МОЙ ДЕДУШКА

Мой дедушка, Славкин Прокопий Федорович, до войны, когда еще была открыта наша сельская церковь, был церковным старостой. За веру в Бога он пробыл в ссылке в Архангельской области и вернулся уже перед началом войны. Тогда, будучи девочкой 14-15 лет, я слышала, как он рассказывал по памяти прочитанное им в духовных Православных книгах иносказательное описание последних времен. Запомнились такие фразы: "Весь мир будет опутан железной паутиной", "Будут летать птицы с железными насосами", "Будут девицы — бесстыжие лица", "Матери будут поедать собственных детей" и др. Мой дедушка родился в 1870 году в с. Каменный брод Николаевского уезда Самарской губернии. Он из крестьянского сословия. Сам был из семьи верующих и детей своих приобщал к православной вере. Церковь в с. Каменный Брод была построена в XVIII веке в честь Казанской иконы Божией Матери. Мне было пять лет, когда ее закрыли в 1931 году. В этом храме и был старостой мой дедушка Прокопий. Сослали его в Архангельскую область, в Холмогорский район. Судили его заочно. Дали десять лет ссылки. Ему уже было за шестьдесят лет, работа была тяжелая — на лесоповале. Кормили их плохо… Он тяжело заболел, и его по нетрудоспособности отослали обратно домой в 1936 году. Мой муж в 1952 году был командирован на Север, побывал в тех местах, где жил дед в ссылке. Посетил семью Железновых, у которой он квартировал. Они тепло о нем отзывались. Показали полати, которые сделал дед у них дома (когда по наступлении холодов они перевели его жить из бани в дом). Отношения были хорошие. А вот дома ждали дедушку беды. По возвращении из ссылки сноха Анна не пустила дедушку Прокопия жить в его собственный дом. Даже запретила своим детям открывать ему дверь. Сын, муж Анны, в это время работал по вербовке в Сибири. И дедушка вынужден был пойти жить к дочери Елизавете, у которой у самой было 9 человек детей, однако и ему место нашлось. Здоровье его поправилось. Он стал работать сторожем, изо всех сил старался не быть обузой для семьи. По характеру он был спокойный, уравновешенный, ни на кого не повышал голоса. Любил читать духовные книги. В последние годы жизни он нам часто рассказывал из прочитанного о последних временах. Нам, внукам, он казался даже чудаковатым из-за того, что говорил, невзирая на то, слушают его или нет. Бывало, встанет утром, умоется, помолится, сядет и начнет потихоньку рассказывать. В зрелые годы я начала жалеть о том, что мало прислушивалась к дедушкиным рассказам. А тогда, в детстве, мы просто не понимали важности этого. У него, по-видимому, была потребность в духовной беседе, в передаче христианского учения, а властно заставить нас слушать он не мог. И эти его рассказы как-то юродиво выглядели, хотя он был в здравом уме до самой смерти. Умер он в 1947 году. Кончина была тихой и безболезненной. Вечером лег спать, как обычно, а утром увидели, что он мертв. Вечная ему память!Гонения за веру претерпела также его старшая дочь Мария. С молодости она была певчей в Каменнобродской церкви. Ее первый муж, Донсков Венедикт Григорьевич, погиб в Первую империалистическую войну в 1914 году. От первого мужа было двое детей — умерли маленькими. От второго брака ребенок тоже умер маленьким. Вскоре, в 1924 году, умер от болезни и второй муж, Машков Павел Иванович. Больше она не решилась выходить замуж, хотя были предложения. Церковь в то время еще была действующей. У Марии Прокопьевны квартировали священники с семьями. Сначала Мариничев (имени не помню), а потом Радаев Михаил. Она по-прежнему была певчей в церковном хоре. Держала подсобное хозяйство и жила этим. При закрытии церкви в 1931 году она не попала в число осужденных. Но через несколько лет, как она рассказывала, муж ее знакомой, Кузнецов, который был колхозным активистом, стал домогаться порочной близости с ней. Она категорически отказалась от этого. Тогда до нее дошли слухи, что он сказал: "Не я буду, если не сотру с лица земли Марию Прокопьевну!" И написал на нее ложный донос, якобы она до революции имела большое личное хозяйство, 25 наемных работников, т. е. была кулачкой. Зная вредный нрав ее снохи Анны, он призвал ее в свидетели. К обвинениям в кулачестве сноха добавила, что Мария Прокопьевна учила ее детей молиться и верить в Бога. Ее осудили, хотя о кулачестве все было сплошная выдумка. Мария Прокопьевна с мужем вполне управлялась с хозяйством, и никаких работников и в помине не было. Отбывать срок заключения ее направили в Коми АССР. Среди заключенных ей встретились люди, сведущие в юридических вопросах. Ей посоветовали написать в Москву кассационную жалобу. Ответ пришел только через два года и семь месяцев. Ее оправдали. Она вернулась из ссылки в 1939 году. Позднее, в начале 50-х годов, к ней приезжал военный из реабилитационной комиссии, уточнял детали ее дела и предложил подать в суд на тех, кто ее ложно обвинил. 

Но она сказала: "У снохи дети, пусть их растит". А второй обвинитель к тому времени уже умер.В лагере ей приходилось выполнять разные работы: была прачкой, уборщицей, работала на лесопильне, пасла овец. Однажды с ней произошел знаменательный случай. Разбрелись ее овцы по лесу, и она никак не могла их собрать. Она часто читала молитвы, а здесь особенно просила Бога о помощи. И через некоторое время увидела поодаль седого старичка с палочкой, который подгонял ее овец в кучу. Когда овцы с его помощью были собраны, он исчез. Она тут же поняла, кто ей помог, и стала благодарить Бога и Святителя Николая.Когда она вернулась в родное село, дом ее был продан, и ей пришлось жить у моих родителей в совхозе им. Чапаева в одиннадцати километрах от Каменного Брода. Моя мама, Гликерия Прокопьевна, и тетя Маша — сестры. Нам, своим племянникам, она рассказывала жития святых, объясняла значение христианских праздников. Тетя Маша никогда не сидела без дела, не пустословила, была степенной, рассудительной. Во время войны мама и тетя Маша много молились за моего отца и старшего брата, бывших на фронте. Они были шоферами, возили снаряды на передовую и вернулись с войны, не имея даже ранений. Тетя Маша на протяжении всей жизни была очень уважаемым человеком и в родном селе, и в совхозе. К ней обращались с духовными вопросами, она читала Псалтирь и каноны по умершим. В последние годы жизни она была почти каждый день по приглашению на поминках или похоронах. Умерла она в больнице в 1967 году после ампутации ноги от гангрены. Врачи удивлялись, что она не стонала ни во время операции, ни после. Мы очень чтим память тети Маши. Много лет мы устраивали ей ежегодный помин с чтением канона и большой поминальной трапезой для многих людей. Однажды рано утром в поминальный день жена моего брата готовила пироги на кухне и вдруг услышала, как скрипнула входная дверь и тети Машин голос произнес: "Здоровти", — как она обычно здоровалась по-мордовски. Мы по национальности эрзя. И хотя в основном говорим по-русски, в кругу семьи часто разговариваем по-мордовски. И это было обычное тетино приветствие. В первые секунды сноха не осознала этого. Она сразу же вышла из кухни в прихожую и с удивлением увидела, что прихожая пуста…Славкина Мария Прокопьевна, как и ее отец, была рядовой труженицей церкви, каких много было по России.

Хочется еще немного рассказать о нашей церкви.Каменный Брод — старинное село. Когда строили эту церковь, в селе было до двух тысяч дворов. С каждого двора отдали для цементного раствора по 50 яиц. Церковь была очень красивой. Вокруг нее рос яблоневый сад. На столбиках церковной ограды сверкали большие шары из цветного стекла. В селе был обычай: потерянную кем-то вещь, будь то кошелек, одежда или белье, унесенное ветром, и т. п., вешать на церковную ограду, чтобы хозяин увидел и взял свою вещь. И никто не посягал на чужое имущество. Звон колоколов был слышен за три километра в другом селе. В зимнюю непогодь били в колокол для заплутавшихся путников… Когда церковь закрыли и последний священник, как рассказывают, отрекся от сана (он работал потом агрономом), поступил приказ снять кресты и колокола. Представители безбожной власти пришли к моему отцу и велели снять колокола, поскольку он иногда заменял звонаря. Отец сказал, что покажет, как развязать, но сам развязывать и снимать не будет. Залез он на колокольню с горючими слезами и зазвонил, как и раньше ему приходилось звонить. Сначала пасхальный звон прозвенел, потом погребальный, как будто покойника несли на кладбище. Около церкви собрался народ со всего села. Все пали на колени и рыдали, слушая последний звон любимых колоколов. Это было прощание со своей святыней. Когда сняли крест с главного купола, один из местных мужиков взялся разбивать его кувалдой. При ударе образовалась трещина, и его рука застряла в ней. Он быком ревел, говорили очевидцы. Вообще, знаменательно то, что все, кто рьяно разрушал церковь, вскоре поумирали. Ночами люди слышали, как из закрытой церкви доносился плач Божией Матери. Первое время храм пустовал. Потом там устроили клуб. Но завклубом вскоре отказалась от должности. Она рассказывала, что видела посреди бела дня в новоиспеченном клубе видение: от центрального купола спускалась по воздуху Божия Матерь с Младенцем. Через несколько лет в храме вместо клуба устроили зернохранилище. И по сей день там зерносклад.В начале войны школьники днем из окон школы видели: на кладбище стояли лицом на восток много людей в черном и молились. Во время большой перемены ребята бегали узнать, что там за люди. Но когда подбежали к кладбищу, видение кончилось. Старые люди потом объяснили, что это покойники молились о спасении страны.

Кельчина Павла Ивановна, с/з им. Чапаева, Красноармейский район, Самарская область.