Так ли надо прощать?

Из редакционной переписки с писателем-священником N.

Ваше Преподобие, уважаемый отец N!

Прочли мы Ваш новый рассказ, в редакции о нем мнения разделились. Я скажу Вам свое, редакторское. И прошу меня правильно понять. Пишу лишь потому, что молча бросить в корзину рассказ такого достойного уровня нельзя. К тому же я заинтересован в сотрудничестве с Вами. Жду от Вас рассказов для наших изданий. И главное — Вы священник, то есть по определению человек, которому дано постижение большего, чем мне и другим мирянам. И потому Вы сможете меня правильно понять. А значит, и есть смысл говорить по существу.
Во-первых, меня огорчило, что Вы опять пошли проторенным путем. Человек есть стиль, и я не то имею в виду, что Вы пишете в своей манере. А стиль у Вас есть, и он яркий, характерный. Его можно не принимать, от него можно подустать (Вы несколько повторяетесь), но это стиль настоящего писателя. Но вот в выборе тем хотелось бы большего разнообразия. Мы получили от Вас четыре рассказа, и три из них (один мы не напечатали) посвящены лагерной теме, теме сталинских репрессий по отношению к духовенству. Я понимаю однотемность Солженицына и Шаламова — для них это был ЛИЧНЫЙ ОПЫТ. И прикоснувшись к такому, они просто не могли говорить уже ни о чем другом. Но у Вас такого личного опыта нет. И это все-таки умелая СТИЛИЗАЦИЯ, то есть, по большому счету, литературщина, фальшь. Иногда это работает, когда находится красивый и неожиданный ход, но иногда только раздражает. К тому же есть и практически-редакторское мое личное соображение. Наши издания выходят не часто (два раза в месяц Благовест и один раз в месяц журнал Лампада). И мы просто не имеем права печатать из номера в номер рассказы одного и того же автора с очень характерной и достаточно специфической манерой письма (я-то Вашу манеру принимаю) на одну и ту же тему или около того, с разными только аранжировками. Как меня порадовал недавний рассказ Ваш из личного опыта, никакая не стилизация под старину (под 1930-60 годы)! Живые голоса, живые люди. Но вот Вы опять прислали рассказ из чужого Вам мира и времени. Опять стилизация. То есть вольно-невольное упрощение. Шаламовские рассказы стилизацией не назовешь. Там открывается целый мир. А Вы этот мир искусственно моделируете. Есть разница.
Далее. Так как сюжет, простите уж, высосан из пальца (то есть придуман на основе прочитанного Вами где-то), то все персонажи картонные, ходульные. Священник похож на священника, то есть это не живой человек, а среднеарифметический типаж. Матушка — это картонная матушка. Появляются новые персонажи: Вор (тоже слишком уж усредненный, типичненький) и Староста. Староста тоже соткан из того, что Вы где-то читали или, может быть, слышали от пожилых прихожан. Но это все же самый живой персонаж. И исторически этот "церковный негодяй" и соглядатай за батюшкой пойман правильно. Тут Вы всё мастерски изобразили. Но он погоду не делает.
Всю эту стилизацию Вам как писателю настоящему можно бы простить. Вроде бы ведь рассказ и правдив в своем замысле, и как будто душеполезен. Если бы не одна очень уж большая неправда, которая заложена в саму основу повествования. Что главное в Вашем рассказе? Образ священника? Но никакого образа священника просто нет. Образ старосты все-таки не главный. Его бы и вовсе могло не быть. Главная тема — это тема ПРОЩЕНИЯ. Она вспыхивает в рассказе три раза. В начале, в середине и в конце. Когда батюшка возвращается из лагерей с отмороженными руками, он шепчет дома у себя (не на собрании ведь), при закрытых дверях: "Я их уже простил". Ишь какой скорый-то! Не успел вырваться из кромешного ада лагерей, а уже и простить успел. По дороге, что ли? ТАК вот не говорят. ТАК не чувствуют. Самарского священника Иоанна Букоткина в конце 1960-х годов в Куйбышеве вызывали куда-то на квартиру для стукачей, требовали дать согласие. Он отказался. Домой он пришел весь мокрый. Матушка Мария Дмитриевна его спросила: "Что, водой поливали?" — "Хуже, мать, мочой..." И все. Ни слова осуждения. Ни слова злобы. Но какой бы было неправдой, если бы он, по-простому говоря, обгаженный извергами, сложил губки бантиком и елейно бы прошептал супруге, в рассчете на "вечность": "Я их уже простил". Да не простил он их тогда! Может, потом и молиться о них начал, может, потом и простил, когда отлегло. Но спустя время. Пересилил себя, в себе "ветхого человека". А может и не простил вовсе. А просто забыл. Бесов ведь не прощают. Но и думать о них стараются поменьше. Не знаю. Но фальшь смоделированной Вами ситуации для меня очевидна. А отец Иоанн Букоткин, между прочим, во время молитвы на воздух поднимался в алтаре. Это все прихожане видели. 

Далее выясняется, что батюшка в Вашем рассказе успел простить и даже оправдать поступок его дочерей, отказавшихся от отца-священника. А по сути дела отказавшихся не только от отца, а и от Отца Небесного — так как вместе с отцом родным из их жизни ушла вера, ушла Церковью. Ушел и Бог. И вот священник им вслед шлет свое "прощаю". Благословил, так сказать, на новую советскую жизнь дочек. От большой любви. По-человечески, наверное, можно понять. Они хоть выживут в этом аду (правда, ценой их погибших душ, а на этот счет в Евангелии как раз душе предпочтение отдается, а не телу, и священник не может об этом не знать). Не пойдут, как он, дочки по этапу. Но по духовному счету — это не Христианский поступок. Промолчал бы уж, не слал бы своего "прощаю", которое в рассказе читается как "благословляю". Тут тема для ДРАМЫ, как у Шекспира в Короле Лире, и даже глубже, а для Вас тут всего лишь азбучная пропись на тему лживенького всепрощеньица ценою в потерянную Вечность.
И третье. Матушка на суде над убийцами супруга требует простить убийц и говорит, что и убитый священник их бы давно уже простил. Ну прямо как преподобномученица святая Елисавета! Только вот Каляев не был уголовником. И не серийный был маньяк. Он был идейно запутавшийся, а эти парни попроще. Пойдут ведь резать и дальше.
Вы, наверное, когда писали, думали, что это круто — такое "подлинное" Христианство! Но это скорее толстовство. Это пародия на Христианство. Это подделка, фальшь. Главное, это как раз то, каким бы хотел мир сей видеть Христианство. Такое безсильное Христианство никому не опасно. Мир бы такое Христианство принял и водил бы с ним хороводы. Этот безсильный священник не спас ни дочек своих, ни мальчишек-воров, которых он из-за Старосты выгнал из своего дома, и потом они стали его же убийцами, ни себя не защитил, ни даже церковной кассы. Полностью все уступил миру. Безплотные бородатые старички и безликие всепрощающие старушки шепчут своим убийцам "прощаю", думая, что этим выполняют заповеди Христа. Разве это не пародия на нашу веру?
Нет, прощение — это нечто гораздо более сильное. Оно идет от силы, а не от слабости, не от желания примириться с миром сим. Может быть, священник и простил бы когда-нибудь уже в брежневские более спокойные годы своих карателей (если бы дожил до более спокойных времен), но сделал бы это подвигом всей своей последующей жизни. Нельзя ведь прощать на автомате. И дочерей бы может быть как-то даже оправдал, но за них бы слезы лил в молитве всю жизнь как за заблудших. А требовать, чтобы отпустили убийц — это значит сделать так, чтобы они и дальше грабили-убивали. Причем убивали бы исключительно Христиан, ведь те их сразу прощают и отпускают на свободу. Таким "бонусом" трудно для них не воспользоваться.
Не знаю, как Вы, а я отношусь к теме прощения всерьез. И до прощения нужно дойти внутренне, а не шептать через слово, как заезженную пластинку (чтобы не вспоминать чуждое нам слово "мантра"): прощаю, благословляю, — когда за этими словами не стоит ничего. Или даже стоит дух века сего.
Эта Ваша большая духовная ошибка. На мой взгляд, это и делает невозможным публикацию Вашего рассказа. Простите, что дерзаю Вам писать так вот прямо — это как раз от уважения к Вам, к Вашему сану и к Вашему очень большому писательскому таланту.
Жду новых произведений.
Если Вы мне напишете о своем отношении к моему этому письму, буду Вам благодарен. Нельзя строить живые отношения только на основе литературных текстов. Нужно и живое (или хотя бы уж интернет-) общение.
Прошу Ваших молитв!
р. Б. Антоний Жоголев.