‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

Слово о моем отце

Евгению Николаевичу Жоголеву сегодня исполнилось бы 80 лет.

Сегодня солнышко светит как-то уж очень даже по-весеннему! Не по-декабрьски. Хотя и, при том, мороз.

Это, наверное, потому, что сегодня 18 декабря. И ровно 80 лет назад народился на Божий свет мой отец — Евгений Николаевич Жоголев. Родился он в 1937-м, в конце. Это был самый пик сталинских расстрелов. Конец 37-го года был отмечен небывалым количеством смертных приговоров. В день расстреливали по стране от тысячи до двух тысяч  человек (цифру мог я чуть спутать, но она поистине огромная). В каждой квартире, в каждом доме пылился тогда в углу узелок. Это на случай ареста. Чтобы не суетиться, не хлопотать, когда за тобой придут. И все необходимое чтобы было уже под рукой заранее. Такой узелок имелся, конечно же, и у моего предусмотрительного Деда Коли. Он был главным агрономом Волжского района. Имел все шансы пойти туда, откуда возвращались редко. Да и вообще, считай, не возвращались.

Студенты Куйбышевского пединститута. Евгений Жоголев — третий слева, в верхнем ряду.

И вот в это самое время, когда в Куйбышеве, в здании на Пионерской ставили к стенке в конвейерном порядке безвинных людей, — в тогдашних Молоканских садах (название такое), на тогдашней окраине Куйбышева народился мой отец. Не знаю, в роддоме ли или на дому. И спросить уже не у кого.

Эти, что ли, ночные выстрелы на него повлияли? Он был смелый, порой безбашенный, вольный. Словно носил в себе какой-то протест. «Я был либералом в нелиберальное время», — говорил он потом. Так вот сложилась его жизнь. Гладко довольно-таки. Четыре раза был женат. Отец четырех детей. Состоял в партии. Работал в самарско-куйбышевских областных газетах. В лучшие свои десятилетия возглавлял отдел культуры. Считал себя театральным критиком. А еще — писателем-юмористом. Ездил на Целину, работал на БАМе. На лыжах совершил головокружительный марш-бросок по Русскому Северу… Спортом не занимался, но в кулачном бою, по его же самопризнанию, равным ему был только его друг Виктор Туманов.

Не был ни диссидентом, ни вообще под судом (зная его характер, этому подивишься — как ведь Бог-то его хранил!). Единственное наследство, которое от него получил я, второй (по старшинству) его сын, это наручные часы с браслетом. Которые он и не носил почти. Просто младший сын, Николай, дал мне их на память об отце. Теперь часы эти мне помогают в молитве. Кладу их рядом с собой, когда читаю Иисусову молитву по четкам. Смотрю, когда ровно час пройдет (такая у меня «мирянская» скромная норма — это когда есть время, конечно же). Так что часы твои, папа, в дело пошли. Помогают мне молиться.

Подарок на день рождения. «Папе — от Антона. 18 декабря 1970 г.» У папы день рождения — ему исполнилось 33 года

Единственный раз, когда на папу моего насели «органы», и то закончился лишь легким испугом. Это когда 7 ноября 1962 (а может 3-го) года они на вечеринке в честь юбилея революции у нас дома встали и скорбно выпили «в память о замученном большевиками Последнем Русском Царе Николае». Не папа мой был инициатором этого Царского тоста. Его поднял старший брат Эдуарда Кондратова, приехавший из Ленинграда писатель и ученый (тогда еще совсем юный) Александр Кондратов. Но папа мой был среди тех, кто встал — и выпил. За Царя!

Думаю, Бог учел и это…

Донесли на них тут же. Потом всех малость подергали, потаскали. Дошло дело и до «проработки» на комсомольском собрании редакции «Волжского комсомольца» (газета была такая). Ну и выговорами отделались легкими, «постановкой на вид». Кого-то из старшаков (зам. редактора, к примеру) разжаловали в рядовые корреспонденты. А отцу моему и здесь повезло.

Ему вообще везло. Хотя из общей нам всем чаши горестей и он прихватил изрядно.

Еще встречают меня, еще окликают в городе те, кто знал моего отца. Кто дружил с ним, кто выпивал, кто с ним учился, работал. И всем он был люб и дорог (не то что я). И все считали его чуть ли не «лепшим» другом. Он был открытый, радушный. С друзьями (а это полгорода, никак не меньше) — доступный, простой.

Таким его запомнила Самара.

Когда пять лет назад мы ехали с кладбища на катафалке (папа умер 23 августа 2012 года), ко мне подсел Геннадий Волков. Давний товарищ и, что уж лукавить, немножко и собутыльник моего отца. Печатник! Папа мой еще от Максима Горького унаследовал эту традицию выпивать с самарскими печатниками. Так вот, оказалось, что Гена этот знает моего отца с совсем еще юных лет. С нежного возраста! Вот что он мне рассказал…

— Однажды — мне тогда было 14 или 15-ть, только пушок пробился над губой, я решил тоже, как все, начать ходить в Загородный парк на танцы. В «клетку», как тогда называли все отгороженную решеткой танцплощадку. Тогда там вся наша молодежь, как бы сейчас сказали, тусовалась. Пришел и я. Боязно было немного. Там, я слышал, новичков не жаловали. И мало кто из них удалялся оттуда без фингала под глазом. Но ко мне подошли знакомые. Спросили, не первый ли раз я пришел сюда. Я кивнул, да, первый. Тогда, решили они, тебе защита нужна. Поддержка надежная. Чтобы никто не наехал. И чтобы за тебя было кому впрячься, случись что. «К Жеке тебя отведем, к Кулаку», — пояснили они. Я что-то такое уже о нем слышал. — С ним не тронут. Скажешь, с Жекой Жоголевым знаком, и сразу отстанут. Вот увидишь!». Повели меня к Жеке. Он стоит, фартовый такой, невысокий, но и не маленький, чуть сутулый. Курит. Подвели, представили, сказали ему про меня, что «наш человек». Он меня дружески по плечу хлопнул. «Иди, танцуй, пацан! Если кто косо взглянет, меня кликни. Я тут рядом всегда». И я пошел плясать в ту самую «клетку». Никто, конечно, не тронул. Все уже знали там, что я с самим Жекой Жоголевым знаком».

…Какая судьба могла ждать человека, который в 17 лет «держал», как заправский блатарь, целый танцпол в Загородном парке? Который вырос (в прямом смысле слова) в Серых Домах? Известно какая. А он свою судьбу все-таки вот перехитрил. После школы поступил на литературное отделение Куйбышевского пединститута (с ним учились люди, потом ставшие довольно известными — его друг Наум Станиловский, Борис Свойский и Борис Кожин, который и поныне здравствует и рассказывает о тех временах свои анекдоты). Потом стал работать журналистом.

А однажды — все важное в его жизни почему-то происходило в этот день — случилось 7 ноября 1991 года. Это был тот самый день (другого мы что-то не подобрали!), когда я привел отца в Покровский кафедральный собор и он, наконец, принял Святое Крещение. Стал Православным. Так и вижу его, по-купечески размашисто осеняющим себя в тот день широким крестом при выходе из собора…

Спустя время он по какой-то творческой линии поехал с группой самарских журналистов в Пушкиногорье. В их группе, между прочим, была и Наталья Огудина — сейчас она монахиня Макария, подвизается в Серафимо-Дивеевском монастыре. Так вот, в Святогорском монастыре, где «наше всё» похоронен, папа мой «имел одно виденье, // непостижное уму, // и глубоко впечатленье //в сердце врезалось ему» (говорю пушкинским слогом). Там увидел он икону Божией Матери, на иконе Она держала на руках Младенца-Христа. И вдруг… вдруг папа мой от неожиданности выронил из рук свечу даже, которую хотел поставить у этой иконы. Вдруг вместо Лика Младенца-Христа он увидел на иконе… себя! Мальчишкой. Он не мог спутать — это был он. Видение длилось минуту. Может, две. Точно не знаю не то что я, он и сам-то точно не знал, сколько. Просто стоял как вкопанный и смотрел на себя на иконе. Потом на иконе все стало по-прежнему. Он уехал смущенный, непонимающий. Что это было? Призыв? Искушение? Какое-то откровение Свыше? 

В последние годы жизни...

Я все хочу найти ту икону. Но на Пушкинские горы всё вот что-то никак не заберусь.

А только он видел себя там вот ясно, как Божий день. Мальчиком лет 7-ми или 8-ми, рядом с Самой Пречистой Девой… Словно после его крещения «усыновила» Она и его… Так и хочется закончить мне рассказ об отце тоже пушкинской строфой: «Но Пречистая, конечно, // Заступилась за него, // И впустила в Царство Вечно // Паладина Своего…»

Дай Бог, чтобы именно так! Но ведь если Она тогда держала его — как сына, в том видении на иконе… Может, это и был знак, что он под Ее милостью пребывает… Как и все мы…

Сколько я бы ни жаловался в сердцах на отца (что пару раз все-таки бывало), всегда великая старица блаженная схимонахиня Мария (Матукасова) отзывалась о папе моем не в унисон мне ласково, примиряющее, говорила: «Я Женечку люблю», а потом и вовсе пророчески предрекла: «Да много ли и выпьет» (имея в виду его слабость к горячительному). Так и случилось. Три последних года он провел в абсолютной, хотя и вынужденной трезвости. Бог дал время ему очиститься и все здесь еще искупить.

Господи, был Ты милостив к моему отцу в земной жизни. Будь милостив и там, услышь и сейчас мою об отце молитву!

Помолитесь и вы о упокоении раба Божия Евгения!

Ведь сегодня, как ни крути, а у него круглая дата. Можно сказать, юбилей. 

126
Добавьте в соц. сети:
1 комментарий

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Ваш вопрос или комментарий:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru