Защитник Третьего Рима

Лет уже, наверное, двадцать назад я приехал в Петропавловскую церковь, к Блаженной Марии Ивановне, которая тогда проживала при этом самарском храме. Приехал к известной подвижнице, впоследствии схимонахине, с необычным вопросом. К нам в редакцию впервые поступило письмо читателя из Сибири, который делился своими впечатлениями от посещения родины Григория Ефимовича, села Покровского. И автор письма говорил о нем без осуждения, а с уважением и даже приязнью. А мы ведь к такому тогда не привыкли еще! Выросли на фильмах вроде «Агонии» и книгах типа пикулевской «У последней черты» (первоначальное название и того хлеще — «Нечистая сила»). Но вот что-то тогда кольнуло мне в сердце. И я не стал торопливо сметать в корзину те листочки письма, а поехал с ними к старице. Просто узнать.

— Красивый, красивый, — как обычно, на своем приточном языке ответила она мне тогда на вопрос о Распутине.

— А публиковать о нем… можно? — все еще недоумевая, спросил я.

— Отчего же нельзя? Можно, можно…

Так и опубликовали мы то письмо. А потом было много статей, писем, споров. Правда о Распутине пробивалась к нам не сразу, медленно, а как это бывает иногда на чудесно обновляющихся иконах: постепенно высветлялся на черных досках еще недавно затемненный до полной неразличимости лик. Сначала вышла книга Олега Платонова. Потом еще какие-то книги: Фома Бэтс, еще, еще…

Сейчас, в общем, честные историки свое дело уже сделали. Кто хочет, может найти доступ к подлинной информации об этом удивительном человеке. И теперь проблема не в фактической стороне вопроса, а чисто уже в отношении… Мы ведь умеем факты не замечать, или по-своему их интерпретировать.

Все слышали, что он, Распутин, был развратник и хлыст. Пьяница, конокрад и колдун. Кто там еще? Английским шпионом, кажется, все-таки не был.

А честные, не прикормленные западными грантами историки утверждают обратное. Никаких совращенных им девиц и замужних дам так и не обнаружилось, сколько ни искали. А ведь даже в газетах объявления печатали: «Ау, откликнитесь, эй, — совращенные им и растленные». А та, кто была рядом с ним и конечно же рядом с Царской Семьей, — Анна Вырубова — оказалась и вовсе девственницей. Ее освидетельствовали врачи по приказу масонского временного правительства. Улики искали. А потом и вовсе приняла она монашество. Странная «наложница» у Распутина была, не так ли?

Хлыстом его тоже не сумели как следует обрядить. А ведь хотели — еще при его жизни хотели. Но «дело», открывшееся было в Тобольской консистории, вскоре закрыли, так сказать, за отсутствием состава преступления.

Пьяница? Ну, мадеру-то он, говорят, и правда любил. А кто ее мимо рта проносил в ту пору? Да и в теперешнюю пору тоже таких не много отыщется. Так что не станем и его осуждать.

Идем дальше. Конокрад? Тоже не соответствует. Не нашли еще той лошади, которую он увел. Зато известно доподлинно, что храм в своем селе построил и прошел от монастыря к монастырю пешком всю Россию.

Про колдуна давайте не будем. Только благодатный молитвенник, старец мог неоднократно ставить на ноги истекавшего кровью светлого отрока. Который потом войдет в синодик Церкви как страстотерпец Царевич Алексий. «Колдун, исцеляющий святого…» Это даже для современной искушенной публики все-таки многовато будет.

У известного богослова протоиерея Сергия Булгакова (кстати, очень не любившего Распутина, как и почти все интеллигенты в ту пору) где-то в эмигрантских уже дневниках я нашел поразительное признание. Все-таки не могло у него увязаться, срастись — степень грехов исторической Царской России и кромешный ужас того обвала, который с ней произошел в 1917 году. Да, не все было ладно в Третьем Риме в ту пору. Но чтобы такое… Не мог даже он, вообще говоря, духовно зоркий, этого разглядеть и понять. За что?

А ведь Бог посылал отчетливые сигналы!

И кто-то их принимал, к сожалению, очень немногие.

1911 год. Дело умученного отрока Андрюши Ющинского (которое журналисты ловко превратили в «дело Бейлиса»). Не оспариваю судебный приговор. Но и признавая его законность, многим стало очевидно — в Самодержавной Империи судебная система дрогнула в угоду левой общественности. Кто только не выступил тогда в защиту Бейлиса! Блок, Короленко, Горький, Мережковский… «Монархист» Шульгин, впоследствии оказавшийся в кучке заговорщиков, вырвавших отречение у Царя… Это лишь первые, кто приходят на память. А ведь давили и с Запада! Архиепископ Кентерберийский, Томас Манн, Герберт Уэллс… Результат известен.

1913 год. На Афоне, в русских скитах и в монастыре, монахи устроили бунт с кулачной расправой, обвинив своих начальствующих в ереси непочитания Имени Божия, назвали их имяборцами и в тычки прогнали из скитов. А потом включилась «обратка»: по приглашению изгнанных, подначиваемые со всех сторон, под газетное улюлюканье штатных богословов, под призывы далеко не худших иерархов того времени «навести порядок силовыми методами», военные устроили на Афоне настоящую бойню. Лили в имяславцев брандспойтами, избивали их до безчувствия, а потом более полутысячи русских монахов покидали, как снопы, на борт корабля и отправили в Россию, назвав их еретиками за почитание Имени Господа Иисуса Христа. Кто был больше виноват в этом, ревнители не по разуму (имяславцы) или гонители и солдафоны в рясах (имяборцы), — ни богословы, ни историки до сих пор выяснить не могут. Скорее всего, правы оказались преп. Кукша Одесский и преп. Силуан Афонский, которые тихо молились себе и молились в то время на Афоне, освящаясь Божественным Именем Иисуса, и при этом не втягивались в потасовки и споры с пеной у рта. И прав оказался Распутин, который, хотя и сочувствовал имяславцам (вместе со св. Царем Николаем), но строго отозвался и о них примерно в таком вот ключе: молились бы себе по-тихому, дураки, а вот нет же, неймется им, полезли на рожон, ну вот и получили по сусалам…

А буквально его слова звучали так: «Грех, конечно, что они (имяславцы) шум подняли. Нужно было бы про себя молиться, а не шуметь. О. Мисаил (игумен Свято-Пантелеймонова монастыря) приехал и говорит им, распишитесь (в том, что отказываются от имяславия). Это в духовных-то делах: «распишись»? Это как же в вере распишись! Я и Владимиру Карловичу (обер-прокурору Синода Саблеру)сказал, что это — грех! И кому нужно, всем сказал, что так нельзя».

В результате «свет мирянам — иноки» показали всей России такой страшный пример, что стало уже очевидно: страна летит в пропасть. И ожесточившиеся в спорах афонские монахи (с той и с другой стороны) бежали к обрыву впереди паровоза.

А последним сигналом к гибели Третьего Рима стали выстрелы в Распутина. Его убили «свои». Охранители, монархисты, черносотенцы (Пуришкевич). Был среди заговорщиков и Великий князь.

Хотели зверским, подлым убийством спасти монархию. И если у монархии не нашлось в ту пору иных защитников, то все уже тогда было обречено на гибель. И если монархия и правда нуждалась вот в такой защите, то для Ильича уже надо было готовить пломбированный вагон.

Монархию-то как раз защищал он — Распутин. И чуть ли не в одиночку. И убив его, символически убрали последнюю опору трона: русское крестьянство. Раз мужика, «выбившегося в люди», «вхожего к самому Царю», зверски убили «господа», то и нам такая власть не с руки, — примерно так «кумекали» по деревням, по захолустью крестьяне. И уже оглядывались по сторонам, косились на господское добро, предчувствуя наживу.

Все рухнуло потому, что даже лучшие люди той поры рукоплескали убийцам. Дневники убежденного монархиста Льва Тихомирова брызжут ненавистью к Распутину. Даже в скором времени принявшая мученический венец Великая Княгиня Елизавета Федоровна назвала случившееся «патриотическим актом». И сам Царь молча отошел в сторону. Не дал хода делу об убиении своего Друга — Григория. Оставил это суду Божию. А 13-летний Царевич наивно спрашивал Его:

— Ведь ты же хорошенько накажешь убийц нашего Друга?

Высочайшего ответа не последовало. Ведь разве же можно всерьез считать ответом слова Царя о том, что «никому не позволено убивать». Слова, так и не подкрепленные решительными делами!

Империя была обречена. Убили пророка, еще стоявшего на пути к обрыву.

И Царь, глядя, как забивают гроб с телом Друга, уже примерно представлял, что ждет Его и Семью.

— Но не сейчас! Не теперь еще… — шептал он по ночам. — Друг же мне говорил, что нам еще предстоит увидеть его село. А я в Сибирь пока что не собираюсь.

Все исполнилось в срок, отмеренный Свыше. И Покровское они увидели, поклонились родине Григория. И мученический венец приняли.

Все как Друг предсказывал. Не словами только, а всей своей судьбой.