Союза. Этот поступок вкупе с «Белым бакеном» дорого обошлись моему другу — он оказался в исправительном учреждении для алкоголиков, куда его отправили «лечиться для его же блага». Печатать Маркина сразу же перестали, в «учреждении» его подвергали унижениям.
Пишу об этом потому, что в «Теленке» о Маркине Солженицын вообще не упоминает. Но ведь это был не «проходной момент» в его жизни — то собрание, та беззаветная любовь молодого поэта.
Да, бывали в судьбе Солженицына и другие, еще более трагические эпизоды с теми, кто ставил на карту даже свою жизнь, спасая его рукописи, за которыми гонялись смышленые и ловкие ребята из КГБ. Известно, что машинистка, хранившая рукопись его «Архипелага», которую обнаружили сотрудники КГБ, покончила с собой. Но мало кто знает, что поэт Евгений Маркин, которого сегодня так чтят в Рязани, где увековечена его память, безвременно ушел из жизни еще и потому, что после «лечения» оказался надломленным душой. Поэты не такие стойкие, как прозаики. Они, по слову Высоцкого, «ходят пятками по лезвию ножа и режут в кровь свои босые души».
Солженицын выстоял, но к тому времени, о котором я говорю, его путь к Богу еще только начинался, душа была нацелена более всего «на обличение», а не на защиту и жертву за «други своя». Он шел к цели другой — сказать ту правду, которая более всего жгла и мучила его — правду, которую он высказал в «Архипелаге ГУЛАГ». И ради этой глобальной цели, к которой он продолжал идти, ему постоянно надо было помнить о том, какой грозный противник перед ним, и думать, как его победить. Все остальное, хоть и отзывалось в нем, но не так, как в распахнутой душе Жени Маркина.
В 1974-м, когда Солженицына выслали из СССР, Евгений Маркин воспринял это как трагедию. Он в то время находился «на лечении». И вот оттуда, в стихотворении «Прощание с гвардии капитаном», он выкрикнул:
А я, к колючке прикасаясь,
через запретную черту
ему кричу: — Прощай, Исаич!
Твое мне имя — угль во рту!
Как ты, тоскуя по Рязани,
бреду один в подлунный мир.
…И ястребиными глазами
мне в спину смотрит конвоир.

«Изгнание бесов»

С этого времени Солженицына стали воспринимать по-другому: у нас как врага, а на Западе как орудие, которое будет стрелять по нашей стране самыми разрушительными снарядами. Но не тут-то было: интервью он дает крайне редко, в свой дом, в штате Вермонт, мало кого пускает. Ему опять надо беречь свое время: он приступает к многотомной эпопее «Красное колесо», исследуя истоки, причины и все повороты красных революций в России. Он не бежит на «свободные» радиостанции. Не торопится, как многие другие эмигранты, заявить о своей верности западной демократии и власть предержащим. Более того: в знаменитом интервью газете «Таймс» он говорит такое, отчего все, кто хотел использовать его в своих политических целях, только изумленно разводят руками, просто опешив. Оказывается, что он на Западе и в США видит ожиревшее, не способное сопротивляться грядущей мировой катастрофе общество, которое, как спектакли, наблюдает за трагическими событиями на Востоке и в Восточной Европе. В мире «потолок уже треснул», скоро обвалится, а США и Запад благоденствуют, никто не борется с экспансией коммунизма. В СССР эти заявления только укореняют позицию властей: видите, кого вы защищали, говорят они приверженцам «социализма с человеческим лицом». Он наш враг, зовет капиталистов активно бороться с нами. А западные демократы устами знаменитого английского философа Бертрана Рассела отвечают: «Лучше быть красным, чем мертвым». И никто не говорит, какова же позитивная позиция писателя. А она заявлена с предельной четкостью: все беды идут оттого, что и в России, и в США, и в Европе отступили от Бога, Христианские идеи сменили самым оголтелым прагматизмом, духовную жизнь утратили почти полностью. Все борются «за права», ни слова не говоря о том, что свобода накладывает на каждого человека обязанности, требует высокой ответственности.
В том интервью он дает ответ, который как прожектором освещает и сегодняшнюю церковную жизнь: «Не дело Церкви вмешиваться в политические проблемы, потому что свергая один режим, можно установить еще худший. Надо иметь постоянный высший ориентир, соотносить свои действия с Богом». И еще говорит слова, которые в равной степени относятся как к вождям, так и к простому человеку во всех странах:
«Надо иметь очень сострадающее сердце и очень чуткую душу, чтобы воспринять чужое страдание».
Он и сам старается жить именно так, чтобы иметь такое сердце и такую душу. Это не всегда ему удается, но то, что он стремится к этому — очевидно. Работает он по восемь-девять часов в день, детей, а у него их трое, воспитывает в Православном духе. У него есть церковь, где он и исповедуется, и причащается Святых Христовых Таин. Его шаги ко Христу теперь более тверды. И если в пронзительном «Матренином дворе» эта Христова вера так сильно выразилась чувственно, интуитивно, то теперь в его художественных произведениях и в публицистике Православные, русские исконные ноты звучат осмысленно и год от года громче. Замечательный священник и Православный писатель Русской Православной Церкви в Америке протоиерей Александр Шмеман очень верно написал о Солженицыне, его непримиримости как к коммунизму, так и к современной капиталистической демократии: «Его творчество — это по сути дела изгнание бесов».
И в самом деле: его книги, его творчество есть следование традициям русской классической литературы, которая по сути своей в лучших своих образцах всегда была Православной и тем самым изгоняла бесов.

«Обустроить Россию»

На чужбине он прожил двадцать лет. Еще в 1983 году, в том же интервью газете «Таймс» он сказал, что коммунизм обязательно рухнет и в нашей стране. «Я надеюсь, что еще при своей жизни вернусь на Родину». Заявление это казалось утопическим, но оно сбылось, как и многие другие провидческие его слова о России и ее положении в мире. Исходил он в своих заявлениях прежде всего из колоссального знания истории Родины, которое он накапливал год от года. Но кроме уникальной работоспособности, организованности было еще нечто, помогавшее ему. В самом деле: разве не поразительно, что он прошел войну и остался жив; лагерь, тюрьмы тоже прошел — и опять жив; заболел раком — и вылечился; еще раз смерть дышала ему в лицо, когда в толчее магазина его уколол иглой, отравленной ядом, какой-то молодчик; был объявлен предателем Родины и выслан за рубеж — и не сломился; был оклеветан в нашей и зарубежной прессе много раз — но и это не помогло его сломать; КГБ расставило сети, чтобы прикончить его в Европе, а он уже был в Штатах. И это еще не все факты его биографии, которые мы знаем. Что это — случайности? Везение? Нет. Даже атеисты-скептики тут призадумаются. А всякий верующий человек скажет: Промысл Божий.
По этому поводу он и сам сказал в документальном фильме «На последнем плесе», о котором я уже упоминал:
«Конечно, у Бога есть Свой Промысл о России. Но он не будет разгадан и не свалится нам в руки, как подарок. Надо каждому из нас трудиться, чтобы понять Божий замысел».
Вот так он и поступал, конечно же, осознавая свое предназначение, но и делая все, чтобы оправдать его, а не растратить свою жизнь по пустякам.
Вернувшись на Родину, он увидел ужасную картину и, конечно же, не мог не сказать, «как нам обустроить Россию». Его мысли не понравились новой власти, и его после аплодисментов быстренько отлучили от эфира, который сначала щедро давали на телевидении. Он говорил и говорил о демократии, которая не строится за «пятьсот дней». Нужно усилие самого народа. Демократическое государство должно строиться «снизу», а не «сверху». Надо вспомнить о том, что уже было в России. И тогда впервые прозвучало это слово: земство.
Он приехал в Самару летом 1995-го. Назвали это совещание «Земскими чтениями». Заседание происходило в большом зале областной администрации. Я сел за первый стол. Рядом, в проходе, поставил оператора — готовил очередную Православную программу «Путь», которую делал на телеканале СКАТ. Предполагал взять и интервью у писателя.
Вот он зашел в зал — в рубашке защитного цвета, в простых брюках, с офицерской полевой сумкой. Прошел не в президиум, а сел за тот же стол, где сидел и я. Вошел губернатор Константин Титов, улыбающийся, как всегда элегантный. Приветливо поздоровался с Александром Исаичем, пригласил его в президиум. Солженицын вежливо отказался. Легкая ироническая улыбка тронула лицо губернатора, и он направился в президиум открывать совещание.
Я не столько слушал дежурные слова о пользе самоуправления, которое, как оказалось, успешно развивается в области, сколько украдкой поглядывал на своего знаменитого соседа и на его офицерскую сумку в тонких трещинах. Мне даже показалось, что эта сумка — памятная, с войны. И подумал: как же мне повезло — наконец-то увидел его, да еще и сижу рядом. Первую книжку первого восьмитомного собрания его сочинений я принес с собой. Вынул ее из портфеля. Боковым зрением он, конечно же, это заметил, хотя записывал в блокнот то, что говорилось с трибуны. Потом дали слово и ему.
Говорил он, как всегда, с подъемом, четко формулируя свои мысли — о земстве, опыт которого надо учесть и развить. О губительности формализма, который здесь недопустим. О том, что первые ростки самоуправления легко загубить. Что Самара может стать первопроходцем в этом важнейшем звене построения нового государства.
Вроде бы его идеи приняло руководство. Но, увы, Самара не стала «первопроходцем» — идеи Солженицына тогда не претворились в жизнь. Губернатор увлекся тогда другими идеями.
Интервью Александр Исаевич дать согласился, узнав, что я делаю Православную программу. Говорил, что вера необходима. Но пока она похожа на первые ростки, пробивающиеся сквозь асфальт. Хотелось поговорить с ним подробней, но его уже ждало начальство. Он подписал мне книгу, сфотографировались на память. Вместе с сопровождающим его чиновником он стал пробиваться сквозь толпу людей, уже окруживших нас.

«Писатель — подмастерье Бога»

Многочисленные статьи, фильмы о Солженицыне не выразили того, что удалось режиссеру Сергею Мирошниченко в фильме «На последнем плесе». Снималась картина к 85-летию писателя. Сам Солженицын подводит итог прожитой жизни и говорит многое, что так прямо не говорил прежде.
«Всех писателей надо делить не по «измам», — говорит Александр Исаич, имея в виду методы и литературные течения — реализм, символизм, модернизм и т.д., — а по тому, верит писатель в Бога или не верит».
И развивая эту мысль, он с мудростью, которая есть и в его облике, и в самой осенней природе, на фоне которой он снят, сидящий на скамеечке у своего последнего приюта в Подмосковье, он неторопливо рассуждает, что тем писателям, которые не верят в Бога, свойственно ставить себя на Его место, мнить из себя Творца всего сущего. Кончается с такими писателями все очень плохо — чаще всего трагически, потому что они неизбежно надрываются. Но если писатель понимает, что он всего лишь подмастерье у Бога, тогда его судьба складывается совсем по-другому.
Эти слова — итог долгих размышлений писателя, итог его жизни. И этот итог замечательно показан — в детях, которые выросли, воспитанные в Православии, замечательными людьми — Игнат Солженицын, например, выдающийся пианист и дирижер, известный всему музыкальному миру; внуках, подрастающих такими, как их отцы и матери; во всем укладе этой семьи -русской, Православной, которой можно только любоваться и радоваться, что такие семьи еще есть у нас в России. И конечно же, нельзя не сказать о Наталье Дмитриевне, всю свою жизнь подчинившей служению мужу. Почему она это сделала, Наталья Дмитриевна отвечает просто: «Потому что я люблю его. И потом, мне всегда с ним интересно». Глядя на нее, невольно думаешь о другой такой же подвижнице — Анне Григорьевне Сниткиной, жене и верной помощнице Федора Михайловича Достоевского во всех его трудах, болезнях, скорбях и радостях.
А ведь снят фильм пять лет назад. И не каким-нибудь неизвестным режиссером-документалистом, а одним из самых именитых кинематографистов, удостоенных за свои работы десятком международных и отечественных премий. Невольно подумаешь о том, как у нас относятся к показу фильмов с Православными идеями! Только смерть писателя открыла дорогу этому фильму на телевидение…
Я знаю Сергея Мирошниченко по Свердловской киностудии, когда он после ВГИКа начинал свою работу и снял первый свой фильм, который сразу же обратил на себя внимание — назывался он «Госпожа тундра». Запомнил его потому, что он впечатлил меня, и я написал о нем. А еще запомнил Сергея потому, что встретил его в церкви и очень обрадовался этому. Говорю это к тому, что неверующий человек не сделал бы такое кино, как «На последнем плесе».
Таким, какой он в этом фильме, говорящий последние слова, и запомнится Александр Исаевич Солженицын — сидящий на скамеечке среди золотых берез, елей, кленов. Умиротворенный, уже без ожесточенности рассуждающий о России, о вере, о себе. В простой рубашке, бородатый, с огромным лбом, с лицом, на котором запечатлелся несказанный осенний свет. Очень похожий на Православного старца.
«А как же смирение?» — раздается из-за кадра вопрос автора фильма.
«Так в этом и противоречие, — слегка улыбнувшись, отвечает Александр Исаевич. — Я в Экибастузе, когда заключенные бунтовали, вместе с ними был. Под пулями…»
И в этом он весь — не хрестоматийный, политый елеем «борец за права человека», а борец, как он мудро и дальновидно сказал, «за сбережение народа», имеющего свой путь, свою веру, свое предназначение, которого он должен добиваться своим упорным каждодневным трудом.

На снимке: Александр Солженицын на Земских чтениях в Самаре, 1995 г. Справа — Алексей Солоницын.

Алексей Солоницын

писатель, кинодраматург, г. Самара

22.08.2008