«Помни, кто ты!… »

 В маленьком оренбургском поселке Ростошь, что в Новосергиевском районе, живет человек удивительной судьбы, не сломленный тяжкими испытаниями. О ней в редакцию написала наша давняя знакомая из села Покровка того же Новосергиевского района Анна Петровна Пахарь. Когда-то она была нашим провожатым в подземном монастыре близ Покровки, а теперь вот поведала о репрессированной дворянке Татьяне Ивановне Казанцевой, уже тринадцать лет прикованной к постели — и продолжающей жить так, как мало кто молодой и здоровый смог бы… К Татьяне Ивановне то и дело идут односельчане — и просят ее помощи! У кого-то крыша прохудилась, где-то колонка не работает… — со всеми неурядицами люди обращаются к Казанцевой. А уж она, неходячая, сумеет своими звонками по телефону поднять на ноги всех, кого нужно.
В мае мы наконец встретились с Татьяной Ивановной — начальник новосергиевского почтамта и верный читатель «Благовеста» Георгий Воропаев привез меня в ее скромный домик, и я не без робости вошла в небольшую комнатку, все стены которой увешаны старинными фотографиями. И такой радостью осветилось лицо лежащей в кровати пожилой женщины, так приветливо глянули на нас ее совершенно молодые карие глаза, что от сердца сразу отлегло: мы приехали к родному человеку. Хотя Георгий и говорил мне об этом, ведь они давно знакомы с Татьяной Ивановной. И вот теперь мы сидели рядом с ней и слушали негромкий голос, повествующий о славных предках, Стариковых и Казанцевых, о нелегких судьбах тех, кому Господь судил выжить в смертельном вихре октября семнадцатого года.
«Помни, кто ты!… » — говорила Тане Казанцевой ее бабушка Магдалина Федоровна. И в самых тяжких гонениях, лишениях и скорбях она, репрессированная дворянка, маленькой девочкой ставшая инвалидом в сталинском концлагере, — помнила.

Кусочек черствого хлеба
Из очерка Татьяны Казанцевой

Каждый раз, когда я ем вкусный белый хлеб, всегда вспоминаю маленький черствый кусочек черного хлеба…
1946 год, серый осенний пасмурный день. Темные тучи заслоняют собой выглянувшее на миг солнце. Сильный ветер несет по казахстанской твердой земле перекати-поле, поломанный замерз-ший ковыль и какие-то обрывки грязной бумаги.
Мне только недавно исполнилось восемь лет. Я сижу на холодных скрипучих нарах и думаю о еде. Ужасно хочется есть, прямо невыносимо. Сильно кружится голова и сосет под ложечкой. Я собираю с промерзшей стены маленькие прозрачные льдинки и кладу их в рот, чтобы как-то утолить голод.
Моя мама и брат-подросток ушли рыть траншеи, я осталась в бараке одна. Да еще пожилая красивая женщина — музыкальный работник, которая все время стонет. На днях она получила свою «порцию» ударов за некачественную работу по рытью траншеи… Ее стоны раздирают мою душу. Я со страхом думаю: а вдруг и с моей мамой случится то же самое? Елена Сергеевна подзывает меня к себе. Я подхожу, и она дает мне твердый как камень кусочек черного хлеба.
Елена Сергеевна тоже из дворянок, чудный человек. У нее большие голубые глаза, меняющие цвет вместе с интонацией ее голоса. Я люблю слушать, как она поет. В ее голосе слышны то печаль, то боль, то — надежда. В прежней своей жизни она пела в церковном хоре…
Я беру у Елены Сергеевны хлеб и быстро прячу в кармашек своего пальто, с опаской смотрю на дверь — мне все кажется, что вот-вот войдет охранник и начнутся насмешки и оскорбления. Но в этот раз все обошлось. Я откусываю маленький кусочек хлеба и наблюдаю, что происходит за окном. Наверное, я выгляжу несуразно, потому что Елена Сергеевна смотрит на меня и чуть заметная улыбка трогает ее красивые губы. Две беленькие косички торчат в разные стороны, короткая челка прикрывает мой лоб. Большие карие глаза смотрят испуганно и настороженно. Я как та серенькая мышка, которой привалило счастье отхватить кусочек черствого хлебца.
Смакуя безценный дар, я не отрываю взгляда от окна. Я вижу высокую темную вышку, на которой размеренно шагает высокий мужчина с винтовкой на плече. Интересно, зачем он охраняет нас — голодных, худых и больных людей? Наш длинный дырявый барак, в котором день и ночь гуляет холодный ветер. И за что все мы страдаем, живя здесь, на этой промозглой и неприветливой земле, которая даже весной не может согреть наши истерзанные тела и души? Что сделали обитатели этого барака — учителя, врачи, журналисты, инженеры, священники? (Бабушка рассказывала о том, как безбожники глумились над священником, который жил по соседству с ними. Было ему уже лет шестьдесят, но батюшка был крепким, сильным. Мог бы постоять за себя, но принял все издевательства как мученичество за Христа. А мучители не только жестоко избили его, но еще и приказали возить их на себе верхом по квартире. Они ушли, а батюшка в тот же день умер. Видно, сердце не выдержало… ).
Однажды у меня голова разболелась, я открыла дверь барака и попросила охранника:
— Дайте, пожалуйста, мне таблетку от головной боли…
Вместо этого он что есть силы ударил меня, и я отлетела внутрь барака, на бетонный пол. Больно ударилась головой и потеряла сознание. Сколько я так лежала? Не знаю. Долго… пока вернулись с работы мама и брат. После этого у меня отнялись ноги, и я перестала ходить. Я до сих пор вижу красную физиономию охранника, его налитые кровью тупые глаза и слышу резкий крик: «Интеллигенция, дворянское отродье, я вам покажу таблетку!… »
В лагере я заработала первую группу инвалидности. И все-таки, несмотря ни на что, я с Божией помощью выжила. Моя прабабушка, игумения Лидия, и бабушка Мария день и ночь молились за меня в Почаеве.

Княжна и генерал

Такие разные фотографии! В усталой монахине, строго смотрящей сквозь круглые стекла очков, нелегко узнать изящную светскую красавицу в сшитом со вкусом по моде конца XIX века платье. Татьяна Ивановна рассказывает:
— Это она потом уже игуменией стала, а так прабабушка была княжна Лидия Михайловна Ваулина. Она окончила Смольный институт в Петербурге. Смольный — не просто институт благородных девиц. Там училась русская элита, Смольный был основан Императрицей Екатериной II.
Лидию Михайловну выпустили из института с дипломом, который давал ей право работать воспитательницей. Ей предложили хорошее место, но она отдала его другой девице, нуждавшейся в деньгах. И в это время Лидия познакомилась с генералом Федором Митрофановичем Стариковым. Он был предводитель дворянства, казачий атаман оренбургский, член Российского Императорского географического общества. Воевал вместе с генералом Скобелевым. Генерал-майор Федор Митрофанович Стариков сделал очень много для Царской России. Его труды высоко оценил наш дорогой Государь Император Николай II. Одну свою книгу мой прадед подарил будущему Государю, тогда еще Наследнику Цесаревичу Николаю Александровичу.
Прадед умер в 1911 году — и это наверное к лучшему, иначе он не пережил бы гибель своих восьми сыновей: все они, от юного гимназиста и до полковника, были расстреляны во время октябрьского переворота в 1917-1920 годах. Да и его самого вряд ли спасли бы от расправы седины и заслуги перед Отечеством. Был он участником Бухарского, Кокандского и других воинских походов, удостоен многих боевых наград за безпорочную службу и храбрость. Он был награжден орденами Святой Анны 4-й степени и Святой Анны 3-й степени с мечами, Святого Станислава и Святого Владимира. А еще генерал Стариков написал несколько книг об истории казачества, о жизни и быте казаков, об Оренбургском казачьем войске (эти книги и сейчас то и дело спрашивают в оренбургской областной библиотеке). Историк, географ, блестящий офицер…
Федору Старикову было сорок лет, а княжне Лидии восемнадцать. Они полюбили друг друга и поженились. И у них родилось тринадцать детей, девять мальчиков и четыре девочки — моя бабушка Магдалина Федоровна Казанцева, Ольга, Варвара и Мария. Мария потом тоже в Почаев ушла и стала монахиней. Тогда все были верующие. Это нас советская власть всех перевернула, изувечила — жили без Бога, и головы у нас не такие…

«С ним есмь в скорби» (Пс. 90, 15)

Однажды, еще в царское время, Лидия Михайловна вечером пришла из церкви, встала на колени и стала молиться. Ненароком повернула голову — и увидела, что под кроватью прячется здоровенный мужчина. Видно, через черный ход пробрался, в парадный его не пустили бы. У нее хватило силы воли сдержаться и ничем не выдать себя. Дочитав молитвы, она спокойно поднялась и тихонько вышла. Незваный гость выбрался из-под кровати и скорее к черному ходу, пока хозяйка не вернулась. А она идет ему навстречу и несет узелок:
— Вот тебе еда, и возьми еще шесть серебряных ложек — продашь.
Он упал на колени:
— Барыня, прости, только в участок меня не сдавай, не губи!
— Иди с Богом!
Он ушел.
И не думала она, что встретится с неудачливым грабителем снова — уже при иных обстоятельствах. Началась революция, восьмеро ее сыновей погибли… Повсюду — аресты, жестокие расправы. Пришли и к Стариковым. Не пришли — ворвались. И среди красноармейцев Лидия Михайловна увидела того своего «гостя». Узнал ее и он. Махнул рукой своим товарищам: «Эта со мной пойдет!» Вывел ее и потом каким-то образом сумел переправить на юг. Там тогда еще более или менее сносно было. Так она осталась жива. И она в Почаеве принимает монашеский постриг, становится игуменией. Стала монахиней и ее дочь Мария. Еще одна дочь Лидии Варвара пропала без вести — как в воду канула. Ольга Федоровна лет двадцать назад умерла, мы тогда жили в Челябинске.
Из сыновей Лидии в живых остался только Сергей, офицер деникинский, — видите, такой молодой, а уже награжден Георгиевским крестом. Под Краснодаром были сильные бои, Сергея тяжело ранило, и он лежал в кукурузном поле. Вечером вблизи прогуливались гимназистки, и одна из них, Анна, увидела раненого офицера. Вдвоем с подругой дотащила его к себе домой. Выходила — и влюбилась в него.
А Сергей был помолвлен с Леной Жуковской, дочерью известного «отца русской авиации». Николай Егорович Жуковский был крестным моей мамы, а его брат был женат на сестре моей прабабушки Елизавете Михайловне Ваулиной. Лена Жуковская была очень способная. Часто отец оставлял на ее попечение студентов, и она проводила с ними занятия. Они с Сергеем Стариковым любили друг друга. Но революция, а потом и гражданская война разлучили их.
И вот Сергея спасла девушка Анна. А когда он поднялся на ноги и должен был покинуть родину вместе с отступающими деникинцами, эта девушка оставила дом, родителей, братьев и сестер — и уехала вместе с Сергеем. Вначале уехали в Китай, потом в Австралию — только так живы и остались. А Лена Жуковская в 1920 году умерла от чахотки.
Сын Сергея Федоровича, мой дядя Володя, был высокий, как все Стариковы, голубоглазый, очень умный. Знал не только европейские, но и китайский язык. Был знаком с семьей Миклухо-Маклая и писал о нем. Он приехал в Советский Союз, но не прижился: здесь было очень трудно — не столько даже в материальном, сколько в духовном отношении.
Бабушка Магдалина Федоровна умерла в 51 год. Сколько пришлось ей пережить… Ее муж, а мой дедушка Евгений Александрович Казанцев, царский полковник, прошедший японскую и германскую войны, лично знакомый с Великим князем Михаилом Романовым, был расстрелян без суда и следствия в 1923 году. Дворяне рано начинали служить, это было сословие людей Государевых. Евгений Александрович за беззаветное мужество был даже награжден золотой шашкой, у него вся грудь была в орденах. А в тридцать семь лет погиб, расстрелянный большевиками. В Троицке его арестовали, и денщик с ним принял смерть… Маме моей было десять лет, когда ее отца расстреляли. А впоследствии и ее муж, а мой отец, пропал без вести в застенках.

«Путевка» в лагерь для Танечки

Спрашиваю Татьяну Ивановну:
— Вы совсем девочкой оказались в лагере. Как это получилось?
— А что тут — «получилось»-то? Жили мы на Дону, в Ростовской области. Мама преподавала иностранный язык, бабушка Магдалина Федоровна — музыку и иностранные языки, она знала пять языков. Бабушку, как и маму, часто снимали с работы: «Вы не сможете воспитать подрастающее поколение по-советски!» Вот так мы и катались по стране.
Окончилась Отечественная война. Бабушки уже не было, маме тридцать пять лет, мне — восемь. Хороший возраст для сталинских лагерей, правда? Вдруг приезжает машина с энкавэдэшниками. Посадили нас в машину и повезли. Ничего не позволили взять: ни книги, ни одежду, ни еду… И отправили нас на север Казахстана. На юге было тепло, а там уже настоящая зима. У нас же никаких теплых вещей.
Зато — о, там такое замечательное было общество! Столько священников, учителей, врачей… — вся русская интеллигенция. Они меня, конечно, жалели. Особенно после того, как охранник избил меня и я надолго слегла.
… В детстве, помню, я увидела утку с утятами. Все шли хорошо, а один утенок хромал. Мне стало так жалко больного утенка, я горько плакала о нем. И не знала, что сама скоро стану такой же «хроменькой уточкой», да и вовсе ходить не смогу. Одно хорошо: меня любили, но никогда не баловали. Жалость была разумной, никто не ахал надо мной: бедная Танечка, у нее больные ножки…
— Как же вы смогли тогда выкарабкаться? Ведь лекарства вряд ли были доступны?

— Мамиными заботами и молитвами почаевских бабушек-монахинь. Они за меня день и ночь молились; когда могли — присылали нам просфорочки, крестики, молитвы, даже святую воду. А мама тогда сразу побежала к начальнику лагеря — помогите, с дочерью беда! Он не дал ей и договорить, выгнал. Я тогда перестала даже сидеть, у меня сильно заболел позвоночник. Но это же не повод для того, чтобы скостить нам срок заключения… Мы прожили в Казахстане около трех лет. Мама не могла работать как прежде, меня ведь нельзя было оставлять без присмотра. И тогда нас просто выгнали из лагеря — на улицу. Живите как хотите.
Люди косились на нас: как же — враги народа! И мы решили вернуться в Ростовскую область. Добирались на попутках. Подъезжаем, и брат первым соскочил на землю, бросился к заколоченному дому. Прибегает назад, плачет:
— Я обошел дом, он пуст! Там только и есть, что бабушкин рояль.
Знаете такой рояль — Беккер? Изящный белый рояль с исключительно красивым звуком…
Так вот, мама ответила Виктору:
— Ладно, сынок, не переживай. Скажи спасибо, что мы живы остались.
При первой возможности мама отвезла меня к знаменитому хирургу, Николаю Алексеевичу Богоразу. Я не знаю, как он меня лечил — операции на ногах мне были сделаны уже когда я была взрослой, — но уже после лечения у профессора я стала сидеть, а потом и ходить за руку с кем-нибудь.
В 1948 году начался большой голод, и те люди, которые к маме хорошо относились, ей говорили: «У вас же сын на уроках падает от голода! Вам лучше уехать в какой-нибудь промышленный поселок». И они были правы. Мы уехали, а там столько людей поумирало!
Мама написала несколько писем и разослала в разные города. Ответы пришли отовсюду: преподаватели иностранных языков нужны, приезжайте! Долго ли нам собираться — после лагеря? Все уместилось в один чемоданчик. Мама взяла меня на руки, брат подхватил пожитки, и мы отправились на вокзал. Куда денег хватит, туда и поедем. Хватило до Оренбурга. И там, в Медногорске, мы жили спокойно. Вот только я всю семью подвела. Как-то учительница истории подходит и тихонько шепчет на ухо: «Танечка, сними газету с учебника! В нее нельзя ничего заворачивать, здесь портрет вождя… » Я очень удивилась, но газетную обертку сняла. И все-таки кто-то успел о моем антисоветском поступке донести директору школы, а от него дошло и до отдела народного образования. Маму вызвали и «прочистили» за то, что она меня не сумела воспитать как надо.
А я ведь, когда была девочкой, писала о Сталине неумелые стихи. О том, какой он добрый и мудрый… Ничем не помогла моя вера в доброго вождя, когда нас объявили врагами народа и отправили в лагерь.

Биография не та…

Когда я окончила десять классов, поехала с мамой в Ленинград. Я очень любила сотрудничать в газетах. Писать начала с пятого класса, и мои заметки посылали на конкурсы, первые места занимала. Ну что: Танечка Казанцева все экзамены сдала на пятерки. А — не приняли: «Биография у вас плохая… Вы не комсомолка, и наверное, пионеркой не были?» — «А когда мне было быть пионеркой… » Ну логично рассудите. Кто бы меня принял в пионеры или в комсомол, когда я в детстве в лагере отсидела, а потом сколько меня лечила мама. Да и вообще — какой из меня, недобитого (в прямом смысле… ) потомка дворянского рода, юный ленинец?
Так вот, в Ленинграде меня прокатили — я думаю: «Все равно журналистику не оставлю!» В моей бывшей школе организовали высшую школу рабочих корреспондентов, я — туда. С тех пор я вот уже с полвека пишу в разные газеты. Начинала с «Пионерской правды», «Комсомолки», писала в областную оренбургскую газету «Южный Урал» — о людях творческих, о природе. О классиках девятнадцатого века. Иногда мне звонили из редакции: «Татьяна, сходи на завод, напиши о передовике… » Я смеялась: «Вы что, забыли, что я лежу?… » Всю жизнь меня интересовало прекрасное. Бабушка учила меня французскому, немецкому. Если она читала что-то из классики, то садилась за рояль и играла.

Дворянского рода

Брат Виктор служил на заводе инженером-конструктором, женился на Людмиле Михайловне. Он умер в сорок семь лет, а мы с невесткой коротаем свой век. Что бы я без нее делала! У всех полно родных, а у меня — вот только Людмила Михайловна.
Осталось две открытки от матушки Лидии. Я была очень доверчивым человеком, и свято хранившееся у меня письмо от игумении Лидии утеряно из-за моей наивности…
Случилось и так, что подлинники многих семейных фотографий, а также письмо Великой Княгини Марии Владимировны у меня попросил для своей работы академик Волкогонов. Долго я ждала возвращения своих бумаг, а потом услышала, что Дмитрий Антонович как депутат Госдумы приехал в Орск. Звоню в горком: как связаться с Волкогоновым? Но услышав в ответ: «Дмитрий Антонович очень болен, может быть, вы пока не станете его тревожить?» — почувствовала себя неловко и, конечно, не стала звонить Волкогонову. Прошло не так много времени, и в 1995 году он скончался. А для меня пропавшие документы были так дороги…
В 1992 году Константин Константинович Смирнов, он был тогда предводителем оренбургского дворянства, ездил на съезд монархистов во Францию и брал с собой фотографии из моего архива, рассказал обо мне. Все говорили, что если бы я была здорова, то могла бы принести много пользы монархическому движению. Мне тогда выдали документ, удостоверяющий, что я являюсь членом Оренбургского Дворянского Собрания — Союза Потомков Российского Дворянства. В Оренбурге хотят издать мою книгу о нашем роде. Еще в 1993 году я написала о девятнадцатом веке, а сейчас пишу уже о том, что на моей памяти было.
Мы долго переписывались с Константином Константиновичем, он жил в Нежинке, недалеко от Оренбурга. А однажды его жена Элеонора сообщила, что он скоропостижно скончался. И через некоторое время написала мне, что с тяжелым сердцем покидает Нежинку, сын забирает ее к себе в Красноярский край.
Жаль, но о Императорском Доме Романовых мне пока известно очень мало. Мне привозили книжечку, в которой рассказывалось о ныне здравствующих Романовых, но Великий Князь Георгий тогда еще был мальчиком, а сейчас ведь он совсем взрослый человек. Конечно, хотелось бы знать больше о них. Но что можно было тогда найти о них в Медногорске? Больше я ничего, к сожалению, не могла найти.

Молюсь за всех, кто мне дорог

Знаете, почему мы все-таки выжили? Почему вопреки всему выжили эмигранты, которые были вышвырнуты из своей родной страны? Потому что любили друг друга и держались друг за друга. И конечно, были очень религиозными.
Мама тоже верила в Бога, но где мы могли пойти в церковь?… Я выросла духовно неграмотной. Но как только появилась возможность, мама стала ездить с нами везде. И брат ехал в отпуск, тоже брал меня с собой. Мы пол-России объездили — и везде посещали храмы. Мама скажет: «Я пройдусь немножко». А я сяду около храма, и мне так хорошо, я бы зашла в церковь и не уходила…
В 1966 году на теплоходе мы много городов проплывали. И когда остановились в Самаре (тогда еще Куйбышеве), то все разбежались кто куда, больше по магазинам. А мы с мамой поднялись от Волги вверх, пришли в красивую церковь, и мама там расплакалась. Потому что очень обидно. Как это можно — человека превратить в ничто! Я, например, хочу церковь посещать — а нельзя!… Мы могли бывать в церкви только там, где ездили. А городов по Волге много, и так нам удавалось хотя бы в этих поездках немного прикоснуться к этой святости.
А теперь вот две женщины из Покровки — Анна Петровна Пахарь и Валентина Александровна Зайцева — помогают мне идти к Богу. Какие они хорошие! Я всегда чувствую, когда Анна Петровна молится обо мне. В апреле я сильно заболела, затемпературила, и Анна Петровна молилась обо мне в своем храме и в подземном монастыре в Покровке, и ездила в Городище (это не очень далеко от Оренбурга), там в храме есть копия чудотворной иконы Божией Матери «Скоропослушница». Очень много людей исцеляются по молитвам у этой иконы, она вся увешана крестиками. Вот у этой иконы Анна Петровна молилась о моем здравии. Меня очень тронуло, когда я узнала, что она специально ради меня ездила в Городище. И после этого мне действительно полегчало. Тяжело, плохо, но — вот чувствую, когда Анна Петровна молится обо мне.
И сама я теперь устремляюсь душой к Богу, мне хочется больше знать о Нем, читать религиозную литературу, молиться… Даст Бог — Анна Петровна обещает привезти с собой священника, и я тогда смогу исповедаться и причаститься.
А когда я впервые за столь долгое время зажгла церковные свечи и стала молиться, то почувствовала в своей душе такую Божию благодать, какую испытывала только в детстве, когда няня Дуня крестила меня и благословляла на сон грядущий. Мои дорогие Анна и Валентина познакомили меня и с вашей газетой «Благовест». Я и не знала, что есть такая чудесная газета! Как жаль, что я так много потеряла… Но я думаю, что все наверстаю. Я теперь молюсь каждый день утром и вечером — и свою молитву обращаю к святому Царю-Мученику Николаю, а также к Батюшке Серафиму Саровскому.
У меня было во время молитвы видение: святой старец Серафим стоял перед моей кроватью и держал в руках большую зажженную свечу. Огонь был яркий и оранжевый. Старец смотрел на меня так ласково, и его голубые глаза излучали такую доброту, что я боялась открыть глаза и пошевелиться.
Теперь я могу свободно, безбоязненно молиться и читать религиозную литературу, в моей комнате на стенах висят фотографии моих родных, и рядом с ними — фотография Семьи нашего Государя Николая Александровича. Я молю Бога, чтобы никогда не повторились те страшные черные дни, когда восьмилетняя девочка расплатилась за своих родных.
И еще я хочу сказать: спаси Господи тех, кто принимает в моей судьбе живое участие. Молюсь за них, молюсь за свою несчастную страну, молюсь за Императорский Дом Романовых. Думаю, что раз Бог помог мне выжить — поможет и России подняться с колен.

На снимках: Татьяна Ивановна Казанцева. 2006 г.; полковник Евгений Александрович Казанцев (расстрелян в 1923 году) с супругой Магдалиной Федоровной; игумения Лидия (Старикова); Таня Казанцева, г. Медногорск Оренбургской области, 1958 год.

Ольга Ларькина

07.09.2007