«Я — подданная русских захолустий…»

Стихи поэтессы Дианы Кан.

+++
Пора крещенских водосвятий…
Ты поутру пораньше встань.
Мы, помолившись у распятий,
Молчком пойдем на иордань.

По два ведра на коромысле,
Что всклянь полны святой водой,
Прогнавши суетные мысли,
Мы в избу принесем с тобой.

Не сыщешь лучшего лекарства
От хворей всех и всех скорбей.
Зачем нам ехать за три царства
Или за тридевять морей?

Дед тихо стонет на полатях.
Сестрица дышит горячо…
Всем хватит Божьей благодати,
Покуда с нами Бог еще!

+++
Михаилу Чванову

Табынская икона Божьей Матери,
Дожди хлестали Твой Пресветлый лик.
Вилась дорога поминальной скатертью,
Вела за ледяной Карасарык.

Рубцом легла передовая линия
Последней бранной воле вопреки,
Где, как лампасы яицкие синие,
Китайские сияют ледники.

Ужель забыл про атамана Дутова
Высотками застроенный Форштадт?
Яицкий ветер не окреп покудова,
И корни русские во льдах азийских спят.

Прощаю вас, дома многоэтажные,
За то, что, вырастая без корней,
Вы вознеслись, надменные и важные,
Над стороной растоптанной моей.

Средь суеты станичной вдруг почудится -
Не помнящий ни дедов, ни отцов,
Сидит малец на лавочке и щурится
На цепь чужих заснеженных венцов.

Но, если приглядеться вдаль внимательно,
Сверкнет во мгле мерцающий ледник…
Табынская икона Божьей Матери,
То светит Твой неугасимый лик.

+++
Отзвенели знойные мониста.
Утекли раздольные шелка.
Я очнулась… Надо мною мглисто
Плыли грозовые облака.

Вслушавшись в заоблачные стоны
И некстати улыбаясь, я
Кулаки раскрыла, как бутоны,
В предвкушеньи смертного гвоздя.

Вылетая из темницы тела
Раненою ласточкой, душа
На ладонь Господнюю летела,
Крыльями разбитыми шурша.

Мне ль, достигшей возраста Христова,
Суету сует сжимать в горсти?
Время надевать венец терновый,
На Голгофу тяжкий крест нести.

Сказ о Волге
Плывущая вдаль по просторам, как пава,
И речь заводящая издалека,
Собой не тончава, зато величава
Кормилица русская Волга-река.

По чуду рождения ты — тверитянка.
Слегка по-казански скуласта лицом.
С Ростовом и Суздалем ты, угличанка,
Помолвлена злат-заповедным кольцом.

Как встарь, по-бурлацки ворочаешь баржи -
Они и пыхтят, и коптят, и дымят…
Нет-нет да порой замутится от сажи
Твой, матушка, неба взыскующий взгляд.

Устанешь под вечер… Позволила б только
Водицы испить с дорогого лица,
Красавица Волга, работница Волга,
Заботница Волга, сказительница.

Покуда студеной водицы вкушаю,
Мне шепчут о чем-то своем камыши,
Лениво закат над рекой догорает,
И перья хребтовые кажут ерши.

О матушка-Волга, не будь так сурова!
Устав от речей балаболки-ручья,
Опять срифмовать не сумевши ни слова,
К тебе на поклон заявилася я.

Мила твоя речь о былинных верховьях,
О том, как роднишься с Москвою-рекой
И как в астраханских твоих понизовьях
Цветет дивный лотос, омытый зарей.

Прости-не взыщи, не могу по-иному
Я речь издаля заводить-затевать…
Усну близ тебя… Ну а ты мне сквозь дрему
Все лучшие песни нашепчешь опять.

+++
Строителю Покровского собора

Не думать о тебе — почти измена,
Когда душа — обитель тишины.
И я вдыхаю, преклонив колена,
Исконное дыханье старины.

Потом брожу безвестной и безправной
Среди средневековья гулких плит…
Немею, обожженная об хладный,
Тобою отшлифованный гранит,

Где редкая зазубринка, как веха
В размеренном течении веков,
Хранит неумирающее эхо
Тобой когда-то сделанных шагов.

+++
Скоро пробьются и зазеленеют
Сныть, одуванчики и лебеда…
Сытый голодного не разумеет.
Старая истина — как молода!

Тысячи солнышек вспыхнут над скудью
И распалится крапива всерьез…
И с облегченьем вздохнешь полной грудью,
Щурясь от света и радужных слез.

До холодов распрощавшись с бедою,
Снова надежду лелея в душе,
Хлеб испечешь пополам с лебедою,
Злую крапиву уваришь в борще.

Горечь земли заключая в объятья,
Вновь обретешь лучезарный покой…
Это ль не лучшее противоядье
Сердцу от горькой судьбины людской?

+++
Я — подданная русских захолустий.
И тем права пред Богом и людьми.
И приступам провинциальной грусти
Моя любовь к Отечеству сродни.

Пусть кажется кому-то экзотичной,
Как в зимний день июньская гроза,
Моя великорусская привычка
Прищуривать нерусские глаза.

Вдали от многолюдных перекрестков
Постигла я на стылых сквозняках
Кровавый привкус русского вопроса
На опаленных временем губах.

Ладонь отвергла дедовскую шашку,
Но не снискала мира на земле…
Сгорает век томительно и тяжко.
Мои пути потеряны во мгле.

Лицо слезой кровавой умываю,
Впадая временами в забытье…
Но ни на что вовек не променяю
Божественное подданство свое.

+++
Скоро выпадет снег, и смиришься: надеяться нечего
На посулы тепла от лукавой поры золотой.
Станешь споро метать из печи духовитое печиво…
Разве ж было такое возможно холодной голодной весной?

Нет, не зря подъедушкою и побирушкою
Величали ворчливо весну, заглянув по весне в хлебный ларь.
Угощая детей по сусекам сметенной ватрушкою,
Обратясь к караваю: «Поклон тебе, хлебушко-царь!».

Без поклона не вынешь его из печи,
Без молитвы опара не строится,
Без знамения крестного в горло не лезет кусок…
До чего хороши калачи и ватрушки на Троицу -
Ешь от пуза, да только потом затяни поясок.

Затяни поясок — ну не все ж тебе времечко сытое!
Щедрый лишь на советы, нагрянет безхлебный июнь:
«Нет ли жита, в амбаре случайно забытого?
Ты в амбар загляни, в закрома опустелые дунь…»

И опять недосуг посидеть-погрустить у оконышка.
И опять — двадцать пять! — в услуженьи у хлеба ходить:
По амбарам его соскребать до последнего зернышка,
Делать хлебу помин, чтоб с почетом его проводить.

А потом недосуг любоваться цветущей пшеницею…
Вновь пора засучать рукава, словно пращуры встарь.
Золотая пора хлебороба поющею жницею,
Пот смахнувши со лба, возглашает:
«Хвала тебе, хлеб-государь!»

Он, неспешно царь-колосом во поле вызревший в золото,
Был с земными поклонами собран в царь-сноп, что тяжел.
Положенный в семейный закром и на мельнице смолотый,
Водружался на стол, превращая последний — в престол.

+++
Вспыхнула мысль…
Не прогнать, не унять ее!
Только сегодня — сейчас! — поняла:
Самое женское в мире занятие
Хлебные крошки сметать со стола.

И, караваи заботливо пестуя,
Ни на минуточку не забывать:
В мире занятье не менее женское
Детские слезы в подол собирать.

Русь
Я не корю тебя, какой ты стала,
Рассвет-рубаху износив дотла.
Я просто никогда не забывала,
Какой ты в дни величия была.

И сквозь твои истерзанные смутой,
Тщетою искаженные черты,
Прозреть пытаюсь не сиюминутный,
А первозданный образ красоты.

Новейших богомазов вдохновенье —
О, даже их судить я не берусь! —
Не более как только наслоенья
Твоей иконописности, о Русь!

Прицельные плевки, смешок Иуды,
Лукавые натеки бытия…
Но — чудом проступает из-под спуда
Душа святая чистая твоя.

Вся суета сует с тщетою вместе
Не в силах были справиться с тобой —
С твоей лазурью горней и чудесной,
И солнечною охрой золотой.

+++
Не похвалялся, едучи на рать.
Не похвалялся, воротясь с победой.
С устатку сел, обнял старушку-мать,
Родной воды колодезной отведал.

Во глубину колодца заглянул…
И, вздрогнув от внезапного волненья,
Вода вернула ласково ему
Геройское — в медалях! — отраженье.

«Вкусна водица!» — крякнул и как есть
Всего себя он окатил водою -
Живой водой, что водится лишь здесь:
Колодезной, родимой, ключевою.

Она текла, безпечна и вольна.
Она текла-текла, не утекала.
Не только по усам текла она,
Но золото медалей омывала.

Не зря живой в народе прослыла -
Она бальзамом врачевала раны.
И меда слаще та вода была,
Что венчана с родной землей песчаной.

Она роднилась с солнцем и тогда
Высокой тучей в небо поднималась…
Стремилась в Волгу вешняя вода,
Текла сквозь пальцы, в руки не давалась.

…Была большая трудная война.
Душа солдата воевать устала.
Святой водой родная сторона
С души солдата копоть отмывала.

+++
Самара самостью сильна.
Все у Самары — самое:
Без края ширь и глубь без дна -
Нехилое приданое.

Внимает Волге — хороша! -
Седой Урал-соседушко…
Пусть вечно длится, не спеша,
Их ладная беседушка.

В Самаре и скворец свистит
Громчее, чем соловушка.
И Волгой-матушкою мнит
Себя любая воложка.

Ах, эти воложки! Галдят,
Стекая прямо с небушка.
Живой водицею поят
Самарский скусный хлебушко.

Одна другую вразнобой
Перекричать стараются…
И с Волгой — матушкой родной -
В объятиях сливаются.

+++
Белый и черный князь
В битве сошлись упорной —
Белый благословясь
И чертыхаясь черный.

Тьмы ледяная пасть…
В прах разметав созвездья,
Белый небесный князь
Скорбно вершил возмездье.

Замер засадный полк
Близ Куликова поля.
«С Богом!» — сказал Боброк,
Зубы сцепив до боли…

Гнев голубых очей…
Родина, дай нам силы!
Лязг боевых мечей
В грозах моей России!

+++
Прощай, моя юность! Отныне,
Вдогонку слагая стихи,
Молчанью учусь у пустыни,
А пенью — у Волги-реки.

Ей сердце вручила навеки
Свое — не за стать, не за прыть!  -
За то, что строптивые реки
Умеет она приручить.

За то, что, чураясь гордыни,
Великая Волга-река
Ни в жисть от себя не отринет
Ни воложки, ни ручейка.

Да что ручеек? Примечай-ка:
Спесивая речка Москва -
Столичная штучка, зазнайка -
Напиться из Волги пришла.

Бочком — где канальцем, где шлюзом -
Охочая к Волге припасть…
Пей, милая! Ты не в обузу.
Напейся и вдосталь, и всласть!

Отринь зачумленные стоки
И двинься России навстречь,
Чрез волжские реки-притоки,
Вкушая соборную речь.

+++
Степь примеряет вешние ручьи…
Немудрено, что мне опять не спится,
Волжаночки — подруженьки мои,
Уралочки — родимые сестрицы.

Пестравочка, Сакмара, Кондурча,
Криуша, Орь, разбойница-Татьянка
Спросонья недовольствуют, ворча,
Разбужены весною спозаранку.

Довольно стыть в крещенском сладком сне!
Мы сотой части песен не пропели.
О, как звонкоголосы по весне
Речушки, тихоструйные доселе.

Пусть наша песнь порой не дорога
Российскому степному междуречью,
Но все ж его колючие снега
Питают наше грешное наречье.

г. Новокуйбышевск Самарской области

18.12.2009