Дивеевские встречи /окончание/

Окончание. Начало здесь

Ирина

Не так давно Ирина прочитала в газете о том, что в одном монастыре, где-то в Бахаревке, замироточили иконы. Решила съездить туда и посмотреть своими глазами на это чудо. С большим трудом отыскала этот монастырь на окраине Перми, поклонилась святым образам. И подивилась, узнав о том, как было обнаружено само чудо мироточения.
— Женщина пришла в монастырь, купила шесть иконочек. Дома стала смотреть их — и расстроилась: иконы покрылись каплями маслянистой жидкости!
Вернулась в монастырь и иконы назад отдает:
— Что это вы мне бракованные иконы продали!
Там глянули — миро! Позвали священника, он увидел и возрадовался Божией милости. Оказалось, что в обители замироточили сразу восемнадцать икон.
Вот ведь какие мы: нам чудо Божие в руки дают, — а мы негодуем: "Бракованные иконы…"
Игуменья этого монастыря в Перми рассказала, что до войны, в тридцать девятом или сороковом году, здесь тоже мироточили иконы. К чему теперь мироточат? Один Господь знает! Так хочется верить, что не к новым бедам… Монастырь там уж очень красивый, но что за разруха в нем! Видно, что прежде обитель была богатая. Источник целебный там протекает, его уже восстановили. Вернусь из Дивеево — обязательно туда еще приеду…
Вскоре после революции арестовали одного священника, очень любимого в народе батюшку Трифона, хотели на месте пристрелить без суда и следствия, как контру. А прихожане за него горой поднялись, окружили батюшку и не дали убить. Тогда большевики их обманули: не безпокойтесь, ничего мы с вашим попом не сделаем. Перевезем в другую тюрьму, там будет суд — кто захочет высказаться в защиту, всех допустят… Им и поверили. Ничего, мол, на суде мы своего батюшку отстоим, не дадим в обиду! А большевики ночью вывезли отца Трифона за город — и у дороги живым в землю закопали. Вот так они держали свое большевистское слово…

Татьяна, уже не Черная

Черная — это вовсе не фамилия. Теперь-то можно называть Татьяну без этой прибавки к имени. А нарек ее Черной духовный отец — старец Максим.
Всю свою сознательную жизнь Татьяна легко обходилась без духовника. В церковь — заходила, накупит большой пучок свечей подороже и поставит к каждой иконе.
— Как-то от подчиненной на своем предприятии (я занималась бизнесом) услышала восторженный рассказ о замечательном старце Максиме: молитвеннике и подвижнике, духовном сыне известного старца Севастьяна Карагандинского. "Вот бы и тебе к нему!" — "Хорошо бы, да когда? Времени совсем нет!" Всякий раз так и отвечала ей с легкой совестью: некогда. А тут она меня однажды и "подловила". Зашла — я сижу в кабинете. "Татьян, ты что сейчас делаешь?" — "Да ничего особенного…" — "Так пошли к старцу!"
Заходим в келью, вижу — сидит в деревянном креслице (без какой бы то ни было мягкой обивки) седенький, белый-беленький старчик с голубыми чистыми глазами. Посмотрел на меня и улыбнулся: "О, Татьяна пришла!" — Я думаю: "Ну, Верка, сказала, как меня зовут!" А ничего она не говорила. Он потом уже, когда я больше узнала его, как-то спросил: "Хочешь, скажу твое отчество?" Посмотрел на меня внимательно и говорит: "Ты у нас Николаевна!" Так и есть — Николаевна…
Стала я ходить к старцу, сына к нему привела. Так умел он вразумить и наставить, в любой ситуации даст мудрый совет. Сына очень полюбил: встретит, бывало, не знает, куда его усадить, яблок ему надает, конфет, печенья — как маленькому. Очень радовался, когда Дима приходил к нему. После уж я поняла, что отец Максим старался как можно больше дать Диме благословленных продуктов, чтобы он хоть так смог получить Божию благодать. И Дима тоже очень полюбил старца.
Отец Максим с первых наших встреч стал наказывать мне, чтобы я не красилась. "Зачем, — говорит, — тебе это? Ты и так красивая!" Я пообещаю: "Не буду, батюшка!" — и когда к нему иду, косметику с лица смою. Вроде бы все в порядке…
А один раз получилось так, что мы с сыном неожиданно для себя решили пойти к батюшке, и я по дороге попросила у Димы платочек: дай, говорю, сотру помаду с губ. Сын меня и спрашивает: "А глаза как же?.." — Я отмахнулась: "Да ладно, батюшка все равно ничего не увидит!" Стерла помаду и спокойно иду к отцу Максиму. Только переступила порог его кельи, как зажгло мне глаза — словно перцем сыпанули в них! Слезы пополам с тушью черными ручьями бегут, боль нестерпимая!
Я взмолилась:
— Ой батюшка, не буду больше краситься!
И слышу в ответ спокойное:
— А батюшка ничего не видит!..
Тут я аж прикрикнула на него:
— Да батюшка! — сказала же — не буду больше краситься, хватит! У меня глаза вместе со слезами сейчас вытекут!
В тот же миг боль прекратилась, жжения как не бывало. Я умылась — и больше уж не стала краситься. Я ведь и волосы красила — в белый цвет, а батюшка звал меня Татьяной Черной. Почему бы? За грехи мои, за то, что толком не исповедовалась, вся душа была черная. Однажды, уже незадолго до смерти, батюшка мне сказал:
— Татьяна, у меня что-то маловато своих грехов, поделись-ка со мной!
А я побоялась ему исповедоваться. Видела, как ему было плохо иной раз после того, как примет исповедь у какого-нибудь священника. В лежку лежал. Если уж его так грехи церковнослужителей сваливали с ног, — что от моих-то будет?! Нет, говорю, не готова я к исповеди! У самой душа болит, томится, выплакать бы все мои грехи, покаяться, — не могу!
Когда батюшки не стало, трудно мне было! Где найдешь такого, как он, чтобы все в жизни разложил, как по полочкам! Не сразу, но нашла я себе духовного отца — по батюшкиным молитвам, его же ученика, архимандрита Петра. Такой отзывчивый: ночь-полночь идут к нему, зовут ехать к умирающему или больному — он безпрекословно едет за сотни километров. В Казахстане Православных храмов не так много, где еще они найдут священника…
Повстречала я настоящего старца и в России. Но тоже не сразу… Когда монастырь в Верхотурье, в Екатеринбургской области, стали возрождать, туда уехали наши монахини во главе с матушкой Агнией. Приехала и я туда, потрудилась, как смогла, пожила у мощей святого праведного Симеона Верхотурского. И надо же — в пасхальные дни увидела такое безобразие, что душа возмутилась. Молодые парни валяются пьянехоньки на улице! Спрашиваю матушку Агнию:
— Как же так, у нас в Казахстане такого растления не увидишь! А тут Православная Россия — и вон что творится!
Матушка не отпирается:
— Да, много плохого. А что ты хочешь — разве в Казахстане было такое поругание святынь, как в России! Сколько храмов разрушено, сколько служителей Церкви убито! А как издевались над ними?! Это же какое безумие было после революции: женщины запрягали в сани священника и кнутом его гнали, усевшись в розвальнях! Ты что думаешь — такое могло даром пройти? Вот теперь их внуки и правнуки пожинают посеянное. Поэтому столько пьяниц и наркоманов. Нет в людях покаяния — а без него любое лечение мало поможет…
Как раз в те дни я в одном небольшом городке познакомилась со старчиком Лукой. Полтора часа мы с ним беседовали, на многое он мне открыл глаза. А на прощание сказал, что если я буду жить в России, то только ради Христа. Если же вернусь в Казахстан, все у меня будет.
Я тогда поняла слова "ради Христа" так, что придется милостыню просить. Ну нет — только не это! Но и в Казахстане откуда что у меня возьмется, если я по наказу отца Максима с бизнесом покончила, а другой работы мне нет.
Старец успокоил:
— Владыка Алексий даст тебе работу!
Так оно и получилось. Потрудилась я в Казахстане, у Архиепископа Астанайского и Алма-Атинского Алексия….
Два года минуло после встречи со старцем Лукой. Уже дошло до меня, что не христарадничать буду в России, если уеду из Казахстана, но вся моя жизнь, конечно же, изменится. Душа потянулась в Россию. Оказалось, что здесь так много святынь — жизни не хватит по всем святым местам проехать и везде послужить. Поехала я в Россию ненадолго, и вот уже с сентября живу в Дивеево. Сподобилась, в октябре пожила в Государевой келье!
(Услышав, что это за келья, я про себя так и ахаю: я ведь тоже в те же октябрьские дни прожила в ней три дня с маленькой дочуркой. И сейчас нас поселили в смежной келье. По этим самым половицам ступал Государь, приезжая в Дивеево, и молился в тихой церкви Марии Магдалины, вдали от шумного люда. Сейчас эта церковь в Игуменском корпусе восстанавливается…)
Не сказала, как получилось, что мы разговорились с Татьяной. Нам с ней выпало вдвоем дежурить по территории монастыря с 2 до 5 часов ночи. Ходили — молились, читали "правильце" и псалмы, а потом как-то сам собой возник разговор.
Ночь была на редкость спокойной, никто не нарушал благословенную тишину. Зато каким неземным ароматом веяло от алтарей храмов — словно только что здесь совершили каждение с благоуханным ладаном. Этим же горним ароматом был напоен воздух у монастырских могил. Чудно! Ночь, тишина, все объято крепким сном, а через окно Рождество-Богородицкого храма видно, как инокиня кладет поклоны, читая Неусыпаемую Псалтирь.
Татьяна продолжает:
— Недавно приезжали паломники в один дивеевский скит, в Канергу, — там есть источник, который называют говорящим. Обыкновенный с виду источник, а когда у него станут молиться, он начинает бурлить, как будто откликается. Вот и тут люди приехали, пошли пешком к источнику. А одна бабушка по немощи осталась в автобусе. Только попросила хоть водицы набрать оттуда и принести.
Начали молиться — и вода забурлила, зашумела, словно какие-то голоса отвечают. Мало того: в самой воде источника паломники четко увидели отражение пятиглавого собора! А его там нет — только говорят, что была здесь когда-то в незапамятные времена церковь. Однажды напали какие-то враги (уж не знаю, — татары, что ли?), люди укрылись от них в храме — да так вместе с церковью и погибли… С тех пор, как град Китеж, она таится вместе со всеми своими молитвенниками под толщей воды в ожидании заветного Дня…
Паломники вернулись к автобусу, рассказали об увиденном бабушке, она и заплакала: "Что же, говорит, я с вами не пошла! Уж как-нибудь из последних силушек доплелась бы, пока вы там молились да купались…" И тут вода из источника в ее бутылочке громко забурлила! Божия милость!..
Сколько еще интересного услышала я от Татьяны — жаль, не могла сразу записать все услышанное. А теперь, по прошествии времени, уже боязно: не исказить бы что-то, поддавшись лукавой памяти. Нет уж — лучше умолчать, а все, что надо, со временем Господь Сам откроет.

…Мария Ивановна!

Нет у меня обыкновения вести дневниковые записи, но на этот раз, едва проснувшись, я скорее записала свой сон. Было такое чувство, что этот сон не случайно пришел мне в Дивеево, в келье Игуменского корпуса — по сути в храме Марии Магдалины. За день до отъезда в Башкирию, откуда мы с дочками и приехали в Дивеево сразу после крестного хода к Табынской иконе Божией Матери, я вместе с другими сотрудниками редакции сподобилась приложиться к частице мощей святой равноапостольной Марии Магдалины. И в пути эта святая не раз напоминала о себе… Надо сказать, что наша самарская блаженная Мария Ивановна Матукасова — схимонахиня Мария — по крещению была тезоименита Марии Египетской, а в постриге — Марии Магдалине.
И вот — Дивеево, Игуменский корпус, раннее утро 19 июня. В тонком сне я увидела, что нахожусь в церкви села Ташла, известного не только самарцам как место явления в кровавом октябре 1917 года чудотворной иконы Божией Матери "Избавительница от бед". В селе этом, при храме во имя Святой Троицы, несколько месяцев прожила Мария Ивановна.
Вижу во сне: небо над храмом затянуто черными грозовыми тучами, и в самом воздухе разлито ожидание чего-то страшного. Люди стоят на коленях и плачут, молятся. А впереди всех, с левой стороны,  повернувшись лицом к иконам, как священник перед исповедью, стоит с большим крестом и горячо молится Мария Ивановна! Только молодая — лет сорока, статная (сбросила груз трех мешков с людскими грехами — и выпрямилась!), очень красивая. Наконец она оборачивается к молящимся и, держа в руках крест, говорит:
— Да, время сейчас тяжелое. Но плакать и отчаиваться не надо! Надо молиться. Читайте 54-й псалом!
С этими словами она прикладывается к кресту и передает его вставшим с колен людям. Все мы по очереди бережно прикладываемся к кресту и передаем его из рук в руки. Приложилась и я. Выйдя из храма, поднимаю взгляд горе — и вижу: небо все такое же сумрачное, тучи обступают со всех сторон — но в самом центре, точно по периметру церковного здания, непобедимо сияет чистой небесной лазурью небесное оконце. Здесь нет туч — и видно, что сюда они не смогут наползти. И в этом лазурном сиянии такая радость, такая надежда!
И вот, проснувшись, я отыскала в Псалтири и прочла первые строки 54-го паслма: "Внуши, Боже, молитву мою, и не презри моления моего: вонми ми, и услыши мя: возскорбех печалию моею, и смятохся от гласа вражия и от стужения грешнича…" Читаю — и каждая строка, каждый стих ложится на сердце, словно в наши дни сложился этот плач. Но — какой же надеждой дышит заключительная строка! Как чистое небушко над спасительной Церковью…
И еще узнала, что этот псалом был любимым у Преподобного Сергия Радонежского, игумена и молитвенника земли Русской. В одной из книг о житии Преподобного сказано, что он любил повторять: "Кто даст мне криле яко голубине; и полещу, и почию". Видно, и впрямь — заключена в этом псалме неведомая победительная сила. 
"Аз к Богу воззвах, и Господь услыша мя"!

"Взявшись за плуг…"

И еще были встречи в Дивеево — уже не с паломниками. Многие наши самарцы, да и не они одни, переехали сюда, под покров Божией Матери, насовсем. Купили дома, обзавелись огородами и хозяйством… И ведь раньше, в миру, все у них в жизни ладилось, все удавалось. Казалось бы, уж здесь-то, где столько благодати, и вовсе расцветут. Но те, с кем мы говорили об их дивеевской жизни, едва ли не в один голос сетовали на тяготы, которых они и представить себе не могли. Оказалось, что для глубоко верующих людей жить рядом с монастырем, не принадлежа монастырю душой и телом, весьма непросто. Здесь у новоселов словно бы отнимается плотский разум, практическая сметка. И если раньше они могли спокойно прокормить себя и семью, то сейчас это нередко становится проблемой.
— Надо жить, во всем возлагая упование только на Бога! — сказала Галина. — Смириться полностью, во всем покориться Его воле — вот тогда все исподволь наладится само собой. В Самаре я работала в ризнице, так ко мне из других храмов приходили поучиться, как правильно шить церковное облачение. В монастыре мне долгое время доверяли только чужие огрехи распарывать. И у мужа заработок маленький. Но мы не печалимся. Что есть — то и хорошо. Зато Господь о нас Сам заботится. Помню, дома с продуктами было тяжеловато, и так захотелось грибков… Вышла из дома, гляжу — чуть ли не у порога вдоль лесной полосы по дороге в село высыпали свеженькие грибы! Набрала их и сварила вкусный суп.
Сказано: взявшись за плуг, не оборачивайся. Но не у всех это получается.
Из письма рабы Божией Валентины (фамилию сознательно не указываю), живущей в Дивеево.
«Мир тебе, дорогая сестра И.!
Тебе пишет бывшая самарянка. Два года я изо всех сил старалась забыть Самару и все, что было связано с ней, столько скорби накопилось в душе! Два года и "Благовест" в руках не держала (мою кислородную подушку отключила!) А ведь выписывала его с самого начала его издания и с моих первых шагов в храм. И вот, выехав на Святую Землю, в удел Божией Матери, думала здесь всерьез начать свое исправление. И среда-то подходящая — почти в ковчеге Ноевом. В ковчег-то попали, да только к великому сожалению идем ко дну. Местные старожилы (совсем древние старушки) говорят, что вот и настало время, о котором их предупреждали, что понаедут сюда полным-полно людей, но будут то "фарисеи и книжники", и веры-то у них не будет! Вот за эти два с половиной года я и дети мои увидели и испытали все это на себе. Все "патриархи", службы знают на все 110 процентов и только следят, что не так да не эдак исполняется в храмах! И те, кто въехал 9-10 лет тому назад сюда, — они уже в храмы не ходят, так как уверены, что благодати уже нигде нет, и в Дивеево в том числе. Все ждут каждый день — и каждый час! — конца света, всех и вся постоянно держат в напряжении высоковольтном, сами покоя не имеют и другим не дают. Дочь с внуком уехала, сказав: "Хватит с меня такого спасения! Устала! Я уже почти схожу с ума… Если уж погибать, так в родной Самаре!"
Нагнетение информации, в основном ложной, отнимает веру. Чтобы этому противостоять, я вновь стала выписывать "Благовест". И как только он входит в мой дом, все и всех бросаю и забиваюсь в какой-нибудь уголок, чтобы послушать, что в нового в родной Самаре. Читаю "от и до". Наплачусь, все раны будто вскрываются, все родное. И все это время я вынашиваю мысль, как бы написать, чтобы выслали мне "Лампаду", где написано о родной моей матушке схимонахине Софии и о матушке схимонахине Марии — вот ими и еще отцом Иоанном Букоткиным (Царство им Небесное!) я и жила, и именно через них поверила, что Бог есть. А потом схимонахиня София благословила меня поехать к схиигумену Иерониму (Царство ему Небесное!) в Санаксарский монастырь. Он-то меня и взял к себе, и благословил на переезд — вот так мы тут и оказались. А теперь никого из них рядом нет, не к кому сбегать поплакаться, совета получить — не от кого! И так горько на душе — сил нет! Будто живем мы здесь, где собраны одни душевно надломленные люди, которым (и я в их числе) не хватило места в родных городах. Дети восстали на меня за то, что я их сорвала из города, где была у нас хорошая квартира и работа. А здесь работы нет, пенсий тоже. И люди, которые живут рядом, входят в дом или останавливают прямо на улице с последними негативными известиями, "видениями", "пророчествами"…
Продать здесь дом и купить в Самаре — нереально. Да я и не хочу никуда уезжать. Мне там было несладко, и здесь не мед, мне все равно теперь, где умирать. Я работала в храме при хорошем батюшке. И этот священник, когда увидел мою дочь, сказал ей, что мы все обречены! Мы все здесь должны сойти с ума, нам уже не выбраться отсюда… Мне матушка София сказала перед отъездом: "Ни в храм! Ни в мир! Связана!" Вот и сижу, связанная по рукам и ногам.
Вот так мы "спасаемся" здесь — камнем на дне лежим, всплыть не в наших силах. Жду какой-нибудь крохи Божией милости (как та хананеянка — со стола господ). Умом понимаю, что это моя епитимия за мои грехи, но нести ее со смирением и с благодарностью — увы! — к великому сожалению, не получается…».
Такое вот письмо. И, наверное, прежде чем поменять прописку — хотя бы даже и на дивеевскую — надо крепко подумать: сгодишься ли ты для этой жизни. Может быть, проще — жить по-Божьи на своем месте. А от искушений все равно нигде не укроешься.

По ком звонит колокол…

Около 8 часов утра 21 июня над монастырем поплыли печально-торжественные одиночные удары колокола. К заутрене звонят не так… Оказалось — только что пришло известие о смерти Митрополита Нижегородского и Арзамасского Николая.
В последний раз Владыка въезжал в Дивеево под такой же погребальный звон. Обиделся: что это вы меня так встречаете?! Ведь когда приезжает Владыка, полагается звонить радостным Архиерейским звоном! А это в обители прощались с пятнадцатилетним Арсением Шикиным, сыном горячо любимого и чтимого в Дивеево иеромонаха Владимира, отошедшего ко Господу чуть более чем за год до смерти сына. Так и получилось, что Митрополит Николай въезжал в любимую Дивеевскую обитель в последний раз — под погребальный звон…
Инокиня Анфиса припомнила, как 2 ноября 1995 года вдруг сам собой громко загудел большой колокол на колокольне Дивеевского монастыря. Один лишь раз ударил-застонал, и поплыл над обителью протяжный звон. Стали выяснять — и пришли к выводу, что это просто что-то упало сверху, задев большой колокол, вот он и отозвался. Простое и логичное объяснение. Вот только стон этот колокольный раздался в тот самый час, когда в далеком Питере остановилось сердце Митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна.
— Он ведь был совестью России, — говорит мать Анфиса. И я молча соглашаюсь с ней: уж кому-кому, а самарским не надо объяснять, кем он был.
В день погребения в Нижнем Новгороде Митрополита Николая 23 июня многие в Дивеево стали свидетелями необъяснимого происшествия в Преображенском храме, на ранней Литургии.
Мне очень хотелось встать рядом с иконой трех Святителей — Иоанна Златоустого, Василия Великого и Григория Богослова. Когда и где еще доведется помолиться у этого редкого образа? Но словно бы кто-то властно повел меня чуть дальше, к иконе Святителя Николая, и поставил: здесь твое место, стой и молись. Приложилась к иконе и встала у большого подсвечника, заодно стала следить за горящими на нем свечами. Вдруг москвичка Фаина тихонько обратила мое внимание на то, что окруженная свечами лампада наверху подсвечника сама собой погасла: "Наверное, слишком много масла налито…" Во время Литургии искать лампадаря я не стала, а про себя прочла известную молитву: "Возжги, Господи, угасший светильник души моея светом добродетели…" — и от свечки вновь затеплила огонек. Через несколько минут огонь вновь погас, и опять я с молитвой зажгла лампаду. И еще — в третий раз это повторилось… Нет, тогда я так и не обратила на это внимания.
А в тот момент, когда уже была вынесена Чаша со Святыми Дарами и священник прочитал молитвы перед Причастием, вдруг, чуть ли не к моим ногам, с грохотом упала другая лампада — висящая на стене у самой иконы Святителя Николая. В ужасе, не зная, что делать, я опустилась перед ней и увидела, что цепочки целы, сам стаканчик лампады, вылетев из металлического поддона, не разбился и, кажется, даже не треснул. Только масло из него разлилось по полу.
— Вы что, толкнули лампаду? — сердито спросила подбежавшая инокиня.
— Да нет, она сама упала, — стала я оправдываться. Стоявшая рядом женщина подтвердила: да, лампада сорвалась и упала сама. И не могла я задеть ее — стояла поодаль, а лампада висела высоко.
Подошел молодой священник в светлом подряснике, и мы вполголоса стали рассуждать, что же это было — слишком явный знак для нас! Так ли, не так ли рассудили мы — Господь ведает. Но по нашему с батюшкой Андреем обоюдному разумению, знак этот не случайно был дан от иконы Святителя Николая, Небесного покровителя почившего Митрополита. Да, светильник упал и погас, и масло из него вытекло, — да ведь сам он остался цел, милость Божия не иссякла! Будет налито новое масло и станет гореть по-новому.
Митрополит Николай (Кутепов) был знаковой фигурой не только по своему высокому иерархическому положению в Церкви. Он как бы связывал в нашей Русской Православной Церкви вчерашний день с настоящим. И упал — как тот светильник — все же не сделав этого столь необходимого последнего шага навстречу времени. Человек из того поколения церковных тружеников, на чьих плечах Церковь выстояла в годы тяжелейших испытаний; фронтовик-сталинградец с ампутированными из-за ранения ступнями; могучий молитвенник, не заискивавший ни в былые дни, ни теперь перед власть предержащими, он все же не нашел в себе силы смириться перед святостью Царя-Мученика. В печально известном последнем своем интервью "НГ-религии" он фактически дезавуировал свою подпись под Соборным актом о канонизации Царственных Мучеников. Не нам — о, не нам! — судить этого крупного человека. Но нам — молиться за него. И просить Царя Николая уже там, в вечности простить это его невольное заблуждение. Вечная ему память!
Тема смерти не раз возникала в эти двенадцать дивеевских дней и тесно переплеталась с темой жизни. Вот монастырское кладбище, и могилка с надписью на кресте: "Монахиня Нина (Нина Степановна Горбунова). 4/17 февраля 1932 — 12/25 декабря 2000". Еще недавно Нина Степановна, сама тяжело больная, заботливо присматривала за стареньким слепым монахом Тарасием. Как она молила Господа, чтобы сподобил ее принять монашеский постриг! А постригли ее перед самой смертью. Отошла ко Господу в ангельском чине. Последнее время Нина совсем ничего не могла ни есть, ни пить — жила лишь Причастием, которое только и удерживалось в ее иссохшем теле.
Вот встреча в храме, на всенощной: женщина, приехавшая из Сызрани, рассказала, как пять лет назад утонула ее единственная дочь. Восемнадцать лет она была единственной радостью и утешением — и вот нет ее!..
— Как я тогда сама осталась жива — не знаю, — говорит моя нечаянная знакомица. — Но я поняла, что для того и оставил меня Бог, чтобы было кому за доченьку молиться. С тех пор живу в молитве, в храме, в святых местах. Только и молю Господа, да помилует душу бедной доченьки моей!
26 июня, в праздник святой преподобной Александры, Первоначальницы обители Дивеевской, выходя из храма после ранней Литургии, в двух шагах от меня упал в притворе — и уж более не поднялся приехавший из Тверской епархии иеромонах Андроник. Старания врачей оказались безсильными, и после операции он ночью умер. Как жалела его келейница Анна Ларина, уж такой он был добрый да кроткий, такой молитвенник!.. И совсем еще молодой…
А дивеевские сестры повздыхали, жалея его молодость, да и порадовались:
— Мы-то здесь живем, а где умрем — Бог весть. Это же такая милость — умереть в Дивеево и упокоиться в этой святой земле!
К вечеру этого праздничного дня над селом разразился ливень. Черные тучи клубились в небе, и где-то вдалеке громыхал гром, изредка прочерчивали небо сполохи дальних молний. Но вскоре дождь утих, и над обителью встала великолепная радуга. Огромная, сияющая разноцветьем небесных красок. Жаль: пока я добежала до Игуменского корпуса, пока взяла фотоаппарат и сделала несколько снимков, радуга успела поблекнуть. На цветном фото еле заметна слабенькая светящаяся полоска на послегрозовом небе.
И еще один дождь — уже 28 июня — провожал нас из Дивеево: невиданный серебряный дождь! Никогда такого не видала: тяжелые капли падали с неба, словно отлитые из серебра. Вовсю светило солнце — и лил хороший летний проливной дождь. В минуту мы вымокли до нитки — и в минуту высохли под ласковым солнцем, едва отбежала прочь, за село, серебряная тучка. И только слезы бежали, не высыхая на щеках: простите, Преподобные Батюшка Серафим, Александра, Марфа и Елена; прости, честная обитель, прикипевшая к сердцу!
И не только о разлуке с близкими людьми так плачется; нет сил покинуть надолго эти дивные храмы, эту речку Лубинку, эти места, отмеченные Божиим благословением.
Дай-то Бог еще пройти с молитвой по Святой Канавке, постоять у икон, поклониться честным мощам…

На снимке: Гроза прошла — и воссияла радуга над Свято-Троицким собором и всей Дивеевской обителью. 26 июня, праздник преподобной матушки Александры Дивеевской.

Ольга Ларькина

20.07.2001