Вечный город

Московская журналистка делится своими впечатлениями от посещения святых мест России.

Эти короткие, но такие яркие эссе поступили к нам в редакцию необычно. Просто один наш читатель, Виктор Александрович Аникин, принес нам несколько своих рукописей и вот эти короткие рассказы. Объяснил: их писала журналистка из Москвы Марина Селиверстова…У нее в Самарской области живет родственница — крестная Екатерина Грузкова. Она-то и передала Виктору Аникину ее прозу. А он почему-то решил, что ее эссе заинтересуют редакцию. И не ошибся!
Вскоре мы через интернет узнали о том, что Марина Селиверстова сотрудничает с газетой «Татьянин день» при домовом Татьянинском храме МГУ. Ее заметки выходят там в рубрике «Вечный город». И как раз именно этих ее эссе мы на сайте московского издания не обнаружили. Что же, решили мы, значит, нужно их опубликовать в «Благовесте». Ведь просто так рукописи в редакцию не приносят…

Ташла (Самарская область)

То был солнечный июньский день.
— Радуйся, Радосте наша, покрый нас от всякого зла честным Твоим омофо-о-ором! — разливалось над безкрайними полями такой незнакомой, но милой и доброй Самарской области. Мы ехали из Сергиевска в Ташлу.
Дорога вьется и вьется по полям, в небе чисто, солнечно, и на душе тоже. Моя крестная Екатерина Ивановна кричит из окошка машины:
— Мальчик, мальчик, подойди-ка сюда! На Ташлу куда поворачивать?
К машине подходит дедушка, которого со спины и впрямь можно принять за мальца, он объясняет нам. Отъезжаем. Екатерина Ивановна заливисто смеется:
— О-ой, стыдно-то как… опростоволосилась… ха-ха-ха… а я ему: «мальчик, иди
сюда», — о-о-ой… стыдоба… Прости, Господи, всех ввела во искушение…
Весело. Поля вновь проглатывают нас и скрывают, путают наш маршрут.
Екатерина Ивановна вновь кричит из машины одинокому мужчине, задумчиво глядящему на восток. Он не спешит оборачиваться, но когда подходит к нам, мы понимаем, что он ходил по нужде. Опять в самое яблочко! Новый приступ веселья, взрывной смех:
— Ну что ж это я… — сквозь слезы и смех сетует крестная.
Наконец мы в Ташле. Странное название, в переводе с татарского означает — «каменистый».
Здесь находится святой источник чудотворной иконы Божией Матери «Избавительница от бед». А сама икона — с тетрадный листок — в Троицком храме, мы подойдем к ней потом.
В огороде, засаженном овощами и длинными яркими цветами, ждем батюшку отца Николая — подойти на благословение окунуться в источнике. Рядом — паломники, приехавшие откуда-то далеко с севера: пожилая женщина, парень и девушка, белая, почти меловая, тонкая, угасающая…
— Батюшка, благословите! Пожить у вас можно? Онкология у меня, — слышу слабый голосок девчушки…
Троицкий храм, деревянный и очень старый, стоит на взгорье среди домов сельских жителей. Батюшка отпирает его для нас внушительной связкой ключей, снимает пудовый ржавый замок и впускает в прохладный храм.
Я помню, мне было неловко и горько, когда я стала невольным свидетелем очень тяжкого страдания: мать девушки и ее муж (или брат) на коленях рыдали перед иконой Избавительницы, а сама больная ужасающе белела рядом…
А какое у нее было лицо! Молодое, с четкими мелкими впадинками, исказившееся страхом перед неизвестным, мукой, растерянное; одновременно с тем — спокойное, праведное, все понимающее, уверенное в Божьей помощи. Эта двойственность напугала меня еще сильнее, чем материнский отчаянный зовущий плач.
Когда мы шли к источнику мимо зеленеющей душистой травы, мимо сказочного храма с синей крышей и солнечными крестами, мимо благоухающих сладкими запахами незнакомых тонких деревьев, я всё думала: как же страшно уходить из такого прекрасного мира… Я так боялась той девушки и ее страданий, я так восхищалась ее белым, умиротворенным лицом…
…Окунаться в режущую ледяную воду в полутемной сырой купальне — это боязливый детский восторг, это великая благость! В колодце с чудотворной водой отражается купол, украшенный восьмиконечными звездами. Перед иконой Богородицы горит зажженная свеча.
— Со святыней! — поздравляют все, кто искупался, друг друга.
— Со святыней, — я услышала, как улыбается белая девушка.
Я не смогу никогда передать, как преобразилось ее лицо, как изменился ее голос после купания, но… в ней появилась жизнь. Из белого тонкого духа она превратилась в живого человека.
Не знаю, что стало с ней, как сложилась ее судьба, но я обязательно пойду в церковь и поставлю свечу за нее. За здравие.

Кондопога (Республика Карелия)

То был погожий сентябрьский день. И нас бы не было сейчас здесь, в Кондопоге, если бы однажды в энциклопедии я не прочитала про дивную карельскую церковь. Мечталось ее увидеть не только на картинке.
Не знаю, кто это сказал: «Силуэт храма как будто бы зыбко дрожит, как пламя гигантской свечи, зажженной безвестным творцом над водами Онежского озера».
И ничего более правдивого и лиричного не придумать никогда.
Успенская церковь стоит на узком мысу, с трех сторон омываемом великим северным озером. Безполезно искать ее в известном недавними событиями, прогремевшими на всю страну, городе Кондопоге, «гигантская свеча» — в одноименном селе, рядом, в нескольких километрах. Пока едешь к этому месту, в окна врывается «аромат» целлюлозно-бумажного комбината, потому приезд радует вдвойне: здесь умиротворенная красота и чистый воздух!
Деревянная церковь взметнулась ввысь на 45 метров, смелая! Строгая, огромная, легкая, стройная и живописная — нигде ранее я не видела, чтобы церковь так цельно вписывалась в окружающий пейзаж. Будто не в XVIII веке возникла она тут, а образовалась вместе с этим материком, вместе с Онежским озером, изменив что-то на молекулярном уровне.
Хрипатый смотритель впустил нас внутрь, чтобы мы разглядели не только фронтонный пояс, резные столбики крыльца и ажурные карнизы, но и просторную и очень простую трапезную кондопожской красавицы, витые столбы, жгуты-перехваты, полукруглые фигурные кронштейны, пятиярусный иконостас и расписной потолок-«небо».
Церковь вызывает ментальное ощущение полета.
Снаружи она украшена так же красиво: воздушные крики чаек, стрекот кузнечиков в «траве-по-пояс» и плеск тихих волн Онежского озера.
Пока я металась в творческих судорогах, думая, как снять это чудо на фотоаппарат, рядом на мостках сидели две карелки, бабушки, укутанные с ног до головы, и ловили рыбу на тяжелые длинные удочки:
— А, Мурка, это ты, что ль? Погоди, ничё нету для тебя еще! Или это Барсик? Тьфу ты, что ж все кошки такие одинаковые!
И это был единственный — самый верный и нужный кадр. А Успенская церковь… пусть остается только в памяти, без симулякров. Захочу увидеть ее еще раз — приеду снова.

Арзамас (Нижегородская область)

Это была моя самая духовно наполненная поездка. Утро на вокзале всегда окунает по уши в ведро с тоской и безприютностью. Если тебе больше некуда пойти, кроме вокзала, ты чувствуешь себя профессиональным бродягой. И начинается новое восприятие жизни, которое можно обозначить как странничество. Профессиограмма странника, если бы кто-то ее составлял, обязательно бы включала тоску по дому, пусть даже фантомному, кафкианское ощущение «чужеродности» всему и всем и вместе с тем хлещущую через край любовь ко всей своей земле. Отсутствие конкретного дома со стенами и крышей рождает всеземную любовь к стране и одновременно с тем обостряет чувство своей принадлежности к ней. Я — ничей, я — весь ваш…
Октябрьское утро на арзамасском вокзале с дрессированными собаками. Я обратила на них внимание, потому что любому бродяге должна сопутствовать собака. Приручить их несложно — достаточно кусочка хлеба. Они не привередливы.
Дома в Арзамасе — почти один частный сектор. Причем очень уже поизносившийся. Некоторые домишки на 30 градусов покосились от земли. Щербатые заборы с огромными дырами. Дом чередуется с домом с загадочной непохожестью. Один — уже на том свете, другой еще тут держится и протянул руки-заборы своему ветхому соседу. Так и дружат эти дома, протянув друг другу заборы, ими и держатся. На том и стоит Арзамас.
…Иоганн Себастьян Бах непременно должен был быть русским, даже больше того — Православным! Это просто недоразумение, что он родился в Эйзенахе… Как можно создать Сюиту № 3, не передвигаясь на дряхлом, мелодично скрипящем автобусе по маршруту Арзамас — Дивеево? Как можно было подобрать такой неповторимый мотив, не видя безконечных, неистощимых полей, засеянных телеграфными столбами и пророщенными колокольнями?.. Как можно было сотворить Ave Maria, не побывав в четвертом уделе Царицы Небесной на земле?
Дивеево дивное. И облака висят над ним так низко и трехмерно, что кажется, как будто это сгустки белой пыли или млечного пути.
Хотелось бы стереть из памяти некоторые слова и людей сегодня:
«У монахинь сейчас паспорта отобрали, так вы что, думаете, они молиться за вас будут? Да нужны вы им!»
«А чем заказная записка отличается от обычной? — Тем, что заказная круче!»
«Это неграмотному Бог простит такие записки подавать! А у вас сколько классов? Как будто только два!»
«Это не по-христиански просфорами не делиться! — Но я за них по двести рублей заплатила!»
«Подай десятку, чё ты мелочь-то сыпешь!»
Но мы приезжаем сюда не к людям, а к Богу. Поэтому оставим только объемные облака, хруст листьев под сапогами и «Богородице Дево, радуйся…».
Арзамас — город церквей. Соборная площадь — семь соборов!
«Сергия сфотографируй! Что ты закаты снимаешь! Или Казанскую! Вон там она!» — говорит хитрый темный мужичок.
Сколько же тут храмов! В этом городе просто невозможно не быть верующим, о Боге тебе напоминает всё и на каждом шагу!
…Когда стемнело и листья понеслись под ногами, вдруг запела колокольня. На Соборной площади кроме меня был Вечер. А еще — силуэты храмов, темнота, теплый осенний воздух. Откуда-то с горы спускался пьяный обтрепанный мужик. На площади перед собором он споткнулся в очередной раз и не смог уже побороть земного притяжения — упал на бок. Впрочем, тут же сел, обнял коленки руками и стал глядеть со взгорья куда-то вдаль — то ли на Сергия, то ли на Казанскую. И тоже духовно наполняясь.

Марина Селиверстова,

г. Москва

19.11.2010