Зарубки на память

Неправды наши

«Всяк человек ложь», — сказал пророк Давид. Поистине так. В романах Ф.М. Достоевского некоторые ученые увидели особинку: у каждого героя «своя правда» — и «все правы». Но правда-то одна — Иисус Христос. Сам-то Достоевский это понимал. Ведь сказал же: если бы мне предложили выбирать между истиной и Христом, — я бы выбрал Христа. «Аз есмь путь и истина и жизнь» (Ин. 14, 6) — Достоевский помнил это. А по поводу наших маленьких «правд» вернее сказать: у каждого своя неправда, свое искривление Истины, свои нарушения заповедей Господних. Какая уж у нас правда — одна ложь…
В одном разговоре Достоевский сформулировал, ради чего стоит писать: «Какая это дивная, хоть и трагическая задача — говорить это (что жизнь земная — только ступень к мирам иным — В.М.)… Ни с одним благополучием в мире сравнить нельзя!..» Единственно правильное представление о печатном слове. Слово изначально направлено по вертикали вверх, к Богу. Бог не выпустил нас в мир без слова: мы должны обращаться к Нему, своему Создателю. «Горизонтальное» слово — от человека к человеку — уже вторичное и менее важное. Теперь это называют информативностью. Куцее, отчужденное от души словечко.

Шуба Святого Василия

Какое счастье в воскресный день пойти в Покровский собор на Красной площади и простоять всю Литургию возле раки святого Блаженного Василия! Казалось бы, холодновато в храме. Весь храм в струйках пара, идущего изо рта, когда поют «Символ веры». Но никто не мерзнет. Это даже счастье — хоть немного почувствовать подвиг юродивого, ходившего зимой без одежды, за что и прозвали его «нагоходцем». Святой Василий при жизни получил в подарок с боярского плеча шубу — но тут же отдал ее замерзающему человеку. Разве замерзнешь, если ты, один из тридцати счастливчиков (больше придел храма, где идут службы, не вмещает) на всю Россию, молишься Богу вместе со святым Василием? Теперь шуба у него — не одного согреет. Он уже пред Престолом Божиим — в царственных одеждах.

Ваганьково

Ваганьково — это судьба. Здесь не каждого похоронят. В памяти остались три судьбы, три могилы. Владимир Высоцкий, народный кумир. Похоронен почти у входа на кладбище. В камне — стоит связанный вервием, страстный. Понятно, что памятник напоминает о советской несвободе, а смотреть на него все равно жутковато: мысли-то здесь не о канувшей в лету власти, а о посмертной судьбе, о вечности. На могилке Сергея Есенина — пустые бутылки, грязные бумажные стаканы и цветы. Не помню, чего больше. Значит, заходит сюда «Москва кабацкая» помянуть по-своему «Серегу». Жалко поэта. Такова цена известности. А вот протоиерея Валентина Амфитеатрова при жизни знало лишь «малое стадо», зато теперь — с утра до вечера народ. С каждым годом все больше. Все знают: отец Валентин при жизни помогал и сейчас помогает. За кумиров молиться надо, помогать им, а батюшка сам за нас молится. Такую благодать «наработал» при земной жизни. А прошел по ней незаметно для многих. А сколько таких незаметных тружеников, известных лишь одному Богу и вовсе не известных у людей, лежит теперь по всей Святой Руси? Знаем-то мы из них — единицы. Многие и не хотели, чтобы их знали. А некоторые даже шли на уничижение, на последний подвиг: при входе одного из храмов Донского монастыря — плита, под которой похоронены монахи, захотевшие обрести могилу, «попираемую» людьми. Люди их «попирают», а они — все светлей да светлей.

Пирожки для слепца

Таинственна человеческая судьба. Даже сам человек не в силах узнать, что в нем заключено. Лишь порою, как в ярком сполохе, вдруг озаряется в каком-нибудь неординарном событии логика человеческой жизни. С интересом слушал я рассказ одного своего знакомого, работавшего на кафедре философии. Много лет заведовал этой кафедрой необычный человек — видный в своих кругах специалист, но слепой. Слепота пришла лет в семь, из-за детской шалости. Отличался этот философ своим крайним атеизмом. В отличие от других атеистов, он не избегал ходить на собрания Православных. Наоборот, с каким-то личным чувством, со страстностью — но ходил. Когда пришли 90-е годы и открылись храмы, начались по городу крестные ходы, он всегда являлся на них, но не помолиться. С ним была его секретарша, у которой он постоянно что-то спрашивал. Когда в институте проходили конференции по церковной тематике, он приходил с секретаршей и туда, задавал язвительные вопросы Правящему Архиерею. Еще накануне своей неожиданной смерти он снова пришел на конференцию. Студенты задали вопросы Епископу о первых шагах в вере: было видно, что многие из них готовы к воцерковлению. А профессор-философ с особенной страстностью снова отстаивал свой атеизм. Каково было всеобщее изумление, когда на следующий день он внезапно умер! Жена хоронить его по христианскому обычаю не разрешила. Надо сказать, что моего знакомого слепой философ при жизни недолюбливал за приверженность Православию, за приглашение Епископа в институт и пр. Но вот чудный факт: через несколько дней после похорон он явился-таки во сне моему знакомому и сказал: «Все пьют чай с конфетами и печеньем. У одного меня ничего нет. Хоть бы вы мне, Н.Н., пирожочков к чаю передали». Всю жизнь изучал философию, а про «пирожки» забыл. Вспомнилась сразу одна старушка, у которой местная блаженная спрашивала: «А пирожки-то печешь?». Долго не понимала ее старушечка, а потом узнала: речь шла о молитве и добрых делах. Коварная все-таки наука философия: изучает вопрос о смысле жизни, не затрагивая вопрос о смерти. Имеет представление о половине, а вещает о целом. Какова же цена такой науки? Судьба слепого философа — не ответ ли на этот вопрос?

Пример христианской любви

Иссякает на земле чистая вода, меньше становится чистого воздуха, да и любовь иссякает. Даже Христиане теперь зачастую друг друга плохо понимают. И вот вспоминается далекий Х1Х век. Русская дипломатическая миссия на фрегате «Паллада» оказалась в Японии, где уже был принят закон: японец, перешедший в Христианство, должен быть казнен. Один такой японец, спасаясь от преследования, скрылся у русских. Корабль наш был разбит, на японском берегу строили новый. Отношения с японцами еще не определились, провизии своей не было, ее подвозили японцы. Самим бы впору просить помощи. А проявили такую любовь! Русские моряки решились не выдавать Христианина (хотя и не Православного), несмотря на серьезные угрозы японцев. Адмирал Путятин приказал в случае необходимости построиться в каре, отстреливаться и «погибнуть всем до единого, но не выдавать единоверца»! Вот как понималась христианская любовь русскими людьми. Только такая любовь может победить мир. Японцы тогда это поняли — и отступились.

Дом наш

Какая радость: мощи св. преподобномученицы Великой княгини Елизаветы прошествовали по всей России. Впервые после Алапаевска опять была она на своей земле. Сколько благодатных радостных слез, прошений, явно источаемых благодеяний! И тут же — торжественная панихида на могиле ее горячо любимого мужа — Великого князя Сергия. Обошла наша княгиня всю Россию. Казалось бы — радость и радость одна! Ан нет. В Марфо-Мариинской обители, своем доме родном, так и не побывала. Не пустил «Реставрационный центр» в построенный ею Покровский храм: разрешили только в притворе поставить мощи. Теперь в ее доме новые хозяева. Они и диктуют: и грешным, и святым.

Где наше счастье?

Какой человек желает себе зла? У Максима Горького есть крылатая фраза: «Человек создан для счастья, как птица для полета». В одно с ним время жил святитель Лука Войно-Ясенецкий. О смысле жизни он сказал иначе: «Я полюбил страдание». Оба говорили о земле, а о Небе думал один. Хорошо прожить счастливым лет 70-80. А вечность — лучше!

Владимир Мельник

профессор филологии, член-корреспондент Академии наук, член Союза писателей России, г. Москва.

11.03.2005