‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

Рождественские мистерии

Из цикла «Капельки вечности».

Из цикла «Капельки вечности».

Я так решил назвать эти заметки вовсе не потому, что вышел несколько лет назад довольно приличный фильм с этим названием. Просто «мистерии» звучат почти как «метели». А метели — это очень даже Рождественское явление в наших широтах… Но назови я написанное «Рождественские метели», это бы вряд ли внимание привлекло — слишком банально. И еще в нем, в этом слове «мистерии», есть что-то загадочное, неизведанное, таинственное. Как и в самом Рождестве.

Телефон негромко пискнул, давая понять, что пришло сообщение. Так, что там еще?.. Щелкнул нужную кнопку и в смс-сообщениях без всякого интереса прочел: «Весь Новый год и Рождество в Петербурге в гостинице «Русь» для вас скидка 20 процентов…» В этой гостинице я останавливался, но очень давно, почти три года назад. И вот, надо же, вспомнили. Выслали сообщение, приглашают… Бизнес, конечно, а все равно приятно. Хотел удалить, но… замешкался. В Петербурге! Вот бы поехать в этот сказочный город. Да еще на Рождество! Может, это Господь зовет меня? Взять вот, махнуть на все рукой и отправиться в Питер.
Помечталось немного. Нева, Медный всадник, запорошенный снегом. Большущий сизый военный корабль (как в годы моей юности, питерской, студенческой), едва поместившийся в довольно узенькую, но все же державную (см. А.С. Пушкина) Неву…
А объяснение последовало уже на следующий день. Письмо по интернету прислал питерский писатель Николай Коняев. И я узнал от него, что именно в Питер и именно в начале Нового года мне предстоит ехать уже за литературной наградой (какой — пока подожду говорить). Всеведение Господа иногда поражает даже и верующих людей, когда с ним сталкиваешься лицом к лицу. Мир — словно пластилиновый в Его руках. И мы тоже часть этого вселенского пластилина. Когда не упираемся и ведем себя «паиньками».
Да, Всеведение Божие для Христиан — не тайна. Но постоянно жить с ощущением, что весь ты, как на рентгене, просвечиваешься Божиим взором — непросто. Это называют «ходить пред Господом». То есть жить с постоянным ощущением близости Божией, под Его взором… И не каждому это дано, хотя все должны к этому стремиться.
Но иногда всеведение Божественное становится вдруг очевидным, покров неожиданно сдергивается с сути вещей. И понимаешь, что все вокруг — обстоятельства, события, ситуации, встречи — все это происходит совершенно не спонтанно, а подчиняясь одной Божественной воле… Не всегда мы готовы сделать следующий шаг и постичь, что и твои слова, твои дела и поступки тоже во многом продиктованы ей же, Божественной волей, которая над всем и над вся. В ту меру, насколько ты упразднил свое горделивое «я».
Недавно на Вечернем Богослужении, когда праздновалась память Оптинских старцев, вдруг вспомнил диалог старца Варсонофия с известным духовным писателем того времени Евгением Поселяниным. Старец уговаривал его бросить литературу. После первой неудачной женитьбы не браться за вторую, а идти к ним в монастырь, на послушание. Изучать «умное делание». А потом стать… старцем! Это звание повыше писательского будет…
Меня всегда как-то особенно волновал этот диалог старца с писателем. Они тянут в нем каждый за свой конец веревки, и кто перетянул, до конца так и не становится ясно. Нет, из истории-то знаю, что Поселянин не послушал старца. Второй раз женился (на этот раз удачно), много хороших, хотя и не ярких книг написал (вернее, так: к счастью, книги его не были яркими). А потом был расстрелян большевиками. Одним из первых, они долго его терпеть не стали (скажем, до 37-го года, как многих других). И, думаю, теперь он со Христом.
Кому-то из близких знакомых он явился в храме — уже с того света. И показал ладонью на рану в груди…
Каким был бы путь его, если бы он принял предложение старца, — не знаю. Но старцем он, скорее всего, стал бы. А вот не захотел…
Приманка литературы оказалась сильнее… Да и почему обязательно приманка? Может, просто стезя?!
Кто скажет, был ли он прав?
…А после помазания елеем ко мне вдруг подошел малознакомый мужчина, тоже постоянный прихожанин, и попросил меня найти для него книгу… Евгения Поселянина, любую. Так ему хочется его труды почитать… Я что-то ответил невнятное. Мол, нет у меня его книг, но если вдруг найду…
Стало ясно — нет, не про Евгения Поселянина и старца Варсонофия (они свою духовную тяжбу унесли в вечность). Ясно стало гораздо более важное для меня. Что не то что ни одно слово, а ни одна даже мысль не уходит просто так, никем не замеченной. Это дьявол, хотя и психолог, но не может «слышать» наши мысли (мешает благодать). А Бог-Творец — может. Изумись, читатель! Ведь ничто не скрыто…

Если вам чуть-чуть за сорок и жизнь уже не балует ни надеждами, ни даже мечтами, выйдите в Рождественскую ночь на освещенную фонарями и звездами улицу, поднимите вверх голову, нащупайте взглядом Звезду и тихо скажите: «Слава в Вышних Богу».
И все у вас тут же изменится (опыт). Во всех культурах принято дарить подарки имениннику. И только в это Рождество Сам Бог дарит нам щедрые подарки в честь Своего Дня Рождения!
Если мы приходим к Нему на праздник…

Однажды и я подержал на своих ладонях Младенца Христа. Правда-правда! Только было это, конечно, во сне. И довольно давно уже это было. Кажется, в 2003 году. Сейчас уже точно и не помню. Но само событие (вернее не событие, а его отражение в сне), наверное, буду помнить всегда…

Пришел я из церкви, с ночной службы. На ней причастился Святых Таин (об этом важно упомянуть для дальнейшего рассказа). Разговелся в тихом, уснувшем доме, потом заснул. И увидел в Рождественскую ночь — Ребенка. Во сне я не сразу понимал, Кто этот Мальчик. Просто Младенец, и все. Он был с черненькими волосиками, как большинство малышей, такой беленький весь, беззащитный — на моих руках. А вокруг зима… И снежинки падали Ему на редкие волосики. Я обхватил Его руками, так, чтобы хоть немного согреть, и скорее побежал куда-то, где тепло, где нет этого холодного ветра, снежинок. Рядом со мной были жена и дочь. И в голове, и в сердце у меня при этом звенело: «Игнатий… Игнатий…» При чем здесь Игнатий? Да, есть такой святой (его память как раз в день, когда пишу эти строки — 2 января!)
Сначала подумал: так, должно быть, зовут Младенца, но нет…
Потом я понял: Игнатий ведь — Богоносец! Тот, кто в сердце своем носил Христа. Вот и мне довелось чуть-чуть побыть богоносцем, нести Его на ладонях, правда, только во сне. И все же руки мои ощутили невесомую тяжесть Его крохотного тельца (у кого есть дети, должно быть, помнят: дети невесомы оттого, что когда мы их держим в своих руках — нам помогают Ангелы!).
…А ведь и наяву каждый причащающийся Святых Таин — в чем-то Богоносец… Ведь носит в себе Живого Бога, Иисуса Христа. Просто в Рождественскую ночь Бог охотнее открывает нам Свои тайны.

Белая лошадь

У каждого, наверное, есть такая мечта, которая однажды вдруг взяла и зачем-то материализовалась. И ты уже, спустя годы, не знаешь, была она или нет. Мечта это или явь? Сон или правда? Такая вот тайна есть и у меня (если бы не Рождество — я бы ни за что никому о ней не рассказал!).
Это было в пионерском лагере. Кажется, лагерь назывался «Ромашка», а может, «Морской» (я был и в том, и в другом в разные годы). Мне было лет десять, не больше. Лагерь я не очень любил, но делать нечего, смирялся. Мама всегда отдавала меня туда только на одну смену. Наверное, чтобы хоть немного отдохнуть от моих проказ…
И вот там был путь в столовую. Он шел через песок и мелкую колючку, через какие-то невысокие кустики. Путь по песку был не более сорока шагов.
И вот однажды вечером, помню, что на закате — я увидел ее. Белую лошадь, которая вырвалась из-за кустов, — ее спина загородила заходящее солнце. И плавно, медленно, как во сне, пересекла она путь от одних кустов до других. Копыта ее поднимали песчаную пыль, и эта пыль вздымалась медленно, как в кино или, опять же, во сне. Всего метров сорок… Я хорошо разглядел ее — свободную, сильную, молодую… Взявшуюся вдруг неизвестно откуда и мчавшуюся неизвестно куда. Остановился с изумлением, веря и не веря своим глазам.
И сразу вдруг понял: об этом лучше никому не рассказывать. Все равно не поверят. А то еще и засмеют. Откуда в нашем лагере Белая Лошадь? А ведь дети больше всего на свете боятся хоть чем-нибудь выделиться, оказаться не-такими-как-все…
Я до сих пор не знаю, что это было. И не знаю, что именно было это. Но все-таки было! Я шел почему-то один, в сторону столовой (но не ужинать, это точно — ибо мы ходили в столовую всегда строем). Один. И ни у кого не мог спросить об увиденном.
«Настроение отличное — идем в столовую!» — перед каждым обедом-ужином доносились бодрым голосом произнесенные слова из лагерного громкоговорителя. А тут была тишина и вечерняя тайна.
Белая лошадь, горячий песок. Вечернее заходящее солнце…
Каждый вечер, переходящий в ночь, — перед отбоем — мы ходили к берегу Волги (значит, это было все-таки в «Морском»!) Там было так красиво! На том берегу Волги зажигались грустные огни. Их было немало. И какая-то грусть была в этом. Грусть и сладость. Сладость открывающейся перед нами огромной жизни. Сладость того, что еще много будет в жизни вот таких вечеров!
Но это было для всех. А для меня одного — белая лошадь.
Откуда взялась она, эта сказочная кобылица? Куда неслась по горячему песку моего детства? Что обещала мне эта встреча? И не обмануло ли потом это самое обещание?
Я никогда не узнаю. Потому что все еще хожу и хожу по тому же самому песку. По этой земле.
Но все же, когда настанут сроки, я надеюсь вопросить у Бога о Белой лошади, о том, что это было? Видение или прелесть? Чудо или моя материализовавшаяся гордыня? Сон или явь? А пока я не знаю на это ответа. И живу с ощущением, что когда-то тайна эта раскроется.

Император Август проводил перепись совсем не для того, чтобы Иосиф с Марией оказались в те нужные дни в Вифлееме. У него было множество иных — политических, экономических, военных соображений. Но оказалось — именно для них. Ибо весь мир для Него, Младенца, родившегося в Вифлееме.
И Ирод вовсе не собирался сделать святыми и мучениками Вифлеемских младенцев. Он просто вот так жестоко решал вопрос о власти. Думал, что решает… Но оказалось, Младенец сильнее любых владык. И очень многим из земных властелинов вскоре пришлось в этом убедиться. Самые умные, самые дальновидные из них поклонились Ему. Другие еще и теперь с Ним тягаются. Тщетно! Уж если Бог спустился на землю, то земля уже не может после той ночи быть прежней. Если по земле ходил Бог, следы Его ног не зарастут, сколько бы веков ни прошло. Дело Божие будет и дальше делаться на земле! То дело, которое началось в Вифлеемской пещерке, возле костра. Не все маленькое становится великим. Но все великое обязательно начинается с маленького.

Владимир Осипов незадолго до своей смерти сказал мне, что в его стихах нет совсем обиды на жизнь. И он принял все, что случилось с его судьбой — как из рук Божиих. А неудачи и промахи приписывает исключительно себе. Никого в них не винит.
Важные слова. Есть грусть в его стихах, и немало. Но нет обиды. А ведь он знал, что мог бы по своим талантам достичь большего. Гораздо большего. И в кино, и просто в жизни. Был ведь элитарный ВГИК, было большое кино, и многие его сокурсники шагнули в известность, даже в славу… Охлобыстин, Бондарчук, Кеосаян… Только Володя «откатил обратно» — в провинцию. На выселки, которые так любил. Иногда, наверное, он горевал о своих земных неудачах. Помню, как однажды он неожиданно позвонил мне:
— Включай телик! Там кино с моей ролью…
Я включил. Шел фильм «Сто солдат и две девушки», про войну. Володя играл там неуклюжего солдата-интеллигента, петербуржца, который все спорил с москвичом о том, чей город «круче». Отголосок давнего спора двух российских столиц… Но на фоне войны их спор выглядел особенно нелепо…
— Володя, ведь роль-то там у тебя совсем маленькая. Эпизодом проходит! — сказал я ему потом, не сдержал разочарования.
— Нет, не так это. Не так! Я ведь там образ создал… — возразил он.
Но зато в стихах, мне кажется, он докарабкался до самого верха. Москва бы ему это вряд ли позволила. А Самара и защищала, и берегла — до поры.

Праведный Боже, спасибо, что здесь я родился,
здесь воспитали пряником черствым, кнутом,
может, поэтому выжил и, вроде, не спился,
что-то оставив еще на потом, на потом…

«На потом» всегда остается самое главное. То, что уже начинается после земной жизни. И оттуда уже какие могут быть обиды на жизнь?
Вот и ушел год, который с нами начинал Володя. А заканчивать тот год пришлось уже без него.

Пришел в больницу к отцу. Палата платная, с удобствами. Включен телевизор. Папа лежит в полузабытьи, а перед ним сидит 65-летний Никита Михалков в капитанской фуражке (у него как раз юбилей). Рассказывает о себе с экрана, показывает, какая у него мускулатура. Тренируется в спортзале, потом играет в футбол. Красиво, между прочим, играет.
А папу я кормлю с ложечки, как маленького.
Папе немного обидно, что я пришел к нему, а сам то и дело кошу глаза на экранного Михалкова.
— Ты иди, я немного посплю, — потом говорит он.
Но я не спешу уходить. Михалков так интересно рассказывает, как кому-то в молодости в Доме кино засветил по физиономии. Так засветил, что сам испугался: не убил ли он человека, но все обошлось… (Еще бы не обошлось, ведь Никита Сергеевич по жизни удачник…)
Я посмотрел на отца. Он уже мирно посапывал.
Что же, пора идти.
Телевизор оставил включенным.
Эх, Никита… Одна счастливая судьба на тысячи, на миллионы несчастливых русских судеб. Поломанных, раздавленных пьянкой судеб…
Ему вряд ли это простят. Еще услышит он когда-нибудь вслед: «Акела промахнулся!..» — что-то похожее недавно было уже с его картиной «Предстояние». Как репетиция.
«Он всегда был талантливым…» — шепчет не то во сне, не то въяве про режиссера Никиту мой отец. И ни зависти в его словах, ни горечи о своей судьбе. Знает отец, что здесь никому нельзя быть ни уж очень счастливым, ни уж очень несчастным. Все пьем из одной чаши, в которой горечь перемешана со сладостью… Но горечи, наверное, чуточку больше…
Тихо открываю дверь и выхожу из палаты.

Страшная сила слова! В Писании сказано: «Не торопись языком твоим, и сердце твое да не спешит произнести слово пред Богом; потому что Бог на небе, а ты на земле; поэтому слова твои да будут немноги» и «Даже и в мыслях твоих не злословь царя, и в спальной комнате твоей не злословь богатого; потому что птица небесная может перенести слово твое, и крылатая — пересказать речь твою». (Екклезиаст, 5, 1; 10, 20).
Сколько раз убеждался я в истинности этих библейских слов! Мои случайные, необдуманные слова, в которых я давно раскаялся, вдруг сделав неожиданные, немыслимые пируэты, всплывали в самых невероятных местах, разили меня. Свидетельствовали против меня, жгли…
Однажды пришлось вступить в полемику с одним журналистом, и он вдруг пригвоздил меня теми словами, которые я совсем не ему, но однажды, лет семь, а то и десять назад действительно произнес… Необдуманно произнес…
И такое бывало, в общем, не раз. Какие-то незнакомые люди в самые драматичные моменты вдруг обвиняли меня в чем-то, приводя в доказательство мои же слова… Все слова мои резкие, необдуманные, которые я когда-либо произнес впопыхах, потом возвращались ко мне, заостренные как кинжалы… Извращались, огрублялись сознательно, выдергивались из контекста. Чтобы ранить меня больнее или даже морально убить.
Как страшно гнилое слово!
«Держи язык мягче», — однажды мне дал совет отец Иоанн Букоткин. Но столько лет прошло, чтобы я научился хоть сколько-то пользоваться этим советом. Хотя бы немного…
Солоухин где-то писал, что раз есть специальная уголовная статья, усугубляющая, скажем, наказание самбисту или спортсмену-боксеру за применение в уличных потасовках своего профессионального навыка (с них, спортсменов, и спрос за это бывает строже), то почему бы такую же вот статью не ввести против писателей, которые так же профессионально, наотмашь, могут ударить — словом…
Очень дельная, между прочим, мысль.
Гнилое слово, раз вылетев из уст, уже никогда не приземлится просто так, без последствий. Будет летать в поднебесье, чтобы дождаться момента и побольнее ударить тебя!
Иные мои слова в ожидании этого укола «летали» по несколько лет или даже с десяток. А потом ударяли безжалостно и безпощадно. И самое обидное, что мне некого в этом винить. Ведь это же я говорил их, я сам устроил себе эту пытку…
Однажды, уже очень и очень давно, в горячей полемике (похожей на перебранку!) с одной молодой литераторшей пожелал ей — вот глупец! — никогда не выйти замуж. Просто так сорвалось с языка. И она, и я — мы оба тогда восприняли это как шутку. Или как почти что шутку, впрочем, неудачную и нехорошую. Девушка эта в ту пору в неведении и ослеплении делала очень недобрые дела, не буду писать здесь, какие именно. А я пытался с юношеским задором этому помешать. Но все равно не имел никакого права так вот говорить.
Спустя пять лет я узнал, что она возненавидела меня и обвиняет в своих неудачах. С замужеством у нее не выходит. Спустя еще года два она при случайной встрече прожгла меня взглядом насквозь. Еще через год и вовсе отвернулась от меня. И я наконец-то понял, какой тяжкий грех совершил. Думаю, дело было совсем не в моих словах, — мало ли мы брякаем всякой глупости в юности? Но все же зачем я, зачем их тогда произнес?!
Я стал молиться о ней. Чтобы мои слова не вредили ей ни в чем. Чтобы ее личная жизнь устроилась. Больше мы не виделись, и я надеюсь, что не увидимся больше. Бог, наверное, давно простил ее и услышал ее, а может быть и мою, молитву. Я искренне желал ей всего самого лучшего… Даже за друзей не всегда молюсь так горячо…
Слово как бумеранг, оно обязательно вернется, чтобы свидетельствовать против тебя.
Один только есть способ: молчание. Другого просто нет.
Или только еще юродство.
Блаженная Мария Ивановна Матукасова встречала пришедших к ней набором совершенно безсвязных слов, в которых было и про картошечку, которая уродилась, и про свеколку, которая «во!», во!», — и в этом безсвязном наборе как бы случайно и только для призванного вдруг мелькали важные для него слова. Слова-откровения… Которые он выгребал из-под золы ненужных и пустых словес и нес бережно домой, завернутыми в заботу и внимание. Завернутыми от посторонних ушей в три защитных слоя из фальшивых, случайных слов. Настоящее слово не должно быть без обертки, без кожуры, иначе оно прожжет ладони, пока его несешь домой.

Сейчас я радуюсь и хвалю себя уже не за сказанные слова (острые там или еще какие), а за слова, которые были так и не сказаны мной. Летом ко мне приезжали друзья. Мы не виделись очень давно, и потому не было конца нашим разговорам. А когда уехали они, дома с усладой я вспоминал, что про того-то я не сказал им то-то, про этого — это… Здесь чужие грехи не назвал. Там чужие тайны не выдал.
Но что-то все-таки просочилось. Не без этого.

А закончился год, как и хотелось, чудом. Тридцатого декабря мы с бухгалтером, Татьяной Алексеевной, подводили итоги года. И по возможности латали финансовые дыры — платили по счетам. Этим выплатили, про тех не забыли. Другие тоже не остались обиженными. «Вот, кажется, и все», — с наслаждением подумал я. Можно вступать в Новый год относительно чистыми (кредиторы мои в этом месте имеют право на ироническую улыбку). И тут вдруг вспомнилось про один — и немаленький! — неоплаченный долг. На него-то денег явно уже не хватит… И как я мог про него забыть! Столько месяцев ждет этот счет оплаты.
Спросил у бухгалтера:
— А завтра банк еще работает, 31 декабря?
— До двенадцати только…
Это безнадежно, подумал я. До двенадцати денег нам все равно не найти. Если только какое-то чудо…
И на всякий случай — вдруг откуда-нибудь деньги все же придут (хотя мы ни от кого их не ждали, да еще на такую большую сумму), попросил бухгалтера подготовить платежку. Вскоре она принесла мне ее на подпись. И вся сумма там проставлена, безнадежно-большая. Я все равно расписался. «Хуже не будет…», подумал я. Ведь всегда можно выбросить в мусорное ведро любую бумагу.
А утром Татьяна Алексеевна появилась на работе сияющая:
— Деньги пришли, — сообщила она. — Ровно столько, сколько стояло в платежке. Даже до рублей все сошлось…
Я перекрестился. Платежка ушла…
Просто я доверился, когда подписывал платежку. Дал место чуду!
Так что в Новый год я вступаю с хорошим настроем. Праздник еще не начался, а уже такие подарки сыплются!
Что же тогда ждать от самого Праздника?! А ведь он скоро придет! Вон, видите, зажглась уже в небе та Звезда…
«Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума…»

Рис. Г. Дудичева

Антон Жоголев
06.01.2011
916
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
-1
2
2 комментария

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru