Рёбра северовы

«Благокоренным радованием всея земли: горы Сионския, ребра северова, град Царя Великаго»
(Пс. 47, 3).

Путевые размышления

Глава 1.
Дорога на север

Весной и в начале лета в Мурманск из Санкт-Петербурга нужно ездить на поезде…
Сидишь в полупустом вагоне, а за окном, как страницы дивной книги, проносятся леса и каменистые поля, величавые озера и бурливые речки, небольшие станции и редкие городки…
Подпорожье… Свирь… Ладва-Ветка…
Перелистываются страницы дорожной книги, и кажется, что здесь сказано самое главное о тебе. Но пересказать это словами невозможно, для этого надо самому сесть на поезд, устроиться возле окна и почувствовать, как входит в тебя север.

1.
Май приближается к середине, и весна проступает из темно-зеленых ельников, окутывая невесомыми зелеными платьицами березки и осинки, рассыпая обрывки зелени по железнодорожным откосам…
Но в Петрозаводске поезд выходит к Онежскому озеру и дальше — Шуйская, Кондопога — идет вдоль вытянутой на север рачьей клешни Онежского озера. За окном вагона — еще больше большой и малой воды, то вплотную подступающей к железнодорожным путям, то сквозящей за стволами сосен…
Это уже Карелия…
Это безконечные сельги — гряды вытянувшихся чуть наискосок движению поезда кряжей, поросших густым лесом…
Исходивший эти края вдоль и поперек М.М. Пришвин говорил, что тут всегда чувствуешь, как тебе хорошо и больно.
«Хорошо, потому что в этой тишине ожидаешь такую светлую, чистую правду. И больно, потому что внезапно из далекого прошлого выбегают серенькие мысли, как маленькие хвостатые зверьки. Это северная природа потому и волнует, потому так и тоскует, что в ней глубокая старость, почти смерть вплотную стоит к зеленой юности, перешептывается с ней. И одна не бежит от другого».
С прибывающими километрами пути весенней зелени становится все меньше. Когда открываются озерные пространства, сплошной стеною стоят над темно-синей водой ели и сосны.
Леса, болота, скалы…
И чем дальше продвигается поезд на север, тем больше становится холодного солнца.
Когда прибыли в Медвежью Гору с ее зеленым похожим на теремок вокзалом, время приближалось к девяти часам вечера, но ярко светило солнце и высоким было голубое с белыми облаками небо…
Только очень холодно было…

2.
В Медвежьей Горе поезд прощается с Онегой.
Дальше наш путь — вдоль знаменитого Беломорско-Балтийского канала, носившего поначалу имя И.В. Сталина.
Самого канала из окна вагона почти не видно, только иногда расплескивающейся озерной водой подступает он к железнодорожным путям, но сереньких мыслей, этих маленьких хвостатых зверьков, набегает с той стороны столько, что они скрывают собою все…

Строился канал необыкновенно быстро.
18 февраля 1931 года Совет Труда и Обороны СССР принял решение о начале строительства, и вскоре вдоль железнодорожного пути до того места, где Мурманская железная дорога подходит к Онежскому озеру, начали сколачивать деревянные бараки, чтобы разместить в них конторы и административные службы.
Медвежья Гора стала тогда главной резиденцией начальства Беломорстроя Лазаря Иосифовича Когана и Якова Давыдовича Раппопорта. Здесь же разместилось и управление Беломорско-Балтийского исправительно-трудового лагеря, возглавляемого Семеном Григорьевичем Фириным.
Ну а самих заключенных развезли по лагпунктам вдоль трассы канала, и уже 16 октября, когда ударили первые морозы, начались строительные работы, а через полтора года, 28 мая 1933 года, в шлюз № 1 вошел пароход «Чекист», чтобы провести через повенчанскую шлюзовую лестницу первый караван судов. 4 августа 1933 года товарищи Коган, Раппопорт и Фирин были награждены орденами Ленина, поскольку, как выразился А.М. Горький, впервые сумели применить «в таком широком объеме систему «перековки» людей».
Арифметика «перековки» впечатляет и сейчас…
Длина канала 227 километров. 190 километров приходится на реки и озера, и только 37 километров трассы были прорыты.
Если прикинуть, что из 280 000 заключенных, которые участвовали в строительстве, погибло около 100 000, то выходит, что на каждый прорытый километр канала орденоносцы Коган, Раппопорт и Фирин положили по две тысячи семьсот «каналоармейцев». То есть по одной человечьей жизни на каждые 37 сантиметров канала…

3.

Арифметику «перековки» — человеческая жизнь за каждые 37 сантиметров канала! — Сталин сумел распространить и на самих творцов этой арифметики…
И разве случайно, что эта цифра, положенная в основание арифметики «перековки», так точно зарифмовалась с 37-м годом, когда специалисты по «коллективноорганизованной энергии людей» сами в нее и были обращены.
Хотя, конечно, не И.В. Сталин придумал эту рифму. Ее породили здесь, на ребрах Северовых, высвободившиеся из уз Христианства «духи злобы поднебесной»…

5.
От города Сегежа на северо-западном берегу Выгозера начинается собственно беломорский участок канала…
Еще в Сегеже в тридцатые годы был построен «гигант промышленности» — целлюлозно-бумажный комбинат.
Как и канал, комбинат строили заключенные.
Здесь был СегежЛАГ.

В нашей семье с этим лагерем связана жутковатая история судьбы моего дяди Владимира Александровича Попова.
Он родился в селе Остречины на Свири и в 1931 году ушел на службу в армию, а когда через пять лет приехал в отпуск в Остречины, на нем была форма лейтенанта НКВД.
В Остречинах к этому времени разместили лагпункт СвирьЛАГа. И хотя остречинские колхозники жили семейно, но в остальном колхозная жизнь ничем не отличалась от зэковской. Поэтому-то появление Володи, ставшего офицером НКВД, потрясло односельчан.
Это был как бы прорыв в ту жизнь, куда русским доселе ход был запрещен. В новенькой офицерской форме лейтенант Володя влюбил в себя за время отпуска всех колхозных барышень.
Но это была его последняя встреча с семьей.
В 1937 году пришло сообщение, что Володя застрелился.
Хоронить его в Сегежу ездили втроем — бабушка, мама, тетушка. Здесь и узнали они подробности душераздирающей истории…
Оказалось, что лейтенант Володя влюбился в ссыльную поселенку. Любовь была взаимной, но роковой — когда о романе узнало на¬чальство СегежЛАГа, молодому лейтенанту приказали отбыть на новое место службы.
Дальнейшие события — что-то среднее между драмой Шекспира и блатным романсом. Вернувшись в барак, Володя обо всем рассказал возлюбленной. Рядом сидела овчарка и — соседи слышали — скулила, как скулят собаки, почувствовав покойника.
Разлучаться сегежским Ромео и Джульетте было страшнее, чем потерять жизнь.
Лейтенант достал пистолет и обнял любимую.
Первым выстрелом он застрелил овчарку.
Вторым — возлюбленную.
Третью пулю вогнал в свое сердце.
Было ему всего двадцать три года…

Слез по лейтенанту Володе в Остречинах пролили — реки. И все: и мама, и тетушка, и мой отец — многие годы спустя вспоминали, как, уезжая из Остречин, на прощальном застолье вдруг затянул Володя песню…
Вот умру, вот умру я…
Похоронят меня…
И родные не узнают,
Где могилка моя…

Дальше он петь не смог, закрыл руками лицо и заплакал. Песню подхватил дед:
На мою на могилку
Уж никто не придет.
Только раннею порою
Соловей пропоет.

Насчет того, что никто не узнает, где могилка его, молоденький лейтенант НКВД не угадал. Похоронили Володю на городском кладбище в Сегеже, но у песни свои законы, и переделать их не могут никакие жизненные обстоятельства.
Здесь песня тоже оказалась сильнее и правдивее реальной жизни.
После похорон никто из родных на его могиле не был, и что сейчас осталось от нее? Наверное, ничего…

6.
Поезд покачнулся и медленно двинулся дальше на север мимо тускло блистающей за деревьями большой и красивой воды.
Надвоицы… Шавань… Идель…
Здесь для устройства Беломорканала использована долина реки Выг, и широкие плесы на трассе, как сказано в путеводителе, чередуются с узкими шлюзованными участками.
Глядя на ползущий от воды белоночный туман, я вспомнил, как однажды, листая сборник стихов Геннадия Шпаликова, наткнулся на грустное стихотворение:

Я с псом разговаривал ночью,
Объясняясь, — наедине, — 
Жизнь моя удается не очень,
Удается она не вполне…

Читая эти стихи, я почему-то вспомнил историю, случившуюся в тридцатые годы в Сегеже, а когда добрался до строк, написанных Шпаликовым за год до его самоубийства:

Отпоют нас деревья, кусты,
Люди, те, что во сне не заметим,
Отпоют окружные мосты,
Или Киевский, или ветер.

Да и степь отпоет, отпоет,
И товарищи, кто поумнее,
А еще на реке пароход,
Если голос, конечно, имеет…

— даже перехватило дыхание. Несмотря на полное несходство деталей пейзажа, возникло совершенно определенное ощущение, будто я брожу по сегежскому кладбищу, на котором никогда не был.
Пытаясь отделаться от навязчивого, мучительного ощущения сходства, я отыскал биографию знаменитого киносценариста и с удивлением узнал, что Геннадий Шпаликов родился в Сегеже 6 сентября 1937 года.
…В тот самый день, когда там оборвалась жизнь лейтенанта НКВД Владимира Александровича Попова!
Ничего не связывало семью инженера Федора Григорьевича Шпаликова, работавшего на строительстве Сегежского целлюлозно-бумажного комбината, с никому не известным лейтенантом, работавшим в охране СегежЛАГа…
Но перелистываешь сборник его сына, и кажется, что из той сегежской трагедии и рождаются пронзительные стихи…

Я к вам травою прорасту,
Попробую к вам дотянуться,
Как почка тянется к листу,
Вся в ожидании проснуться.

И тот полублатной романс, из которого словно бы переписана душераздирающая история чекистской любви, тоже отыскался в сборнике…

Было холодно и мокро,
Жались тени по углам,
Проливали слезы стекла,
Как герои мелодрам.
Вы сидели на диване,
Походили на портрет.
Молча я сжимал в кармане
Леденящий пистолет.
Расположен книзу дулом,
Сквозь карман он мог стрелять,
Я все думал, думал, думал — 
Убивать, не убивать?

7.
Проснулся я часа в три ночи, уже за Кемью, когда наш поезд шел вдоль берега Белого моря…
Энгозеро… Лоухи… Чупа…
Как отголоски языческих преданий, звучат здешние названия…
Было по-прежнему светло, и воочию можно было разглядеть, что поезд наш под действием каких-то колдовских чар явно заплутал в календаре…
Куда подевался май месяц, из которого мы приехали?
Вокруг — на земле, на скалах, на деревьях — лежал снег…
Это начиналась Мурманская область, и все явственнее проступали в карельском пейзаже черты Лапландии — студеной земли с промозглыми пронизывающими ветрами, со снежными бурями, с коротким летом.
Полярные Зори… Апатиты… Оленегорск… Лапландия…

«Лапландия — это край мрачных скал, омываемых ледяным морем, с крикливыми базарами чаек и гаг, край поседевших, лохматых ельников и морошковых болот… — пишет в книге «Жизнь, обычаи и мифы Кольских саамов в прошлом и настоящем» Надежда Большакова. — Здесь камни цветут мхом и кустарниками ягод, а на спинах великанов-валунов стоят причудливые, корявые сосны, расходятся в «танце» низкорослые березки, и поднимается настроение, глядя на это чудо природы, а карликовый мелколистник так заплетет по тундре редкие тропы, что пробираешься по ним с трудом. Лапландия — край суровый и нежный, край черной полярной ночи и белого летнего дня… Дантовым адом воспринимали ее люди пришлые, но для коренных жителей — это колыбель, мать, отчий дом, где каждая березка, каждая сосенка словно родные…
А сколько осенних красок в природе Лапландии! Она, словно вобрав в себя все цвета радуги, выплескивает их на людей. Здесь осень звенит в лимонно-оранжевые колокола. Рыжие, бурые, золотые листья берез и рябин на фоне черных гор, зеленых сосен и елей завораживают. Вечерами очертания сопок оживают, затевая немыслимые игры света и тени, пробуждая воображение, создавая сказочные образы».

Но сейчас был май, и все цвета радуги сливались в две краски: темно-серого пространства земной тверди и светло-серого пространства воды и неба… Радостно стукнуло сердце, когда мелькнуло впереди ярко-оранжевое пятнышко. Но поезд промчался мимо, и этот яркий мазок в сером пейзаже оказался куртками путевых рабочих, сгрудившихся в стороне от пути.
Суровый край…
Неслучайно поэтому коренные жители этого края — саамы или, как их называли раньше, лопари, приобрели среди других народов славу закоренелых язычников — так повседневно и буднично общались они с «духами злобы поднебесной»…
«Ни один народ на земле не занимается столько волшебством и чародейством, как лопари»… — отмечал в XVI веке английский посол Джильм Флетчер.
Русские — новгородские сборщики подати! — начали появляться на Мурмане еще в XI веке, но селиться здесь постоянно русские стали позднее, когда обезпеченной оказалась защита от чар и колдовства… Появление в XV веке первых поморских селений на Терском берегу Белого моря напрямую связано с деятельностью Николо-Карельского монастыря, основанного преподобным Евфимием Карельским на месте нынешнего Северодвинска.
Сопостники преподобного Евфимия шли вдоль берега Белого моря, возводя на своем пути Никольские храмы. «От Холмогор до Колы тридцать три Николы» — закрепляя эту дорогу иноческого подвига, говорит поговорка.
Ну а в конце XV — начале XVI веков пришла пора московского освоения края…

Кольский предел Святой Троицы

Говорят, что почки на вербах в Мурманске распускаются не на Вербное воскресенье, а только на Троицу…
Эта примета народного календаря при внимательном рассмотрении оказывается нагруженной духовным смыслом большим, чем его способно вместить обычное фенологическое наблюдение.
Московский этап присоединения кольской земли начинается не с выдвижения воинских отрядов для сбора податей, а с проповеди, которую повели здесь подвижники-просветители, преподобные Феодорит Кольский, Трифон Печенгский, Варлаам Керетский.
Известный рассказ Архимандрита Павла (Груздева) о поездке Архиерея по Белому морю напрямую с тремя мурманскими преподобными не связан, но простодушное Православие его сродни народным преданиям о Феодорите Кольском, Трифоне Печенгском и Варлааме Керетском…
«Едет Архиерей по морю молиться в Соловки, в монастырь. И глядит, что-то народ показывает на островок.
— Владыко, все утверждают, что на том островке три святых человека живут.
Архиерей приказал корабль остановить, спустился в шлюпочку и поплыл со своими приближенными на этот островок. Подъезжает. Стоят трое, Бог знает во что одеты — в лаптях ли, босиком ли. Кланяются. Владыка их перекрестил.
— Ну, расскажите, добрые люди, кто вы и сколько здесь пропадаете.
— А мы не знаем, Владыко, сколько годов — может, двадцать, а может, тридцать. Мы были рыбаками, промышляли рыбу на этом море. Поднялась сильная буря, все разметало. Мы трое на доске дали Богу обещание: «Господи, если очутимся на земле, с этого места не уйдем, будем жить до конца нашей жизни». В год раз к нам приезжают священники с материка, нас исповедуют.
— Ну, это ладно, вы выполняете свою обязанность. А как молитесь, главное?
— Да Владыко, какие мы молитвенники! Учили аз, буки, веди, да и то не научились. А знаем, что на небе Святая Троица — Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святый. И мы — это Вася, это Ванька, это Илюшка — сами сочинили молитву: «Трое вас и трое нас. Помилуй нас».
— Ой-ой-ой! Надо учить вот такую молитву: «Отче наш, Иже еси на небесех…»
Выучили молитву. Благословил их Владыка и поплыл на лодке на свой корабль, а сам думает: «Какие еще люди есть на Святой Руси!».
Темная ночь. Архиерею не спится, ходит по палубе, да и глядит…
В той стороне, где остров — зарево!
«Ой, — говорит, — наверное, тех чудаков домишко горит!».
Расстроился. Жалко бедных людей! А свет все ближе, ближе… Архиерей протирает глаза — разглядел, а это те трое подхватились за руки, да и бегут.
— Владыко, мы забыли молитву! Давай снова учить!
Архиерей говорит:
— Милые люди! Я у престола Божия стою, облачен от Бога высшей властью священства, все молитвы знаю, но по морю я бегать не умею! Мне не пробежать. А вы только и знаете: «Трое вас и трое нас, помилуй нас», но у вас чистое сердце. Пойдите с Богом на свой святой остров и живите и молитесь так, как вы молитесь!».

Общеизвестно, что Император Александр III и его сын Николай II провели железную дорогу к берегу Баренцева моря и заложили Мурманск.
Менее известно, что основания для этого строительства были не только военные и экономические, но прежде всего нравственные…
«Император поручил мне поехать на Север, познакомиться с ним и узнать, нельзя ли найти там такого рода незамерзающую гавань, где можно было бы строить большой военный флот, такую гавань, которая послужила бы нам главной морской базой… — пишет С.Ю. Витте. — Император указывал мне на то, что когда был голод на Севере, то было очень трудно бороться с голодом, и многие умирали только из-за невозможности доставки туда хлеба; при этом Император высказывал мне такого рода мысль — свою мечту, — чтобы на Север была проведена железная дорога, чтобы край этот, интересы которого он принимал очень близко к сердцу, не был обделен железными дорогами. Он говорил мне о том, как бы он был рад, если бы ему удалось видеть там железные дороги, которые обезпечили бы этому краю подвоз хлеба на случай будущих голодовок»…
Свидетельство чрезвычайно интересное.
Император Александр III ставит сугубо военно-стратегическую задачу, и уже сама постановка ее подразумевает абстрагирование от людских неудобств и горестей, но именно эти «частности» и выдвигаются как самые важные в обосновании задачи: «было трудно бороться с голодом», «чтобы край не был обделен железными дорогами»…
Император Александр III являл собою образ благоверного служения, где пути устроения, развития и защиты Отечества совпадают с путями спасения собственной души, и нравственное не только не противоречит государственному, но помогает найти верные в стратегическом плане решения…
Увы… Реализовать план строительства порта в Екатерининской гавани на Мурмане Александру III не удалось. Незадолго до кончины он сделал соответствующую резолюцию на докладе С.Ю. Витте, но издать необходимые указы не успел. 20 октября 1894 года в Ливадии оборвалась его жизнь.
«Не плачь и не сетуй, Россия! — записал в этот день святой праведный Иоанн Кронштадтский. — Хотя ты не вымолила у Бога исцеления своему Царю, но вымолила зато тихую, Христианскую кончину, и добрый конец увенчал славную Его жизнь, а это дороже всего!»
Исполнил волю отца Император Николай II.
4 октября 1916 года Епископ Архангельский и Холмогорский Нафанаил заложил в Мурманске бронзовую плиту с памятной надписью в основание будущего городского собора во имя Святителя Николая, но построить собор не успели. Уже при советской власти, дабы никто и помыслить не мог о духовном благоустройстве мурманской земли, на готовом фундаменте возвели Дом культуры имени Кирова.  
Мурманск остался практически без церквей…
Ну а без церквей невозможно выстроить русский город.
Вообще советский период истории Мурманска в архитектурном плане чрезвычайно беден… Кроме схожих с бараками многоэтажек, которые можно найти в любом городе, здесь почти нет ничего характерного только для Мурманска.
Побродив с директором Мурманского областного издательства И.Б. Циркуновым по центру города, я из экзотики только челюсть кита и обнаружил.
Посеревшая от времени, она лежала во дворе-сквере, и в ее полудуге скопился так и не пережеванный городской мусор — банки из-под пива и пустые бутылки…

Окончание следует

Николай Коняев

г. Санкт-Петербург

26.03.2009