«Ради нескольких строчек в газете»

Есть журналистская песня еще военных лет с таким вот рефреном: «Трое суток шагать, трое суток не спать ради нескольких строчек в газете!».

И у нас строки тоже очень важны. И платим за них свою плату…

…На Афоне я познакомился с отцом С. И как-то мы друг к другу расположились. Слово за слово, и отец С. начал мне рассказывать о своей удивительной, можно сказать, фантастичной судьбе. Которая просто-таки просилась на страницы газеты… Но дело было на Святой Горе Афон. И человек, открывший мне душу, был насельником монастыря. То есть публичность для него по определению противопоказана. И потому он то и дело перемежал свой рассказ категоричным запретом о нем писать. А что же я? Не моргнув глазом, давал ему такое обещание. Но сам под разными предлогами убегал от него к морю, и там наговаривал на диктофон (для надежности, не доверяя памяти) его рассказ. И потом снова бежал к нему, слушал его опять, давал обещание не печатать, и снова потом убегал к морю и шептал его рассказ на диктофон. Такая вот журналистская «разводка».

Вскоре я опубликовал о нем статью. Как уж он прознал про это, я не ведаю. Но дошла весть, что некоторые монахи его укоряли за то интервью (и туда, оказывается, интернет добрался). И все бы ничего, из монастыря его не выгнали, а читателям была польза — но только я вдруг заболел. Какой-то гнойник образовался на груди, прямо у сердца. И не проходил долго. Две недели примерно длился этот кошмар, когда я что ни день отжимал гной из раны… Потом уже только допетрил, в чем тут дело! С монахами афонскими вот так поступать не нужно!

Был случай: мы с другим паломником прогуливались по набережной Свято-Пантелеимонова монастыря на Афоне. А там внизу у моря, на камнях, один довольно молодой монах удил рыбу. Мой приятель навел на него фотокамеру и сделал удачный кадр. Монах увидел это и строго крикнул ему: «Кто благословлял? Зачем снимаешь!? Сотри немедленно этот кадр…» Мы стали его уверять, что, мол, ничего плохого не хотели сделать, но монах настаивал на своем. Тогда мы просто ретировались с набережной. А потом с изумлением увидели, что в «памяти» фотоаппарата все снимки солнечные, яркие, и только один этот кадр весь черный. А фигура монаха на нем едва различима…

Вспомнил я этот случай и понял, что болезнь мне послана в наказание за якобы «ложь конь во спасение». Рана притом продолжала гноиться…

Тогда я стал судорожно искать выход. На Афон как раз отправлялся мой приятель. И я стал просить его передать поклон отцу С., передать мои искренние извинения. И рассказать, что меня мучит болезнь. Вскоре приятель мне позвонил с Афона: я прощен!

И как-то вдруг почти сразу зажила рана.

Делайте вывод из этой истории сами. Стоит рисковать или нет?

Кстати, есть такая байка журналистская. Собрали во дворе учебного корпуса только что зачисленных на первый курс факультета журналистики. Вышел к ним декан, в руке держит список поступивших. Спрашивает первого в ряду: «Как тебя звать?» — «Такой-то». Он посмотрел в список, кивнул, да, такой действительно зачислен. И вдруг ему: «Вы, молодой человек, профнепригодный. Заберите свои документы!» — «Но почему, почему!?» — «Вы назвали правильно свою фамилию! Должны были соврать, как и подобает профессионалу от журналистики».

Это просто шутка. В Православной среде совершенно неприменимо.

Недавно заметил: больше половины (да куда там половины, больше двух третей!) грехов на исповеди моей так или иначе связаны с работой. С «выполнением профессиональных обязанностей», говоря на бюрократическом сленге. Те батюшки, которые меня исповедуют (я прихожанин Петропавловской церкви), волей-неволей начинают разбираться в верстках, корректуре, гонорарах, псевдонимах и всем таком прочем. Судьба.

Кстати уж, еще один совет. Даже правду надо порой давать не всю сразу. Дозировано. Частями. Всю сразу могут не вместить. Это как ведро холодной воды на голову. Кому-то это будет приятно. А кто-то начнет жаловаться по инстанциям. Зачем это? А если… ну, не по капельке, конечно, а по одному хотя бы ушату… Ничего. Освежает, и можно с этим жить. Я стараюсь ушатами… Когда не хватает пороху на все сразу ведро. Был у меня случай. Я сразу несколько писем по одной острой теме опубликовал. Донеслись «стоны»… А потом и действия с противоположной стороны. Весьма для меня опасные. Один опытный администратор дал совет: а ты бы не спешил — по одному письму в каждый номер, по одному… В чем-то он прав. Наверное.

Самый сильный заголовок — рифмованный заголовок. Или заголовок с интонационным усилением. Он может жить в памяти годами. Как-то в «Комсомолке» было интервью с правнуком, что ли, Сталина, сейчас уже не помню. Зато помню прекрасно заголовок: «Дедушка умер, а дело живет. Лучше бы было наоборот». Или еще один, там же: «В борьбе за народное дело он был инородное тело». Блестяще! Но для Православных почти неприменимо.

Мой отец пятьдесят лет проработал в областных газетах. И считал лучшим своим заголовком заголовок в материале про самарские дни известного чешского писателя Ярослава Гашека (как он к нам угодил, это другой вопрос): «Вы ходили по этим улицам, Швейк!»

…С усилением на конце.

Заголовок не должен быть отрицательным. Даже в самой что ни на есть критической статье. Очень редко! И про каких-нибудь самых что ни на есть отморозков. (Хотя, это еще вопрос — а надо ли о таких писать?) Да и то пореже. О чем бы ты ни писал в Православной газете, заголовок не должен содержать в себе отрицания, заманухи дешевой и прочего. Красивым, да, может быть. Таинственным, загадочным. Но не нужно отрицания. Да вместо нет. Внутри текста пиши, о чем хочешь. Но заголовок не черни. Как учит священник Артемий Владимиров: «Неприятные вещи умей говорить с приятностью».

Хочешь узнать, кто твой начальник? Посмотри, кому на тебя жалуются, и сразу поймешь.

Был случай: пришла женщина, слегка не в себе. Мы давно не виделись: и как же поработал с ней враг за эти годы! Когда-то она рассказала нам об одном подвижнике из ее села. Мы опубликовали, так как человек был и правда необычный. Из других источников пришло подтверждение о нем. И вот спустя годы (!) она вновь пришла и сначала потребовала, чтобы мы убрали ее фамилию из ее статьи в интернете (дескать, интернет, он вражий, и про святого человека туда писать нельзя). Ну, убрали. Раз просит. Но она на этом не успокоилась. Потребовала вскоре, чтобы из интернета убрали всю статью. Я ответил отказом. Ясно было, что это не ей, а врагу, который ее подчинил, не хочется, чтобы статья о подвижнике светила людям и давала пример. Тогда она стала ходить к нам чуть ли не каждый день. Просила, требовала, думала я уступлю. Но я уступать не собирался. Тогда она пошла на такую меру: стала целыми днями стоять столбом возле кабинета редактора. Молча стоять, а кто спрашивал — объясняла, что не уйдет, покуда ее требование не выполнят. Я было занервничал, сидим ведь в храме. Службы идут, люди приходят. А она тут стоит. Но настоятель меня успокоил. «А ты не бойся, — сказал он мне. — Утром увидишь ее — поздоровайся. Вечером — про самочувствие, про здоровье спроси, и все с улыбкой. И спокойно работай». Так и сделали мы. Вскоре она исчезла. Ну, не совсем исчезла, разумеется, жаловалась и настоятелю, и в епархии побывала. Пришлось мне даже объяснительную написать. И написал. Ее после этого слушать не стали.

Я это к чему? Не уступай тем, кто одержим бесом. Иногда уступить кажется легче, чем не уступать. Но бес на полдороге не остановится. Все равно придется ему противостоять. И лучше это делать сразу. И никого не бояться при этом. Если бы сразу дал ей от ворот поворот, не пришлось бы, я думаю, и объяснительную писать.

В каждой редакции, наверное, есть свой негласный черный список. Не врагов, нет, а просто тех людей, которым не доверяешь. Которые для тебя не авторитетны, которых ты не считаешь соратниками. И это нормально. В этом списке оказываются люди, которых без особой нужды лучше не поминать на страницах газеты. Но «догму» из списка нельзя делать. Благородство превыше всего. Превыше любых списков. И личных обид.

Однажды в заурядном репортаже с довольно заурядного события, впрочем, связанного со святынями (а какой материал в Православной газете не связан со святынями?), мелькнула фамилия человека, которого я бы не хотел в газете упоминать. Вычеркнуть? Легко. Но будет ли это благородно? Не будет. И я его оставил. И потом еще пару раз не вычеркивал. С меня не убыло. С читателя тоже. Когда есть выбор, надо поступать благородно. И даже когда его нет.

Не молящийся церковный журналист подобен глухому музыканту.

Молящемуся журналисту Редактор — Бог!

Был случай недавно. Познакомился с одним молодым батюшкой. Случайно — в епархиальных коридорах; слово за слово, и он передал мне привет от одной давней знакомой. Виделись они в Иерусалиме, на Виа Долороса. Мне было приятно, что обо мне вспомнили они в Святом Граде. А потом, спустя пару дней, позвонил мне еще один общий знакомый и попросил (от лица того священника) взять у него интервью. Мне не понравился сам «прием», похожий на некоторое легкое давление, но я подумал, ладно, почему бы и нет. Посоветовался с сотрудницей. Она меня утвердила в этой мысли (еще урок — не переваливай ответственность на других). В итоге направил к нему журналистку. Вышла статья. По какому-то нелепому стечению обстоятельств поставили интервью с молодым священником на первую полосу.

Когда мне позвонили из властных коридоров, было уже поздно. Дело сделано! Оказалось, тот человек очень и очень (скажем так) подмочил свою репутацию. И через меня, через газету хотел ее подправить. Вряд ли это ему в полной мере удалось, но все же… А вот мне влетело крепко. И поделом, вот ведь главное. Поделом!

Один опытный товарищ мне пенял: ну ладно, ошибся ты, бывает (хотя ведь было тревожное чувство, было!) — но первую-то полосу газеты зачем же было ему предоставлять? Ее надо беречь от всего случайного. Это должна быть самая строгая полоса.

Уроки тут в следующем. Если ситуация хоть немного сомнительная — не принимай положительных решений (доверяй внутреннему чувству). И уж конечно — первую полосу отдавай только самым проверенным, самым авторитетным, самым НЕСЛУЧАЙНЫМ людям и сюжетам.

Попал я как кур во щи (пишущие делятся на тех, кто пишет как кур в ощип, и тех, кто пишет иначе, как это сделал я). А ведь до этого был уже почти двадцать лет редактором!

Дело было, конечно же, Великим постом (еще один урок, немаловажный — в Великий пост меньше резких движений! Но предупреждаю — все равно это вряд ли получится).

В журналистике никогда ничего не исправишь. Даже извинения (всегда мелким шрифтом и на последней странице) не всегда помогают. Сапёр ошибается один раз… Журналист тоже. Нет права на ошибку ни у того, ни у другого.

Мне повезло. Из того взрыва я вышел израненный, но живой. Другому может не повезти.

Встречают по одежке… На первую полосу надо стараться ставить фотографии людей в сане. Священников, монахинь… А лучше Архипастырей. Миряне на первой полосе как-то не смотрятся, если отдельно. Почти всегда так.

Не повторяйте моей ошибки: при любом раскладе держите себя в руках, и не переводите ситуацию конфликтную в русло письменной речи. Лучше откричитесь уж по телефону, если уж совсем сдержаться не получается (тоже не всегда безопасно, между прочим).Но не пишите гневных писем, никогда.

…Один ведь даже вот приятель (редактор журнала) недавно очень меня разобидел. Не нарочно, я понимаю, но надо было ему как-то по другому потом себя повести. И вот я ему в тот же день написал гневное письмо, несдержанное. Ничего там особенного не было, и все же в чем-то дал я там волю чувствам (дело было — поверьте! — в Страстную Пятницу). И что же? Этот приятель спокойно так взял да и опубликовал в своем журнале мое письмо. Хотя писалось оно лично ему, а не для печати, разумеется. И сделал он комментарий, спокойный, взвешенный. И этот его комментарий очень хорошо смотрелся (хотя и извинился он там) на моем несдержанном фоне. Формально придраться не к чему. Ведь еще Понтий Пилат сказал: "еже писах — писах…" Крепко подумайте, прежде чем свои сиюминутные эмоции переносить на бумагу.

Хороший журналистский прием. Идет изложение фабулы. Все вроде бы понятно, все по схеме. И вдруг последняя строчка или опровергает все предыдущее, или ставит под вопрос. Или придает новые смыслы.

Из переписки с матушкой N.

Спасибо за публикацию...

Только всё-таки нужно было дать мне интервью на просмотр до того, как публиковать. Оно уже пошло в печать бумажную?

Дело в том, что в таком виде я его не могу никому показать. Много неточностей и переборов (я же говорила, что не умею говорить на микрофон - одно дело, что я что-то сказала личное в частной беседе, и совсем другое - для печати). Мои близкие мне моих ляпов не простят.

Кстати, есть и ляп, который в общем-то требует опровержения…

Есть и другие неточности.

С тем, что вся одежда, которая на мне, - это всё, что у меня есть, - тоже перебор. Такого просто не может быть в наши дни. Я не особо слежу, во что одета, мне это не интересно, я покупаю себе вещи очень редко, да. Но их у меня полно, потому что мне всё время что-то дарят, отдают, пусть ношеное. А я - передариваю, потому что мне не нужно столько.

В общем, я даже не знаю, что теперь делать. Не могу ни ссылку на статью дать на своих страницах, ни прихожанам и родственникам дать почитать в бумажном варианте. А наверняка почитают. Читатели "Благовеста" сами перепосты сделают.

Вот если бы я отстранённо читала это, написанное про какую-то незнакомую матушку, я бы удивилась только эпизоду про одежду...

А сейчас сижу и думаю: как сделать, чтоб хотя бы близкие этого не увидели.

Простите, что написала всё это. Много хорошего в интервью. Но я же просила прислать мне текст до публикации.

Надеюсь, что не слишком сильно вас расстроила.

Остаюсь искренне ваша - м. N.

Дорогая матушка N!

Простите Христа ради за все...
Газета уже вышла к людям, пришла к подписчикам и что написано пером не вырубишь топором. Тут уже ничего не сделаешь.

Искусство журналиста в том и состоит, чтобы провести интервью под видом дружеской беседы. Когда человек и знает, что у него берут интервью, и как бы не предает этому значения, говорит искренне "что в голову взбредет", ДОВЕРЯЕТ журналисту. Не особо выбирает слова, как в дружеской беседе. И интервью получается живым, настоящим, не казенным, в нем звучит живой голос человека, а не оловянного чинуши. Это азбука журналистики. Я ведь работаю на широкую аудиторию, и хочу ей принести пользу (ваши близкие тоже важны, но все же расчет не на них только лишь). Если удается при этом ничего не перепутать, никого не огорчить, это просто прекрасно и мы к этому конечно же стремимся. Но иногда (как правило, в мелочах все-таки) это не получается.
Лично мне Вы не говорили. что надо показать Вам интервью до публикации. Но дело не в этом! Главное, почему ни один журналист моего жанра не любит отдавать интервью на предварительное прочтение, - вот в чем. Мы не имеем дело (как правило) с какими-то технологиями, сложными техническими агрегатами и потому нам от автора не нужны технические и терминологические уточнения. Если бы я работал с учеными-ядерщиками, у них бы надо было уточнять то и это, чтобы не выглядеть дураком или тем более чего-то там секретного не выдать. Но я работаю с живыми людьми. И тут какие могут быть уточнения? Я и так Вас хорошо знаю и хорошо знаю церковную среду. В деталях могут быть накладки, но я не спутаю название вашего храма, сан вашего мужа и другое важное (пишу на пальцах, чтобы вы меня поняли и простили). Интервью потому и лучше всего брать в особой дружеской атмосфере (и стараться такую атмосферу создавать) - иногда мне удается даже в сложнейших условиях, так сказать «в полевых условиях» выстроить доверие с человеком за пять-семь минут, чтобы он разговорился и отвечал на вопросы «не по бумажке». А недавно Ольга Ивановна за полчаса интервью приобрела ДРУГА и он об этом даже написал в редакцию... И с Вами нам не надо было "играть", мы с Ольгой Л. и правда к Вам прекрасно относимся и считаем близким другом редакции. Вы непринужденно говорили обо всем, как говорили бы у себя дома (не совсем, но почти). Конечно же, те Ваши слова, которые могли бы как-то Вам по-настоящему навредить, я в интервью не поставил бы ни за что. Доверие ведь надо оправдывать.

Но если бы мы отправили вам текст на прочтение - вы бы читали его уже другими глазами. Трезвыми, сухими, безэмоциональными, - да, вы бы исправили два-три случайных «ляпа» в огромном интервью. Я же не проверял Ваши высказывания на диктофон, и Вы могли в чем-то ошибиться, а я уже следом за Вами… Но Вы бы при предварительном прочтении наверняка интервью целиком испортили, я уверен. Исключения здесь очень редки. Ведь я говорил с Вами не о проблемах (на которые у Вас есть четкая точка зрения и другой она не будет), а о Вас самой, о Вашем жизненном пути… Это ведь особый жанр юбилейного интервью, подведения каких-то (естественно, лишь предварительных) жизненных итогов. Потому что руководствовались бы Вы при предварительном прочтении текста вполне обыкновенными "житейскими попечениями" - что подумает этот, как отнесется тот? Интервью показалось бы вам слишком искренним и доверчивым. Ваши оценки бы выглядели слишком сердечными. И вы бы начали исправлять. В итоге бы мы не донесли до читателей Ваш подлинный, живой, искренний образ. СОВРАЛИ БЫ В ГЛАВНОМ, исправив незначительные неточности в деталях (которые исправим в интернете). А мы ведь раскрыли Вас людям, показали Вашу жизнь и Вашу душу чуточку раскрыли, а также раскрыли и некоторые (довольно трогательные) "тайны" вашей личности, что так порой важно читателям... Вы полюбились и полюбитесь ТЫСЯЧАМ людей, потому что в этом интервью Вы прикоснулись к ним душой, а не официальным мундиром. Из них многие станут о вас молиться. А главное - то, что важнее и меня, и вас, и вообще журналистики - МЫ СОЗДАЛИ ОБРАЗ НАСТОЯЩЕЙ МАТУШКИ! Этот образ будет жить в сознании людей очень долго! Потому что это правильное представление о том, какая на самом деле должна быть матушка. Без глянца, но это же и ценно.
Я уверен, что поступил правильно, не прислав на вычитку (не дав испортить «трезвым» взглядом на текст) статью. Сейчас вот несу епитимию, оправдываюсь, извиняюсь. Это тоже часть моей работы, не самая приятная, но необходимая. Но положа руку на сердце, мы с Вами послужили Богу всерьез и по-крупному. Мы журналисты, люди публичной сферы, и давайте нести бремя профессии без ропота.

В чем виноват, простите.
Что сможем исправить, исправим.
Про какие-то несовпадения в деталях... Ну, журналистика это все равно обобщение. И никто не станет понимать буквально, что у вас одна юбка. Поймут верно - Вы не "болеете" страстью к одежде, вот и все.
Постарайтесь увидеть за деталями суть. Закончилась Ваша поездка в Самару. Вы уже дома в привычных заботах. Но виртуально поездка Ваша только еще разворачивается. Плоды этой поездки оказались очень большими. Люди по всей стране только еще приступают к чтению Вашего интервью. Вам исполнилось 60 - и Богу было угодно явить Вас людям. Видно, Вы для этого созрели, и значит, в Вашей жизни есть какие-то важные для всех уроки (это именно так). Потому и оказались Вы, приехав за тридевять земель, в Самаре, в моем кабинете. Чтобы Вы смогли послужить Богу и людям тем, что действительно имеете - собою самой. Рассказом о той судьбе, которую Вам Бог дал. Это на самом деле и была подлинная (но вначале от Вас прикровенная) цель Вашего путешествия. И Вы эту задачу выполнили. Теперь вот просто прошу Вас понять духовный смысл случившегося и не сердиться. Журналисты все время чего-то путают, это неизбежно. И так и объясните близким, что журналисты все время что-то добавляют, искажают и прочая. И рассылайте всем интервью, Вас поймут. Ваш текст прочитают с пользой.
Простите, что все-таки огорчил Вас! Я этого, поверьте, не хотел совершенно. Еще раз простите Христа ради!