‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

Капельки вечности

Записки редактора.


Этот снимок сделан 1 августа с.г., в день сорокапятилетия редактора «Благовеста» Антона Жоголева. Остров Святителя Николая, Черногория.

Поздравляем! Приближающийся
20-летний юбилей Православной газеты «Благовест» предварил другой юбилей, более личный. 1 августа, в день Преподобного Серафима Саровского, редактору «Благовеста» Антону Евгеньевичу Жоголеву исполнилось
45 лет. Сердечно поздравляем Антона Евгеньевича с этой датой и желаем доброго здоровья, новых замечательных статей и книг, творческих озарений, духовной мудрости!

Коллектив редакции.

Записки редактора.

Предъюбилейное

Как начался «Благовест»? Я иногда сам спрашиваю себя об этом и не могу ответить. Честно ответить. Есть объяснения для других (их немало) — но для себя самого нет ни одного. Слишком мелки, слишком обыденны в чем-то все эти посылы по сравнению с результатом — газетой, уже почти двадцать лет удерживающей внимание и сердца тысяч Православных людей по всей России… Но вот в канун двадцатилетия «Благовеста» я все-таки постараюсь на это ответить.
Так как-то же он все-таки начался? Ведь было не только обыденное, было и яркое, незабываемое.
Тогда ли начался он, когда Епископ Евсевий (ныне Митрополит) в своем в ту пору еще маленьком кабинете на Садовой улице буквально накрыл меня, растерянного, своей огромной (мне так показалось!) рукой, — это он преподал мне свое Архипастырское благословение!
Тогда ли, когда в самый трудный момент во сне увидел Лик Божией Матери, услышал короткие три слова: «делай газету дальше» (тогда наполовину не распроданный тираж первого номера, изданного в гигантском количестве, лежал в типографии, и даже некуда было его отвезти — не было ни склада, ни какого-то помещения…) И я стал делать газету дальше…
Наверное, начался «Благовест» и тогда тоже, когда молодой в ту пору, тридцатилетний самарский «олигарх» Сергей Федоров, только начавший медиабизнес, в разговоре словно бы протянул мне две сжатых в кулаки ладони, предложил: выбирай, «пусто» — «густо». В одном кулаке был запрятан литературно-художественный журнал (предел моих мечтаний в пору юности!), в другом — еще неизведанное, нераспаханное поле церковной журналистики, Православная газета… И я не задумываясь выбрал для себя второе…
Но почему-то мне кажется иногда, что «Благовест» по-настоящему начался в день моей первой получки — да-да, первой получки! И вот как это было.
Руководство медиафирмы, которой командовал Федоров и в которую в ту пору входил наш только-только начавшийся «Благовест», самое первое время располагалось в бывшем «Хрущевском доме», на Первой просеке. Говорят, когда-то эту дачу — не дачу, резиденцию — не резиденцию построили за несколько дней для собравшегося навестить Куйбышев генерального секретаря Никиты Сергеевича Хрущева. Но расстроенный скандалом в Куйбышеве («Никита, хлеба давай!» — скандировали на площади горожане), он в этой резиденции ночевать не остался. Уехал восвояси. А вот название все равно закрепилось. Там мне довелось бывать всего три или четыре раза — сидели там только руководители, да и Федоров вскоре подыскал себе более скромное место. Но всякий раз, когда я там бывал, проходил мимо огромного, каких-то почти «драконовских» размеров сторожевого пса — делалось не по себе: слишком тут было много атрибутов стремительно уносящейся в прошлое советской эпохи. Даже близость Волги не утешала. И вестники новой жизни: бизнесмены, газетчики — смотрелись тут неорганично, странно. Было как-то тревожно мне, когда оказывался «на просеке». Но первую благовестовскую зарплату мне должны были выдать именно там. Причем на всю редакцию (впрочем, тогда насчитывавшую двух-трех сотрудников), а я уже должен был распределить деньги между остальными.
На дворе стоял июль 1991 года. Через три недели произойдет исторический «августовский путч», и вскоре СССР прекратит свое существование. Но пока еще декорации были прежними. И «Хрущевский дом» не без интереса наблюдал мой начинавшийся маршрут…
Путь мой лежал к парнишке-кассиру, а может, бухгалтеру Вите. Он мне сразу показался немного странным — уж больно с пристальным интересом он вглядывался в меня при редких встречах «на просеке». Ведь что там ни говори, а в ту пору быть не то что редактором церковной газеты, но даже и просто Православным человеком (если ты не бабушка в сером платочке) было для многих внове. Я пришел к нему, покрутил в руках ведомость, где надо расписался в получении нужной суммы. И стал ждать, пока он, кассир, выдаст мне деньги. Виктор стал деньги странно тасовать — складывать, считать, как-то уж очень подчеркнуто пересчитывать, и мне показалось, что денег что-то слишком много в пачке (но тогда мне, не избалованному жизнью, привыкшему к скудному журналистскому пайку, любые суммы «больше трех» казались существенными). Он выдал мне непривычно большую пачку купюр, еще проговорил, как-то странно вглядываясь в меня: «Всё ровно».
Я смёл деньги в портфель, не пересчитывая, и отправился к своим знакомым-художникам, обсуждать макет следующего номера газеты. Они жили неподалеку. Пересчитывать деньги в парке я, конечно, не стал. Автомобиля тогда не было и не предвиделось. До дома было далеко. Но что-то смутило меня, что-то встревожило. Что? Я и сам не знал. Но предположить, что кассир может дать мне не меньше, а, наоборот, больше денег — я и в страшном сне не мог. Такого ведь просто не бывает. С обычными редакциями. Но я начал газету все-таки необычную. И потому попросил у художника пять минут, закрылся у него на кухне и пересчитал-таки деньги — их было почти в два раза больше, чем значилось в ведомости. Почти в два раза! Довольно большая неучтенная сумма оказалась у меня на руках. Что с ней делать? Первая мысль обожгла: вот удача! Заплачу корректору, машинистке. Можно будет выплатить и первые гонорары. Но вторая мысль была совсем другой. Надо вернуться и отдать эти не мои, нечестные, присвоенные или даже подмётные деньги. Меня испытывают — это ясно. Искушают. Но кто? КГБ? Почему бы и нет — ведь церковная газета в атеистическом СССР вещь, что там ни говори, запредельная… Но не факт, что они, не факт. Бухгалтер Витя? Сам от себя? Зачем я ему сдался? Или просто ошибка? А может, не те, не другие, а… третьи? Может, лукавый смотрит сейчас на меня и решает — гожусь ли я в дело? И через пять минут, когда я засуну деньги себе в карман, хвастливо скажет про меня: «такой-то еще не родился, а если и родился, то в бой не сгодился» — как говорил Змей-Горыныч в любимой сказке детства про Ивана, Коровьего сына. Позвонил другу. Он сказал: ты же не себе, ты на дело берешь. На дело! Аргумент. Но нет, никакой это не аргумент. Все, надо ехать, я не мелкий жулик, а журналист. Православный журналист — это учтите. Но как их отдать обратно? Как? Прийти и сказать — вот вам, нате. Да, вот так прямо и сказать. Пройти мимо сторожевого пса. Мимо охраны. В этот самый «Хрущевский дом». К Вите. И выложить все лишние деньги. «Нам чужого не надо». Может, он сейчас волосы рвет на себе? Ведь что там ни говори — недостача. Но почему он так странно сказал: «Всё ровно». Что он хотел мне этим сообщить?
Если вот так вот вы проверяете меня (кто «вы» — я и сам не знал и до сих пор не знаю!) — то вот вам, знайте. Я у Бога служу. И у Его Пречистой Матери. А от вас мне не надо таких вот «подарков»… Расстроенный, поехал «на просеку». Вот так первая получка! Как-то еще меня там встретят? Пес-«дракон» не шевельнул и ухом. Охраннику я успел примелькаться. Не спросил даже и документ. А вот и дом, вот и Витя. Ага… Ты меняешься в лице. Ты не хочешь ничего слушать. Но вот они, деньги, твои — не мои. «Я лишнего не давал», — растерянно бормочет он, пытается отодвинуть от себя со стола сумму. Нет, это уже говорю я. Ты сверь с ведомостью. Откуда у меня могут взяться такие деньги? Откуда? Ну, то-то же. Нам чужого не надо. Возьми и больше не ошибайся. Хотя это вряд ли была ошибка…
Выхожу на улицу, пес растянулся в добродушной «драконьей» улыбке. Небо над Волгой рассеялось от облаков, ударило солнышко. Середина июля! Благодатнейшая пора… Можно спуститься вниз и прямо здесь искупнуться. Я выдержал это самое первое испытание. Сдал вступительный экзамен. Впереди — долгая и счастливая жизнь. И уже начавшаяся газета! Больше я ни разу не видел ни Витю, ни дома «на просеке». Больше кассиры не ошибались со мной никогда. Но газета осталась, пережив еще множество больших и малых коллизий. Осталось и ощущение праздника, который всегда с тобой.

Сын полка

В 1986 году мой студенческий друг Михаил Сизов снимал комнату в Питере возле Московского вокзала. Чуть ли не во дворе его дома стоял (да и сейчас, конечно, стоит) небольших размеров памятник Пушкину и рядом сквер с двумя или тремя скамейками. Я любил бывать у Михаила. Любил выбраться хотя бы на день из общежитского улья и передохнуть в относительной тишине. У Михаила в комнатке было две кровати и небольшой стол. А что еще надо нашему брату, студенту! Оба мы собирались стать писателями (не понимая еще тогда, что писателями нельзя «стать», до этого можно только вырасти), так что темам для разговоров — обычно окололитературных — не было конца. Иногда по ночам мы с ним срывались на Московский вокзал попить кофе и чего-то перекусить — но больше для того, чтобы чувствовать «вечное движение» жизни, броуновское движение встреч-расставаний (писателей тянет на вокзал, как мух на помойку — это, кажется, еще гениальный драматург Вампилов сказал). Однажды весной наше чаепитие, перешедшее в спор, настолько затянулось, что было решено снова остаться мне там ночевать. Утром нам обоим надо было куда-то спешить, так что почти и не спали мы, так, смежили глаза на пару часов. Утром на коммунальной кухоньке пили мы чай и вяло уже, без прежнего жара, перебирали каждый свои вчерашние аргументы в «литературном споре». Начинался новый день, с его новыми заботами, проблемами, встречами. Спорить хорошо по вечерам, когда больше делать нечего (писателями мы еще тогда не стали, но почему-то торопливо считали, что слова наши уже суть наши дела…)
Не помню, о чем конкретно шел разговор за утренним чаем. Но хорошо помню, на чем этот разговор оборвался.
— А ты знаешь, ведь Валентин Катаев до сих пор жив! — ни к селу, ни к городу вдруг выпалил я. — Уже под девяносто, а все скрипит, что-то там пишет, вспоминает… давно уж пора ему помирать.
Михаил (к чести своей), кажется, ничего мне не ответил. И я эту тему не стал развивать. Какое мне дело до престарелого полуклассика? Автора книг «Белеет парус одинокий», «Сын полка» — где конъюнктурность, приспособленчество причудливо соседствовали с талантом и даже литературным блеском, а также интересных (первых постмодернистских на советской почве, как бы сейчас сказали) книг воспоминаний «Алмазный мой венец» и «Трава забвения» — довольно неожиданно рисующих непростую, но все равно яркую жизнь самой первой «советской» богемы… Какое мне было дело до него тогда? И почему вырвались эти страшные в своем безумном дерзновении слова? Гнилые слова, за которые мне еще предстоит, быть может, ответить…
Мы разошлись по своим делам, естественно, не придав никакого значения моему утреннему «ляпу». Но тень на душе, какая-то «клякса» на всем этом питерском утре — осталась. И когда проходили мы мимо памятника Пушкину, мне показалось (нет, конечно, — почудилось!), что русский гений глядит на меня с укоризной…
А вечером в общежитии кто-то из знакомых сообщил мне, что утром этого дня, 12 апреля, (только что по радио передали) умер писатель Валентин Катаев. Ему было 89 лет. Ученик Бунина, собеседник Маяковского, товарищ Багрицкого, приятель Есенина, друг Олеши — отошел в мир иной…
И тут-то мне вспомнились мои гнилые слова. Зачем они вырвались, кто мной двигал? Что за «пророческий дар» такой, от которого и самому тошно, да и другим пользы нет? Было чувство какой-то едва ли не вины перед незнакомым мне лично Катаевым. В тот момент, когда душа его прощалась с землей, отрывалась от старческого тела; когда в его московском писательском особняке возле его постели собрались все те, кого он любил и ненавидел, о ком писал — Сын Полка, лейтенант Шмидт, Командор-Маяковский, Птицелов-Багрицкий, Щелкунчик-Олеша (под этими псевдонимами он «зашифровывал» своих персонажей) — некий горделивый литературный юнец на питерской коммунальной кухне помянул его «злым нетихим словом». Эх!..

Не собираюсь себя оправдывать — но это мое высказывание было, к сожалению, довольно обычным в тогдашнем питерском контексте. Всего несколько лет назад случился громкий скандал с ленинградским журналом «Аврора», где к юбилею престарелого Брежнева как раз на 85-й странице издания был опубликован рассказ «Ты еще жив, старик?» — в котором местные «оппозиционеры» со злорадством увидели намек на «зажившегося» Леонида Ильича… Не знают и до сих пор, случайным ли был этот «аврорский» ляп, хотя и полетел тогда с должности главный редактор журнала, или чья-то расчетливая провокация — да это ни сейчас, ни тогда не было особенно важным. Важно было, что генерального секретаря (какого уж ни есть, но был он из них не самым лютым) — под общее рукоплескание попрекали его возрастом, фактически желали человеку скорейшей смерти… Помню, я рассказал эту историю с журналом моему деду Коле, ровеснику Брежнева, и он — от души ненавидевший коммунистов, знакомый с колчаковским армейским строем и даже участвовавший в сражении с красными под Лебяжьим — как-то вдруг затуманился лицом. Я понял, что повел себя неделикатно. Над возрастом не смеются… Но тогда все оправдывалось «настроением минуты». А вот уже сейчас, спустя десятилетия, мне видится в этом случае другое — как далеки мы были от Христовых заповедей, если публично были готовы попрекать людей их возрастом, «смеяться их сединам»…
Тогда я не был даже крещен. О церковной жизни имел весьма расплывчатое представление (недавно мне приснился сон, что я снова студент того же самого питерского журфака — но уже другой студент, верующий, Православный. И дни свои провожу не в тусовках и литературных спорах, а в Александро-Невской Лавре на службах — и какими бы яркими, незабываемыми, полными были бы тогда для меня эти же самые студенческие годы!). О том, что «за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда» (Мф. 12, 36) — я и не помышлял тогда. Но вот прошли годы. Да что там годы, целые «эпохи» моего развития. И я вдруг вспомнил этот давний случай с Катаевым — дай ему, Боже, Твое Царствие!
Думаю, это «бес пророческий» вылез тогда в питерской коммуналке. Быть может, тот самый бес, которому не давал ходу Апостол Павел, запретив предсказывать будущее, которое всецело в руках Божиих…
Но попущение Божие было еще и в другом. Где-то там вдалеке, совсем вдалеке — уже маячило на горизонте неведомое для Михаила и для меня (но не для Бога!) служение наше в церковной журналистике (Михаил уже двадцать лет заместитель редактора газеты «Вера»!). Там-то уже спрос с нас будет совсем другой. И уже не на кухне, а перед тысячами людей придется нам отвечать за свои слова. Вот чтобы был мне памятен навсегда этот страшный урок, попустил Бог мне это недоброе «пророчество». Это сотрясение воздуха, которое производит словесный «взрыв». И это сотрясение может многих контузить… И в первую очередь нас самих.
Теперь даже в шутку не произношу ничего такого. Запрещаю жене говорить даже в шутку: «устала до нет спасенья» или «убей, не знаю» — дочери — произносить слово «головоломка», себе — даже в мыслях кому-то чего-то недоброго пожелать… Даже врагам вымаливаю прощение (стараюсь вымаливать! Уж не знаю, насколько искренне получается…). Конечно, на каждой исповеди в перечне грехов по-прежнему большинство составляют «слова» (это беда журналистской профессии). Но теперь хотя бы знаю, что слово — понятие очень серьезное. Такое серьезное, что лучше бы и вовсе всю жизнь молчать. Но раз уж дал Бог этот дар, вручил стило (говоря высокопарно), нужно трепетно и благоговейно им выводить слова. Чтобы потом было чем оправдаться.
…Я вот о чем думаю теперь. Хорошо, что в «литературном дворе» нашей юности все-таки стоял пусть небольшой памятник Пушкину. Чтобы почаще вглядывались мы в его бронзовый профиль. И поменьше болтали зря — стихами и прозой.

Рис. Г. Дудичева

Антон Жоголев
13.08.2010
830
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
1
2
1 комментарий

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru