Милость к падшим

В женской колонии

Воображение рисовало мрачные сырые казармы, крохотный квадратик зарешеченного оконца, бледные испитые лица лишенных воздуха и света заключенных. Все оказалось иным. Ведь колония — все-таки не тюрьма, здесь условия содержания осужденных намного легче. И даже жилые корпуса официально называются общежитиями.
В женскую колонию 65/15, что на окраине Самары, мы приехали вместе со священником самарского храма Илии Пророка иереем Андреем Рузяновым, окормляющим заключенных. Отца Андрея уже ждали, в домовой церкви — обычной комнате, переоборудованной под храм, — собрались несколько десятков женщин в телогрейках и куртках с нашивками на груди. Присмотревшись, замечаю: на этих нашивках не тюремные номера, как это было раньше, а фамилии и инициалы отбывающих наказание. Даже здесь, в неволе, у людей остается их имя — не безликий номер. Начинается молебен, а мы пока беседуем с заместителем начальника учреждения УР 65/15 по кадрам и воспитательной работе Лидией Николаевной Нечаевой.
— Домовая церковь в честь Иверской иконы Божией Матери существует с 1998 года, — рассказала Лидия Николаевна. — На освящении церкви присутствовал Архиепископ Самарский и Сызранский Сергий. По его благословению и была создана домовая церковь в нашей колонии. Начинали мы с нуля. Все колонии, где уже существуют подобные домовые церкви, с нами поделились иконами. А Самарский Иверский женский монастырь подарил Иверскую икону Божией Матери. Ильинский храм постоянно помогает свечами. А одна женщина из осужденных сама делала свечи из огарков церковных свечей. Отец Андрей удивительно добрый человек, люди к нему тянутся. Вот сегодня в первый раз пришла в церковь Елена Кочерова. И надо знать, как нелегко Елене было сделать этот шаг. Она отбывает срок за наркотики, ей дали 12 лет. Первые два года она была вообще никакая и лишь со временем начала постепенно оттаивать. Пятый год она в колонии. Стала учиться, участвовать во всех общественных мероприятиях. Заработала положительную характеристику, и администрация колонии помогла ей — материалы на Елену были переданы на пересмотр дела, и суд снизил ей срок наказания до семи с половиной лет. В феврале она пойдет на условно-досрочное освобождение. Сегодня у Елены впервые проявился позыв души обратиться к Богу. Пусть она немножко побыла в храме, но тем не менее это зернышко веры в ней просыпается.

Год назад у нас был Крестный ход на Пасху. С иконами в руках и молитвами на устах мы выходили из церкви на территорию колонии. Прошли мимо всех отрядов и опять вернулись в церковь.
Признаться, мне удивительно было слышать из уст офицера Управления исполнения наказаний как высшую похвалу заключенным — слова о том, что они обращаются к Богу, ходят в церковь, молятся. Но это так. Здесь всерьез делают ставку на воцерковление, видя в этом важное условие для возвращения к нормальной жизни. Ведь у иных заключенных вообще никого и ничего больше не осталось в прошлой, перечеркнутой напрочь жизни. Друзья отвернулись, ни семьи, ни родных не осталось. И только Бог откликается на молитвы, только Матерь Божия утешает в скорбях…

«Не знаю, как искупить свою вину!»

Раиса Ивановна Мельникова, псаломщица, после молебна осталась прибраться в церкви. Пожилая осужденная с приятным, располагающим лицом. По виду — обычная прихожанка…
— Мне и самой до сих пор трудно понять, как все произошло, — ответила она на вопрос о том, что привело ее — немолодую женщину — за решетку. — Муж был алкоголик, закодировался — и после этого он часто жаловался на голову. Я не знаю, что толкнуло его в ту ночь? Я вот до сих пор перед Богом плачу, не могу понять, отчего муж на меня набросился. Или горячка у него началась, или что — никогда он нож не брал, никогда меня пальцем не трогал за двадцать лет совместной прожитой жизни. И вот он на меня налетел и нанес сорок (!) ножевых ранений. Я еле выжила, два месяца пролежала. Была ночь, два часа ночи. Он стащил меня с койки и начал пинать, бить. Что было дальше — не помню! Видимо, я пыталась защититься — и ударила его ножом… На первом суде признали, что я находилась в состоянии аффекта, дали полтора года условно. Но родители мужа — у них он один был сын — не могли смириться с этим. Мне 67 лет, провалы в памяти бывают. Да я столько пережила — три года назад дочка умерла, 37 лет, мама умерла, я за семь лет похоронила двадцать родственников. У меня никого не осталось, одна я теперь во всем мире…
Родители мужа подали на пересуд, и мне дали шесть лет. Три года я сижу. Меня два раза здесь оперировали, удалили две трети желудка. Без конца по больницам, мучаюсь — а что сделаешь. Инвалидность не дают, ее не так скоро добьешься. Вот так вот до февраля, может быть, доживу — как Бог даст, а там надеюсь на условно-досрочное освобождение. Пасху, может быть, буду встречать на воле. Хотя где жить — не знаю. Было две квартиры, теперь и комнаты не осталось. Наверное, доживать придется в доме престарелых…
Не хочу винить своего мужа, мне его очень жалко. Я всегда жалела его — он был намного младше меня, но очень пил и никому не нужен был. Я приютила его, старалась помочь ему, вылечить. Он запоями пил, уйдет из дома — и месяц, больше его нет. Придет раздетый, жалкий. Родители его сначала нам помогали, а потом и они отступились, одна я за него билась. И не думала, что такой страшный грех сотворю!
Перед родителями его я очень виновата. Я не знаю, как искупить свою вину! День и ночь плачу, молюсь Господу… Конечно, я большое горе им принесла. Но видит Бог, я этого не хотела! Я и им письмо посылала, просила прощения у родителей, у братьев и сестер. И молюсь только: «Господи, прости!» Вот молюсь утром, вечером и в обед, на коленях. Исповедуюсь, причащаюсь. Со всеми бедами к отцу Андрею да к Лидии Николаевне идем. А куда еще? В такие годы тяжело оказаться преступницей. И благодарю: «Ты, Господи, даешь мне жизнь, и кров даешь, и хлеба кусок…» Слава Богу, я жива. Я ведь инфаркт перенесла, и других болезней сколько, и три раза в коме была. Господь меня спасает…
— Дает еще время для покаяния!
— Врачи удивляются: «По твоим болезням давно бы уж ты умерла». А я вот живу. Бог милует. Может, Он слышит и видит мои слезы, и вытаскивает из смерти.
— Вы уже в колонии обратились к Богу — или и раньше веровали?
— Я крещеная, с первым мужем была венчанная. У меня мама была певчей в храме. Я часто, маленькой еще, ходила с ней в церковь. Люблю я церковь, все праздники Божии. И здесь в церковь сразу пришла. Мне нравится, когда поют, особенно хор. На большие праздники — Рождество и Пасху — отец Андрей привозит нам певчих из Ильинского храма. Я в церкви помогаю просто так, без зарплаты. Помолюсь, изолью душу — и мне легче. Прихожу в отряд утешенная. И когда там что-нибудь не так, женщины ругаются между собой, злятся, а я скорей бегу сюда. Некоторые станут говорить: «Что толку в церковь ходить, чем тебе Бог поможет!» А мне Бог всегда помогает, не оставляет меня, грешную.
— Мученице Анастасии Узорешительнице, наверное, больше всего здесь молятся?
— Ее икона есть у нас, стоит на почетном месте. Молимся, и молебны ей заказываем. Мы грешные — и раньше мы были грешными, но не так свои грехи замечали. А раз мы сюда попали, должны свои грехи искупить.
— Здесь еще ваши ровесницы есть?
— Есть, и в нашем отряде. Я им духовные книги приношу, читаю. Одна слепая, другая безногая.
— Как же они-то сюда угодили?!
— Да чаще всего за наркоманию. Хотели поддержать детей, внуков — те пили, жить нечем. Продавали — вот и попались. А сейчас ведь и за продажу, и за перевозку наркотиков наказывают. Тоже я им говорила: «Что на судьбу обижаться, разве вы не виноваты — такой грех на себя взяли! Вы своих детей сгубили и весь мир сгубили…»
Соседки раньше писали, одна даже навещала меня здесь. Ну время проходит — уже не пишут. Внук из Сибири пишет, но у него представления детские, не может понять, что мы здесь не в своей воле живем…

Наказание по справедливости

— Нина Забара, — представилась молодая миловидная женщина. — Здесь я уже второй год. Замужем была за цыганом. У мужа были очень большие проблемы. Занял деньги — пошли проценты, долг дошел до полутора миллионов! Как с таким долгом расплатиться? Тут ему и предложили перепродать наркотики. Он и помог…
— Да какая же это помощь! Вы сами видели — все, что с наркотиками связано, — кровь и слезы…
— Жаль, что тогда об этом не думала… А поскольку все это произошло в моем доме, то и меня признали виновной, посадили за компанию с мужем.
— У вас дети есть?
— Сын маленький, шесть лет. Живет с моей сестрой.
— Пишут они вам?
— Пишут. Фотографию прислали. Сына привозят на свидания, сестра постоянно приезжает. Мама сейчас очень далеко живет, в Алма-Ате. Она тоже пишет, поддерживает, как может.
— У вас срок большой?
— Большой, девять лет.
— Сюда, в церковь, что вас приводит?
— Я в художественной мастерской — рядом с церковью. И каждое утро, после завтрака, в 6.20, даже когда нет службы, постоянно приходим, ставим свечи, молимся. Просто поставишь свечку и помолишься, — и успокоение приходит…
— А на воле вы молились?
— Мы с мужем всегда ходили в церковь по большим праздникам: на Рождество, на Пасху, Троицу. Сына в годик окрестили. И потом ходили с сыном, причащали.
— И все-таки, Нина, есть справедливость в том, что ты сейчас отбываешь срок? Или ты испытываешь только обиду на судьбу?
— Нет, наказание всегда находит нас по справедливости. Сколько бы ты ни прятался от самого себя, сколько бы ни пытался убеждать всех в своей невиновности. Я не отрекаюсь от своей вины. Перед Богом-то я знаю, что виновата. Ведь все было на моих глазах, я должна была остановить мужа. Или сказать ему: «Уходи». Хотя по Библии надо же мужа слушаться, подчиняться безпрекословно. Могла ли я уйти из дома, особенно в тот момент?.. Видимо, надо было уйти. Я же осталась, видела все, значит, я виновата. Вовремя не остановила. Я чувствую, что наказание справедливо, поэтому мне легче все переносить.
— Наверное, легче нести наказание здесь, на земле, чем потом — перед Богом ответ держать.
— Да, конечно. Тем более, что среди осужденных считается: раз в тюрьме отбыл срок за преступление, значит, потом уже этот грех прощается. Самое главное, понять и не совершать больше этих преступлений.
— За своих близких молитесь?
— Да. И о близких, и о себе. И о знакомых, родных. Особенно и идет молитва, когда уж очень тяжело. У нас очень многие даже молодые — не только старенькие бабушки — обращаются к Богу. Перед судом, перед комиссией приходят в храм. И потом прибегают радостные: «Вот видите — я поставила свечку, помолилась Богу — и срок снизили… Бог помог!» И даже спорят с другими: «Мне Бог помог — значит, Он есть, и я буду и дальше ходить в церковь, молиться».
— Сколько еще вам осталось?
— Три года до условно-досрочного освобождения. А сейчас я жду документы на поселение.
У меня ведь почти два высших образования, выйду — буду доучиваться. Если возьмут, конечно… В школе училась на одни пятерки. На воспитателя выучилась, с красным дипломом. Портной женской легкой одежды — тоже красный диплом. Никогда не думала, что может со мной произойти такое…
— Здесь у тебя какая основная работа?
— Работаю в клубе, готовлю мероприятия. У меня костюмерная мастерская здесь, рядом с церковью. Шью, помогаю подбирать костюмы, советую, что лучше надеть. Чтобы перевоспитать даже закоренелых преступниц, Лидия Николаевна старается приобщить их к культуре. У нас очень много праздников, постоянно проводятся концерты, спектакли, смотры, конкурсы… И кому надеть нечего — приходят в костюмерную мастерскую.
В клубе и в церкви люди расслабляются, здесь как будто кусочек воли. Все плохое здесь забывается. Не видать колючей проволоки, строгих охранников — ничего…
— Вам разрешается иметь в камере маленькие иконочки?
— Разрешается, и не только маленькие. У многих и большие иконы есть. В 
каждом отряде, на всех рабочих местах есть иконы. И у меня в костюмерной стоят иконы. Видите — и в библиотеке стоит икона Божией Матери. Разрешают нам иметь и Библии, и молитвословы, и духовную литературу. Есть Православные книги и в библиотеке. И газета «Благовест» до нас доходит. У нас стенд с этой газетой установлен на улице. И бабушки-инвалиды, которые не могут подниматься в церковь, читают «Благовест» здесь.
— А к батюшке с чем идете?
— С духовными недугами! И исповедаться, причаститься. А когда к нам поступают осужденные из тюрем, у них даже крестиков нет — в тюрьмах, в следственном изоляторе режим строгий, там запрещается носить не только драгоценности, но и нательные крестики из металла и пластмассы. Можно только деревянные. И многие из вновь поступивших женщин, как только узнают, что здесь можно носить крестик, спешат в церковь. У кого и самодельные крестики — батюшка их освящает. А многие сюда поступают некрещеными, есть и мусульманки, но здесь они приходят к вере в Бога и принимают крещение. Вот недели две назад батюшка окрестил одну женщину…

С чем выйдут на волю?

В художественной мастерской все стены до самого потолка занимают стеллажи с самыми разными и очень красивыми изделиями. Радостные мягкие игрушки, очень красивые гобеленчики с златоглавыми храмами. Глаза разбегаются от всего этого великолепия.
Листаем красочные альбомы — милые, одухотворенные лица, радостные улыбки, роскошные наряды… И только у некоторых красавиц в глубине глаз прячется затаенная печаль…
— Конкурс «Мисс Весна» у нас не просто смотр красоты, — говорит Нина Забара. — Соревнуемся, кто самая умная, самая домовитая, умелая хозяюшка. Сами шьем бальные платья, выдумываем прически.
— А для церкви сами что-то делаете?
— Полотенчики вышиваем, салфетки. А сколько мы всего дарим! Сейчас спецзаказ из Воскресенского мужского монастыря пришел. Из монастыря привезли материалы, ткань, образцы изделий, а уж наши рукодельницы выполняют заказ.
Лидия Николаевна Нечаева сообщила, что в колонии действует средняя школа, и в ее расписание наряду с общеобразовательными предметами включен Закон Божий, преподает его отец Андрей. По сути, это Православная школа…
— И с какого класса начинаются занятия?
— Прямо с первого, — отвечает Лидия Николаевна. — Среди осужденных есть цыганки, которые вообще ни одного года не учились. Кроме того, у нас есть профессиональное училище, где осужденные до освобождения получают разные специальности. И еще в колонии действует филиал Самарского гуманитарного университета. И наши девчонки — Лена, у тебя какой курс? Четвертый? — вот она выйдет, у нее уже будет высшее образование, — не теряют время зря. Надо отметить, что государство делает все, чтобы помочь осужденным найти свое место в жизни после освобождения. Ведь едва ли не самое тяжелое — даже не условия жизни в колонии, но — что будет потом? Как жить, куда идти…
На первом этапе, когда они освобождаются, им очень тяжело адаптироваться. Потому что на несколько лет они вычеркнуты из жизни, в которой, что ни день, происходит столько перемен! Нам-то, живущим на воле, непросто привыкнуть и примениться к ним, а уж им… И для того, чтобы женщины могли побыстрее адаптироваться, здесь существует школа подготовки осужденных к освобождению. В ней рассказывают об основах жизни на воле, говорят, куда можно обратиться в поисках работы. И пенсию мы им оформляем, и трудовые книжки…
Но все зависит от самой осужденной. С чем она выйдет, с каким настроем. Есть ведь рецидивистки, которые жить на свободе просто не могут! Они едва отбыли один срок, вскоре возвращаются с новым…
— Такие женщины приходят в церковь? Есть ли у них потребность в Боге?
— Нет, пожалуй — нет. Это категория людей, которым и не хочется что-то менять в жизни. Им так удобнее — жить за счет других, а заповеди Божии только мешают бездумно плыть по течению, ловчить. Ну а есть и такие, что внешне ходят в церковь, но внутри остаются при своем.

Рожденные в неволе

Особая «зона в зоне» — ДМР. Детский дом. Здесь содержатся дети, рожденные в неволе. Сейчас в этом здании, с виду похожем на обычный детсадик, 41 маленький узник. Удобная ясельная мебель, стены расписаны картинками из мультиков, хорошие игрушки… Вот только мамы вечером не забирают ребятишек домой. И дом со всех сторон окружен таким же забором с «колючкой», с будкой КПП.
Был тихий час, когда мы с дежурной сотрудницей колонии пришли в детдом. Молодая женщина в обычном желтом халатике заканчивала мыть посуду после обеда.
— Катя Некрасова, — представила ее дежурная. — Одна из наших мамочек.
Катя в колонии уже второй год, здесь у нее и сын родился. Точнее — на "девятке", в учреждении, где есть тюремная больница. Там и рожают беременные заключенные.
— С малышом часто видитесь?
— Каждый день!
— Он у вас крещеный?
— Нет. Здесь крестить — нет, не хочу. Во-первых, надо крестную выбирать, чтобы она могла впоследствии видеться с ним, чтобы помогала Илюшку воспитывать, а здесь такую сложно найти… На воле окрещу. Надеюсь, что в декабре пойду на комиссию по УДО, а там после Нового года, может быть, и освободимся.
— Да крестят здесь деток, крестят! — вступает в разговор сотрудница дома ребенка. — Недавно Катя Кузьмина окрестила своего ребенка, через месяц она отдала его своим маме с папой. Тарантенкова тоже крестила…
— Катя, а вы сами в церкви бываете?
— Бываю, но очень редко. Потому что круглые сутки здесь, с ребенком провожу. Здесь у меня и работа…
— Катюша, как же получилось, что ты оказалась за решеткой?
— Я сама не могу объяснить. Статья 158, кража…
— А так она у нас и как работница хорошая, и как мать. К ребенку приходит, занимается с ним, — вступается за Некрасову сотрудница детдома.
— А есть такие мамы, которые и не приходят к своим детям?
— Таких здесь практически нет. Если только после освобождения — года три или четыре назад у нас было — да, Миронова оставила своего ребенка в парке Высоцкого. И еще одна совсем недавно здесь в детдоме оставила малыша. Она сама-то хотела бы взять, а мама ее против. У нее уже есть один ребенок дома, а мама пожилая, ей трудно. А что она сама-то, мамаша — она же с зоны и не выходит. Освободится, месяц-другой — и опять за решетку. И мать, видно, ей не разрешила брать ребенка. Но она все-таки не хочет оставлять…
И даже так — я считаю, уж лучше здесь оставить, здесь о нем позаботятся, — чем вот так выйти с ним на волю и бросить на скамейке. Что с ним, брошенным, будет?.. Нет, мамки у нас сейчас хорошие.
— Часто матери приходят к детям?
Катя Некрасова:
— Два раза в день. После утрешней проверки и после вечерней. До 11 они у нас гуляют и с 17 до 18 часов.
— А когда ребенок, не дай Бог, заболеет? Пускают маму почаще?
— Ну как — здесь режим… Конечно, не полагается. Но все-таки иногда разрешают, чтобы мамы помогали в таких случаях, ухаживали за больным ребеночком. Мамины руки да мамино слово — это ведь самое нужное для ребенка…
В ДМР малыши находятся до трех лет. Потом, если мама освобождается, ей ребенка отдают. А если у мамы срок большой, то его переводят в детдом уже на воле, или — родственники забирают. В основном — забирают родные.
По дороге из детдома сопровождающая меня дежурная охладила мое благодушное настроение:
— Знаете, в тюрьме ведь рождаются детки с такими болезнями, что и поверить трудно! Я никогда бы не подумала, что новорожденный младенец может мучиться от наркотической «ломки»… Или — что может унаследовать от матери венерическое заболевание, а то и — СПИД… Что с ними дальше будет? Хорошо, что большинство матерей крестят детей. Батюшка приходит в ДМР и крестит здесь. Выносить в церковь детей нельзя: у них своя «зона»…

Тюремный батюшка

Уже выйдя из колонии, прошу отца Андрея рассказать о его работе в колонии:
— Это высокое дело, нужное, — ответил священник. — Мне поручили его — и уже пятый год я окормляю колонию.
Обычно на службе около пятидесяти человек бывает. Сейчас немного изменилась обстановка в колонии: прежде не было заказов в промзоне, на фабрике, и люди были более свободны. Сейчас работают даже в воскресенье. Поэтому не все могут прийти. И все же храм наполнен.
Но жить серьезной христианской жизнью большинство пока не спешит. Одно дело — стоять на молебне или Литургии, слушать проповедь, подавать записочки, и другое — участвовать в Таинствах. Пока большинство из них только на пороге церковном стоят. Но — служим. Молимся. Был у нас хор неплохой. Мы записали свою службу, молебен и панихиду. И когда что-то у меня срывается, не могу приехать, то я звоню и говорю: «Давайте уж хотя бы слушайте в записи…» Слушают и молятся. Либо кто-то читает акафист. Чаще всего — Иверской, Казанской иконам Божией Матери. Покаянный канон.
— Есть такие женщины, что в колонию неверующими пришли, а здесь душа проснулась?
— Есть, особенно среди девочек. Малолетние осужденные в СИЗО — там я в камерах проводил Богослужение. Мы, Христиане, не верим в приметы — и их наводило на раздумье, когда я, допустим, сел с ними вместе на койку — на их жаргоне, шконку. В их понимании этого делать вольному нельзя, не то сам сядешь… Вот такие неожиданные поступки сбивают их с привычных понятий и помогают строить нормальные человеческие отношения.
Сейчас много таких испорченных! Вот одна — не буду называть фамилию, Лида — сельская, полная, такая с виду добродушная, — отсидела, вышла — и опять, уже в шестой раз села. Мошенничество… Надо ведь прилагать усилия к исправлению. А этого не хочется.
— Крестиков осужденным хватает?
— Мы покупаем, везем из своей церкви. Много вещей привозим. А вещи нужны — ведь сидят здесь не какие-то наркобароны, воротилы темного бизнеса. Сидят «стрелочники». А тех, которые их втянули, по которым действительно тюрьма плачет, — их в зоне нет. А мелкие преступники — они необезпеченные, нуждающиеся в помощи с воли. Поэтому здесь наше милосердие, наше участие очень уместно. Вот недавно целый автобус УАЗ — «луноход», как говорят в народе — вещей собрали. Из других церквей привозим тоже. Из Иоанно-Предтеченской Мария Дмитриевна нередко звонит: «Есть вещи, приезжайте!» — едем к ним.
Недавно сотрудники колонии мужчины ездили в Чечню, я их напутствовал перед этим. Все вернулись благополучно.
Беды нашей жизни как-то подталкивают людей к раздумьям о вечности, о Боге. Надежды-то ведь нет ни на что мирское. И начинает человек понемногу молиться. Вот здесь мы и помогаем. Некоторые и после освобождения приезжают к нам, пишут, просят совета и молитв.
Мир очень суров. А люди, сидящие в тюрьме, становятся объектом пристального внимания со стороны разных махинаторов. Они охмуряют их детей, других родственников, квартиры их отторгают под разными предлогами. И кому-то уже некуда возвращаться.
— Раньше ведь, до революции, в каждой тюрьме были церкви.
— Раньше и заключенные были другие. Прочел у Фуделя в его «Воспоминаниях» — по тысяче земных поклонов в день клали, вериги носили. Такой был покаянный дух! Даже падшие люди все равно были воспитаны Церковью, им было легче покаяться. А сейчас, после семидесяти лет воспитания в гордыне, приходится переламывать себя,
— И все-таки души хоть немного оттаивают здесь?
— Я далек от победных реляций, дело это очень долгое и сложное. Надо много, много трудиться. Потом ведь грехи, особенно грехи половой сферы — открываются на исповеди очень тяжело. А с ними рядом идут и суицидальные помыслы, и аборты, и психические отклонения… Как Митрополит Мануил (Лемешевский) в лагере говорил одному заключенному, почему тот — вроде бы неповинный, несправедливо осужденный — в тюрьме томится. «А ты помнишь, как в Первую мировую войну вы с другом корову у вдовы украли и пропили? И вдова с детьми пошла по миру, и потом от горькой нужды повесилась… Ты же лишил их последних средств…» Тот аж задрожал…
Вот когда такие грехи вспоминаются и исповедуются, то это, конечно уже, победа. Это радость. Грехи открываются только на Таинстве исповеди, а не у психолога. Но разговорить человека, завоевать доверие так непросто… Все-таки здесь особая среда со своими законами.
И вот после глубокого сердечного покаяния начинается работа над собой, путь к исправлению. Главное, чтобы не было праздности! — и здесь в колонии действуют христианские принципы воспитания. Сельхозработы и труд на швейной фабрике в промзоне, учеба и Богослужения в церкви — все это те ступеньки, по которым душа поднимается из пучины греха. Иной дороги нет…

Фото автора.

На снимках: Раиса Мельникова и Нина Забара в храме; заместитель начальника учреждения УР 65/15 по кадрам и воспитательной работе Лидия Николаевна Нечаева; Катя Некрасова с рожденным в неволе сыночком Илюшкой.

См. также:

Ольга Ларькина

05.11.2004