«Вот только жаль распятого Христа…»

Пишу эти строки в связи с юбилеем Высоцкого, которому 25 января исполнилось бы 80 лет уже. То есть, он прожил на земле 42 года, и почти столько же времени пребывает в Вечности (простите за невольный каламбур (время в вечности). А мы всё спорим о нем и о его творчестве. Признак большого таланта! Но до сих пор еще раскрывают умельцы какие-то там загадки в биографии поэта. Их, этих загадок, оставил он нам немало. Вот уже и новая версия его смерти вовсю обсуждается. Оказалось, он умер почти что мученически. Совсем уже потеряв себя в наркотическом бреду и в алкогольном безумии, он  друзьями-собутыльниками, оказывается, был попросту как в смирительную рубашку завернут в ковер (чтобы не бузил) и брошен так вот на лоджию. Там и умер, скорее всего, задохнулся. Страшнее такой смерти придумать сложно. И ведь не душегубы какие-нибудь отпетые, а «друзья» так вот с ним поступили! И когда он там задыхался в ковре, они продолжали преспокойненько выпивать себе на его кухне. Какая страшная эпитафия ко всему жизненному пути несчастнейшего Владимира Семеновича! А ведь в образе смерти, в ее обстоятельствах, Бог иногда приоткрывает нам образ жизни человека. Подлинный его образ.

Сколько же много написано о Высоцком! Тома и тома! И сколько еще напишут, наверное. Что и говорить, личность была крупная. Почти возрожденческая по масштабу. Не многим удается повлиять на целое поколение, да и не на одно еще (я это застал на заре туманной юности, и даже в девятом классе называл себя высоцкистом). Но одно исследование об этом так и не написано еще. А тема такая: Христос в произведениях Высоцкого. Тема значимая. И не скажу, что простая.

Не сомневаюсь в том, что у Владимира Высоцкого, скорее всего и не крещеного даже, и уж конечно совершенно не воцерковленного, были с Христом какие-то свои, особые, личные отношения. И довольно длительные, и довольно глубокие. Он то бегал от Христа, то смеялся над Ним, то заступался за Него, то сам бежал за Ним, правда, странно как-то бежал, при этом то и дело приговаривая: «Чуть помедленнее, кони!». И тем не менее. Пока, наконец, не записал он дрожащей рукой за несколько дней до смерти:

«Мне есть что спеть, представ перед Всевышним,  Мне есть чем оправдаться перед Ним…»

Оправдался он или нет, мы не знаем и вряд ли узнаем. Это и не нашего ума дело совсем. Самим бы оправдаться.

А вот как в его творчестве отразились его отношения со Христом, давайте хотя бы бегло посмотрим.

Потому что в конечном итоге ни для кого из нас нет в жизни отношений более важных, чем эти.

В 1967 году Высоцкий, наверное, неожиданно для самого себя приступил к этой теме. Будучи совершенно к этому не подготовленным, безо всяких уверток и назвал он песню так — «Антиклерикальная». Гнусная песня эта стала своего рода несчастьем, жуткой «гавриилиадой», ночным кошмаром мучимого легионом бесов советского поэта. Песня написана под прямым воздействием темных духов (кстати, о темных духах в творчестве Высоцкого, которых он так часто поминал, тоже могло бы получиться неслабенькое исследование!). Не лишенная высоцкой легкости, ироничности, интонационного простодушия, словом, присущего ему таланта, она все рано оставляет после себя ощущение какой-то невообразимой тягучей мерзотности. У нее и подзаголовок-то соответствующий, избавляющий от иных толкований: «Песня про плотника Иосифа, Деву Марию, Святого Духа и непорочное зачатие». Думаю, глава воинствующих безбожников Емельян Ярославский (Губельман или как там его) прослушал бы эту песню с услаждением. Рифмованная хула легко застревает в памяти (потому не привожу здесь цитат) и надолго отравляет сознание слушателей. Песню эту Высоцкий исполнял не часто, и в основном на квартирах у друзей, то есть в довольно узком кругу все-таки, а не на концертах. Последняя запись этой песни в его исполнении датирована 1973 годом. Потом он петь ее прекратил совсем. Наверное, посетило его что-то вроде запоздалого раскаяния, уж не знаю.

«Посему говорю вам: всякий грех и хула простятся человекам, а хула на Духа не простится человекам; если кто скажет слово на Сына Человеческого, простится ему; если же кто скажет на Духа Святаго, не простится ему ни в сем веке, ни в будущем». (Мф. 12:31–32).

Богословы спорят о том, что можно и что нельзя считать непрощаемым ни в этой жизни, ни в вечной грехом хулы на Святого Духа. Высказываются разные мнения, так что и не поймешь, какой же все-таки грех можно считать непрощаемой хулой на Духа. Важно, что Господь прямо говорит, что тем, кто хулит Сына Человеческого, все же может быть какое-то снисхождение, но не тем, что хулит Духа. Почему? Я не богослов ни разу, и потому мне простительно этого не знать. Но на поверхности такое вот объяснение. Придя в земную историю «во плоти», Господь оставляет людям свободу выбора в том, чтобы признать или не признавать Его Сыном Божиим. Если в этом нет прямого и сознательного противления истине (а прямое противление истине, это когда: «знаю, мол, что Он и есть Сын Божий, но все равно отрицаю, не принимаю этого знания»), то грех такой может быть прощен и изглажен покаянием. Под это определение подпадают не только отдельные люди, но и целые народы, целые религии. Ведь искреннее заблуждение, это одно. И со временем заблуждение может рассеяться, и человек увидит воочию и признает Истину. А вот сознательный отказ от Истины, это совсем другое. Хула на Духа Святого — это в первую очередь отвержение человеком очевидного действия Божественной благодати. Иисус сказал эти слова после обвинения фарисеев в том, что Он силой князя бесовского изгоняет бесов. И из контекста слов Христа в Евангелии становится ясно, что когда явные чудеса Божии приписывались иудеями Его противнику сатане, это и была хула на Святого Духа. Этим косноязычным моим определением тема далеко не исчерпывается, разумеется. Но в случае с песней Высоцкого это именно так и было. Высоцкий буквально, текстуально хулил величайшее чудо — Непорочное зачатие Девы Марии от Духа Святого, и по сути дела приписывал это чудо из чудес действию сатаны… Выводы делайте сами...

Вся последующая жизнь несчастного поэта стала подтверждением того, что от Божиих определений не избавлены даже и люди весьма великие, каким безусловно и был Высоцкий. Суд над таковыми может быть на какое-то время отложен, но вердикт уже прозвучал и приговор в свое время будет приведен в исполнение…

Да он это и сам знал. Если и не знал, так чувствовал.

А жизнь мелькает, как в немом кино,  —
Мне хорошо, мне хочется смеяться,  —
А счетчик — щелк да щелк, — да все равно
В конце пути придется рассчитаться.

В 1969 году Высоцкий пишет песню «Я не люблю…». Эта песня тут же оторвалась от спектакля «Свой остров», для которого была написана, и зажила самостоятельной жизнью. Стала одной из самых известных его песен, стала и своего рода «символом веры» поэта. Эта песня — одна из поэтических вершин Высоцкого. Есть в ней такие знаменательные слова:

Когда я вижу сломанные крылья,
Нет жалости во мне и неспроста -
Я не люблю насилье и безсилье,
Вот только жаль распятого Христа.

Здесь о Христе по крайней мере говорится с симпатией, хотя и в ряду с насильем и безсильем (в котором Творца Вселенной сложно упрекнуть). Решительно отвращаясь от «безсильных», поэт все-таки для Христа с Его мнимым «безсилием» делает неожиданное исключение. По тем временам безпросветного атеизма и это уже было немало. И вся эта песня, и эти слова о Христе в ней вскоре стали, можно сказать, народными. Ведь они выразили отношение большинства к житейским заповедям бытовой морали, и даже к образу Христа. Выразили понимание Его личности советским обществом, хотя и развоцерковленным до предела, но все равно не утратившим нравственных инстинктов.

Но и здесь все не так просто, как кажется. Ведь первоначально слова эти в песне звучали совсем по-другому…

"И мне не жаль распятого Христа", — так вот это в самом начале им пелось… Словно гвозди вбивали эти слова… Страшные слова! В них — уже окончательное отвержение от Христа и переход автора песни в лагерь распинателей Истины!

Но вот что пишет об этом очевидец:

«Когда Владимир в 1969 году спел это в доме у режиссера Таганки Юрия Любимова, бывшая тогда женой режиссера известная актриса Людмила Целиковская (роль Царицы Анастасии в фильме «Иван Грозный» С. Эйзенштейна, «Попрыгунья» С. Бондарчука и др.) сказала ему: "Володя, так нельзя!". Высоцкий послушался ее, как-то задумчиво вышел в другую комнату и тут же изменил текст. И сразу же спел его совершенно иначе: "Вот только жаль распятого Христа", и с тех пор всегда пел именно в этом варианте».

Оказалось, достаточно было всего лишь толчка, всего лишь одного слова, чтобы автор задумался, остановился, исправил так легко ложившуюся в рифмованную строку неправду… Думаю, не только благодаря Целиковской народ услышал эту песню во второй редакции. Сам Высоцкий не мог больше противиться истине. Хотя из контекста поэтической строфы было бы логичнее как раз продолжить этот ряд отвержения от безсилия и сломанных крыльев безпощадным криком: «Распни!» — он неожиданно удержал себя от этого. Спел по-другому. Вспомним добрым словом полузабытую, а некогда очень известную русскую артистку рабу Божию Людмилу!

Да и иные строки этого жизненного кредо поэта — песни «Я не люблю» — с годами не раз и не два менялись, исправлялись, подлаживались под восприятие народа, которое автор вольно или невольно в своих песнях все-таки старался выражать. Все эти вносимые в текст исправления шли в сторону все более глубокого христианского понимания им нравственных заповедей. Так, например, слова об не особенно любимом им «открытом цинизме» (будто закрытый, потаенный цинизм чем-то лучше!) были заменены со временем на цинизм холодный. К этому слову противоположного не подберешь! Ведь никто доселе не встречал и не встретит цинизма горячего, потому что такового по определению не бывает. Отсюда вывод: Высоцкий никакого цинизма не принимал! И уж совсем никуда не годилась строчка, в которой Высоцкий по жестокой молодости своих тогдашних лет признавался, что если надо, то и выстрелил бы в упор (как еще совсем недавно, в год рождения поэта, в 1938-м, да и позднее тоже, сталинские палачи ставили к стенке и стреляли в упор по невиновным и «слабым», которых поэту, выходит, не было даже и жаль, и он был даже готов, выходит, присоединиться к палачам, а отнюдь не к их жертвам…). Потом уже более зрелый поэт заменил строку опять же на противоположную. И зазвучало, наконец-то, по-русски, по-христиански:

Я не люблю, когда наполовину
Или когда прервали разговор.
Я не люблю, когда стреляют в спину,
Я также против выстрелов в упор.

Есть личность поэта, его кровь, биография и судьба. А есть душа народа, которую настоящий поэт, кем бы он ни был, обязательно выражает. И только это и делает его большим поэтом. Если бы Высоцкий и дальше, как тогда, в 1969-м, хрипел бы о том, что ему, дескать, не жаль Христа, что стрелять в упор, в общем-то, нормально, и он даже и сам пальнуть вот так же вот не прочь, если будет нужно, а цинизм  бывает открытым и скрытым, и второй к тому же едва ли не приветствуется, то это уже был бы не русский поэт Высоцкий, а какой-то другой. Другого Высоцкого страна бы отвергла. И он давно был бы забыт, как забыты, скажем, какие-нибудь стихоплеты, предлагавшие в своих «творениях» взрывать храмы и «завернуть подол матушке-России». Высоцкий каким-то седьмым чувством сразу почувствовал, что его занесло куда-то не в ту степь. И остановили-то его как раз строки про Христа. Об них он споткнулся. Только когда исправил их, он сделался большим русским поэтом.

В следующий раз святое имя Христа произнесено им в известной песне «О поэтах» (1971 год). Высоцкому исполнилось 33 года, как раз возраст Христа, и цифра эта, как ни крути, в любой биографии существенная. Это он и попытался осмыслить на примере своей судьбы и на примерах других известных поэтов. В песне есть поясняющий смысл подстрочник: «О фатальных датах и цифрах». Темой песни становится безвременная гибель поэтов прошлого и мистические совпадения в датах, связанные с этой их гибелью. А также «несоответствие» по датам смерти современных поэтов некоему довольно искусственному эталону «поэта-мученика» прежних времен. Прогуливаясь по сакральным датам, Высоцкий вот так вот доходит и до 33-х лет:

А в тридцать три Христу... (Он был поэт, он говорил:
"Да не убий!" Убьешь — везде найду, мол.)
Но — гвозди Ему в руки, чтоб чего не сотворил,
Чтоб не писал и ни о чем не думал.

И чуть дальше, рассматривая биографии поэтов уже современной ему «советской действительности», он вдруг вновь соотносит себя с Распятым:

Дуэль не состоялась или перенесена,
А в тридцать три распяли, но не сильно.
А в тридцать семь — не кровь, да что там кровь — и седина
Испачкала виски не так обильно.

Что тут сказать? «Возводя» Христа в ранг поэта, ставшего мучеником за правду, Высоцкий вновь старается как-то приблизить к себя к Нему. Хотя он весьма отдаленно понимает и Богочеловеческую природу Его личности, и смысл Его жертвы, но на приземленном  уровне (как это ни унизительно для поэта все-таки некогда христианской страны!) Высоцкий «за» Христа. Учтем и это. Ведь это Им сказано: «Кто не против нас, тот за нас» (Мк. 9, 39).

Русское слово «поэт» соответствует греческому слову ὁ Ποιητής — Творец, и образовано от глагола ποιέω (poieō), что значит «делать», «совершать», «творить». То есть, поэт — это тоже творец, в своем поэтическом творчестве создающий новые миры. Но только Бог является главным, единственным подлинным Поэтом, создавшим весь мир и человека, а поэт в этом смысле скорее лишь отдаленно пытается подражать Ему.

И Высоцкий, назвав в своей песне Христа Поэтом, тем самым, быть может, не совсем понимая это, признал Его Творцом и Господом. 

Удивительно, какие неожиданные смыслы и сближения можно найти у Высоцкого! Это тоже неотъемлемая черта большого таланта…

А последнее стихотворение, в котором Владимир Высоцкий обращается к Богу, было записано им на двух сторонах бланка парижского туристического агентства 11 июня 1980 года. Оно посвящено Марине Влади и стало последним его стихотворением. Выходит, он умер буквально с именем Господа на устах! Этот подлинник стихотворения продан его прагматичной французской женой на аукционе Drouot за 200 тысяч евро. Так вот довольно-таки высоко оценил «мир сей» последний всхлип умирающего, несчастного, теряющего всякую надежду поэта… Потом его завернут в ковер и вынесут на балкон, чтобы не мешал окружающим своими отчаянными воплями. Он затих… успокоился… упокоился навсегда.

Встретил наконец Того, над Которым насмехался. Которого любил и Которого защищал. И в Чьих объятиях только и мог угомониться.

Мне меньше полувека — сорок с лишним,
Я жив, двенадцать лет тобой и Господом храним.
Мне есть что спеть, представ перед Всевышним,  
Мне есть чем оправдаться перед Ним.