‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

Песочные часы

"Я ехал в прошлое..."

Еще Достоевский отмечал, что самые обыкновенные люди — чиновники, литераторы, военные — порой видят удивительные, яркие, «художественные» сны — да такие еще, «что и графу Льву Толстому своим пером не описать». Вот и этот удивительный сон, приснившийся очень давно вполне обыкновенному человеку, — из разряда необычных. Мой давний студенческий друг Михаил Сизов (сейчас он работает заместителем редактора газеты «Вера» в Сыктывкаре) рассказал мне его вскоре после того, как этот сон ему приснился — осенью 1990 года. То есть почти 17 лет назад! Меня уже тогда этот сон удивил, и я попросил своего друга записать его для меня, на память. Что он вскоре и сделал — причем блестяще, ведь он владеет пером если и не как уже упомянутый граф, то уж гораздо лучше многих и многих наших с ним коллег по журналистскому цеху.
Прошли годы. Я забыл об этой необычной рукописи. А когда несколько лет назад я вспомнил о ней, с желанием опубликовать, — мне не удалось в своих бумагах отыскать эти несколько пожелтевших страничек с описанием дивного сна-видения. Я попереживал было, да и забыл об этом. Мало ли все мы видим необычных снов?! Но вот однажды, совсем недавно, перебирая свой архив с какой-то совершенно другой целью, я вдруг наткнулся на эти потерянные было листочки. Вернее даже не наткнулся, нет, но они просто сами вывалились с верхней полки того ящика, где у меня лежат всевозможные рукописи и прочее. В этом я усмотрел нечто неслучайное. Значит, время для публикации этого текста наконец-то пришло!
Чтобы правильно воспринять прочитанное, потребуется немалая духовная работа. Ведь текст необычен, сложен, а порой и искусственно усложнен. Да и приснился он в совершенно другую уже эпоху. Когда мы с Михаилом интересовались совсем другим, когда страна жила в ином ритме. И сами мы лишь подступались — через книги и шире, через культуру — к высокому церковному порогу. Стояли еще только возле церковных стен (как удачно выразился упомянутый в этом тексте мыслитель Василий Розанов, который, кстати, так и остался навеки именно «возле»).
В первую очередь, конечно, меня заинтересовала фигура поэта серебряного века Юргиса Балтрушайтиса (1873 — 1944) — волею судеб ставшего для моего друга своеобразным «Вергилием», который водил Данте по кругам католического ада. И там, и здесь, что весьма необычно — именно поэту была доверена Свыше эта необычная работа: разворачивать свиток времени, открывать тайны «иных измерений»... Может быть, у Бога поэты на каком-то особом счету? Не знаю...
Этот поэт, Балтрушайтис, был близок к первым лицам русской культуры — символистам Блоку, Белому, близко дружил с Пастернаком. Но сам он так и остался в истории русской литературы где-то на форзаце, на третьих и далее ролях. А ведь поэт был замечательный! Тем более что родным языком был для него литовский. Но музыкальная речь русского стиха стала для него второй родиной... Существует предание, что он не умер на чужбине, во Франции, в 1944 году, а тайно ушел в католический монастырь и через много лет умер там согбенным монахом. Почему именно он встретил Михаила Сизова «на пороге времени»? Тем более что его имя ни тогда, ни теперь не было на слуху. И вряд ли Михаил прочел тогда хотя бы одно его стихотворение! Хотя бы вот это, например, раскрывающее его — поэта — отношение к этой тонкой паутинковой нити времени, отделяющей прошлое от будущего, и рассыпающейся от даже легкого дуновения...

Песочные часы

Текут, текут песчинки
В угоду бытию,
Крестины и поминки
Вплетая в нить свою...

Упорен бег их серый,
Один, что свет, что мгла...
Судьба для горькой меры
Струю их пролила...

И в смене дня и ночи
Скользя, не может нить
Ни сделать боль короче,
Ни сладкий миг продлить...

И каждый, кто со страхом,
С тоской на жизнь глядит,
Дрожа над зыбким прахом,
За убылью следит, -

Следит за нитью тонкой,
Тоской и страхом жив,
Над малою воронкой
Дыханье затаив!

Но главное в этом рассказе — отнюдь не поэзия, не Балтрушайтис. Главное — это разговор о России. О той России, которую мы все потеряли, и которую сегодня уже начали созидать. «Если бы не отрекся Царь...» «Если бы помогла Антанта...» «Если бы Корнилов не погиб...» и прочая, и прочая — все эти пустые «если бы» только затемняют для нас смысл того, что случилось со страной. Вчитываясь в строки этого сна-видения, отчетливо понимаешь, что при всех этих «если бы» было бы, может, не так страшно, не так кроваво (что тоже сомнительно), но еще хуже, еще безнадежнее! Тогда процесс гниения затронул бы все, сверху донизу, но вежливо обошел бы лишь декорации, в которые бы превратились некогда дорогие и святые для народа символы, как это случилось на Западе (и вот в Испании Монарх, великий сын испанского народа, уже вынужден подписывать, как это сделал совсем недавно, принятый парламентом «закон», легализующий «однополые браки» или даже разрешающий... секс на пляже!). И чтобы нам возродить Россию, нужно понять причины ее гибели, увидеть всю «неслучайность» этих кровавых событий и дат. Увидеть спасительный для нас Промысл Божий даже в тех событиях, которые еще столетия вперед будут ужасать тех, кто о них прочтет или услышит.
Уверен, что не каждому полезно и нужно читать этот текст. И кто-то после первых же строк обязательно воскликнет: «Что за глупость?!» — перелистнет интернет-страницу и... окажется совершенно прав — для себя! В этом случае я заранее извиняюсь перед такими читателями. Но надеюсь, что найдутся и другие. Те, кому покажется интересным это причудливое сцепление образов, игра смыслов, теней прошлого. И в «деформированной реальности прошлого» он увидит, быть может, ответ на вопросы сегодняшнего дня. Очень на это надеюсь. Иначе бы не выпали мне прямо в руки из вороха бумаг эти странные пожелтевшие страницы!

Антон Жоголев

...Ехал в поезде. Как потом оказалось, ехал в прошлое. Напротив в купе женщина с вытянутым благородным лицом читала газету, в которой был мой материал. В купе о чем-то разговаривали, а по радио читали постановку какого-то романа со странным сюжетом. Запомнился из пьесы только эпизод про военные учения. Учения развивались стихийно, не по плану. В ходе маневров на реке под мостом должен стоять корабль с зенитной установкой, а его там почему-то нет. Корабль быстренько доставили на место вертолетом, в подвешенном состоянии, и сбросили в реку. Запомнил это, потому что мы как раз проезжали по мосту, и я увидел в реке корабль — он плавал вверх днищем…
Оказался я в незнакомой комнате. Балтрушайтис (почему-то я понял, что это он) читал свою книгу вслух, а друзья его, авангардисты, слушали… Несколько книжек с приятным для глаза форзацем (светлые узоры) и со светлым же, удобочитаемым текстом. Полный в них абсурд, но зато хорошо читается. Правда, меня насторожило, что там мелькали странные имена героев и демонизмом чуть попахивало. Ирреальное повествование местами захватывало куски из моего родного времени (конец XX века), к тому же понятность (прозрачность) все скрашивала. Чуть ли не каждую фразу Балтрушайтис сопровождал демонстрацией какого-нибудь предмета: статуэтки из черного камня, авангардистского рисунка и проч. Потом в его повествовании появились дети, на губах Балтрушайтиса появилась треугольная улыбка (как у беззубых младенцев, очень мило), и проза его стала проще, добрее. Сидящие в комнате люди зашевелились, закашлялись. Балтрушайтис отвлекся:
— Авангардисты, пишущие про детей, меня понимают. Хармс, например.
С этого места его повествование я потерял, поскольку стал рассматривать гостей литературного салона. Мы все сидели вдоль одной стены, человек семь. Некоторые на диване, я, например, на стуле. В тот момент, когда гости завозились, один из них, сидевший справа от меня, встал и ушел в левый конец, создав общую тесноту. Он обнял там кого-то, а тот ему: «Опять пойдем оттуда через черный ход?» (в левой стороне в конце квартиры была черная лестница). Расслышал ответ: «Не-ет, я там больше не пойду!» В прошлый раз были пьяные, что ли?
Рассматривал их и думал: вот они, такие обычные (один был с мальчишеской шевелюрой), очень молодые, с обычными лицами, какие встречаются всюду в моем времени. А ведь это люди с именем, наверное, среди них А. Белый, Вяч. Иванов и другие (сейчас вспоминаю, кого среди них не было: Блока, Пастернака, Ремизова — их-то бы я узнал). И подтверждением этому чуть-чуть заметная черточка облагороженности, которая явно была в их лицах. Именно это чуть-чуть рядом-рядом с обычным, привычным и убедило меня до конца (хотя и так не сомневался), что я приехал в прошлое, в Петроград. И тут сразу же как бы спустился на землю, осознал неудобство своего положения: например, где я буду ночевать?
Ушли авангардисты — я в это время сознавал про себя то, что это прошлое несколько странное, чуть-чуть деформированное (по-настоящему осознал позже). Например, ну какой же авангардист Балтрушайтис? Он же, кажется, символист. Ну а здесь они все авангардисты. И тем не менее это прошлое не менее реально, чем то, которое знаю по книгам. Даже более...
Я подошел к хозяину квартиры:
— Премного благодарен вам за вечер. Я первый раз здесь. Позвольте откланяться.
— Приходите еще обязательно, мы собираемся по пятницам, — говорил он мне, провожая к двери, с вежливостью и каким-то сочувствием (на грани затаенной жалости). — Обязательно заходите.
Повторение слов «приходите-заходите» почему-то обдало холодом. Он вернулся назад в комнату, встал у окна. И я тоже повернулся. Объясниться во всем?!
— Извините, я хотел бы вас спросить, — начал я. — Дело в том, что я приехал издалека, очень-очень издалека (и тут понял: что, как же я скажу?! Спросить что-нибудь пустяковое?). И не знаю, как найти философское религиозное общество, Флоренского, Булгакова… (ах да! я же не в Москве, а в Петрограде, я узнал, есть такое же общество, как в Москве, знаю только, что там появляется Розанов (о Мережковском не смог вспомнить, растерялся).
— Ах вот вы о чем. Извольте, я покажу, — он показал пальцем в окно. — Видите, напротив желтое приземистое здание, бывшее… (забыл, что он говорил про то, что раньше было там; а по-моему, это нынешний цирк, или Манеж?) Всмотревшись в знакомую мне площадь, я обнаружил множество неизвестных мне домов, а известные — только вкрапления в уличный пейзаж (город, который я увидел, был похож на дорогой мне Петербург точно так, как… Москва похожа на Петербург: в Москве Питер присутствует вкраплениями, начиная с Московского (Ленинградского) вокзала, старыми особнячками в стиле классицизма, Пушкинским (см.: Русским) музеем и т.д.; и, как я понял потом, прошлое, в которое я вернулся, оказалось деформированным).
А Балтрушайтис продолжал объяснять, потом показал на знакомое мне желтое здание:
— Тот знак видите?
Господи! О ужас!!! Так это же… На стене Манежа (цирка) висело огромное изображение ордена Ленина.
— Ниже этого знака, смотрите, есть плакат, на нем человечек нарисован. Видите, он что-то пальцем указывает? Так вот, проследите взглядом за направлением, и увидите дом, где…
Балтрушайтис долго объяснял, а я долго не понимал, может быть потому, что он (авангардист!) использовал при этом какую-то свою логику. Подумал: может быть, вежливо откланяться, выйти на улицу и самому погрузиться в сладкую гущу неизвестности, первым делом выяснить, какой год на дворе. И так мне этого захотелось!
—...А также они собираются в доме, который тоже здесь недалеко, вон на той улице, — продолжал хозяин квартиры, показывая на Невский, который почему-то оказался в двух шагах от Манежной площади.
И канал я не увидел. Может быть, я все-таки в Москве? Тогда не стоит так уж полагаться на себя…
— Впрочем, я вас провожу. Тут рядом.
Мы вышли на «Невский», прошли два квартала и свернули вправо, где-то в районе «Казанского собора». На площади были смонтированы железнодорожные пути, которые невдалеке заканчивались, на них стоял, пыхтел паровоз. С открытых платформ поезда выгружалась дивизия обтрепанных красноармейцев. Никто на них не обращал внимания.
Когда мы проходили мимо, я увидел в руках у дюжего молодца настолько изорванное в клочья знамя непонятного цвета, что взял в руки пощупать, чтобы убедиться, что оно из материи. В руке остался полуистлевший лоскут. Я выронил его на землю, но меня уже заметили. Подбежала женщина в косынке и пиджаке:
— Что вы наделали?! Хоро-ош… А сам разве не знаешь, что потом других будешь заражать? Микробу эту разносить… Про микробы идей не знаешь, что ль?!
К счастью, мы уже пришли. Балтрушайтис жестом пригласил меня в дверь, и я с откинутой в сторону рукой, чтобы, не дай Бог, никого не заразить (я уже начал кое-что понимать, уже на площади мне показалось, что эта красноармейская дивизия выгружается уже много лет, законсервированный процесс, и это будет продолжаться без конца, главное, не прикасаться к ним — так это время обороняется от деформирующего вторжения; по идее, оно должно обороняться и от меня) вошел в первый, полуподвальный этаж этого дома. Уже знал: все деформировано в этом времени, приземлено, и неудивительно, что столичные философы собираются в таком замызганном месте. Прошли через анфиладу низких комнат (трактир, что ли?), мой провожатый (Балтрушайтис) остановился перед неубранным столом (недоеденный торт, рюмки) и стал считать, сколько было за столом. Потом пошел куда-то вглубь, а меня предоставил какой-то девушке лет шестнадцати, она провела меня на кухню, сунув мне в руки сковороду с нарезанной туда картошкой и еще что-то, то ли миску, то ли крышку.
На кухне было полно людей. Подняла голову женщина от какого-то дела (чистила овощи или тут же стирала белье?), распрямилась — это была та самая, из купе вагона, с вытянутым благородным лицом.
— Здравствуйте! — удивленно-радостно воскликнула она, и я почувствовал некоторую определенность в этом чужом времени — мы вместе сюда приехали, и сколько произошло после этого! — да тут еще меня собрались накормить, значит, принимают…
— А я знаю теперь, кто вы. Вы Михаил Сизов!
И тут отрезало. Проснулся.
Этот сон был 1 февраля 90-го года, я его сразу же записал и сюда переписал без изменений (с одним только сокращением) со всеми ненужными подробностями, которые, может быть, затемняют смысл. Мне так кажется, что я и вправду побывал в прошлом, точнее в том «варианте» прошлого России, если бы вдруг каким-то чудом революция была законсервирована, остановлена, а Россия продолжала бы жить вне своей судьбы.

Рисунок Германа Дудичева.

Михаил Сизов
24.08.2007
833
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
1
2
Пока ни одного комментария, будьте первым!

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru