‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

Дедушка Никифор

Дед Никифор, наверное, не старец в том высоком понимании, что вкладывает в это слово церковное сознание. Хотя…Бог весть. Скажет дедушка слово — и в самую точку попадет.


В праздник Воздвижения Креста Господня дедушка Никифор сподобился побывать сразу в трех храмах подряд! Как живой воды напился — напитался молитвенным духом. Отстоял долгую службу в возлюбленном сердцу Иверском монастыре и умилился, прикладываясь к вынесенному для поклонения Кресту: «Эх и Крест, душе-евнай!..» Истово помолился в Покровском соборе — и вновь возрадовался любовному тщанию, с коим был благоукрашен Крест. Но в третьем храме огорчился, не найдя в сердце того ликования, что переполняло его только что. Все вроде бы то же — а чего-то невесомого, неосязаемого, но очень нужного недостает. Не только в Кресте… И это последнее наблюдение придало горчинку великому дню.
Был как-то случай: по пути в церковь дедушка встретил певчего. Тот узнал его, обрадовался:
— Что, в церковь идешь?
—  Иду, по Божией милости.
— А я тебя вижу иногда в храме, — говорит, а сам курит.
— И я тебя вижу, — вежливо ответствовал дед.
Певчий спрашивает:
— Ну, как мы поем?
Дед вроде бы не услышал, молвил с мягким укором:
— Зачем же ты куришь? В церкви-то фимиам другой, что же ты идешь чадом дышать, воздух коптить? Нельзя…
Тот отмахнулся — и опять о своем:
— Так как же мы поем?
— Ты прости меня, старого, я как есть скажу. Иногда хорошо, а иной раз взял бы вот эту палку, да вас всех оттуда и выгнал бы!..
Ну не спросил бы певчий — и дед ничего не сказал бы. Он ведь, бывая в храмах, все примечает, все сверяет со строгим эталоном служб при глубоко чтимых прежних Владыках и батюшках. Всякое отступление, ненужная спешка отзываются в душе его болью: «Что же они так, куда торопятся — от Бога отделаться поскорее? Нельзя, грех!..» Зато, услышав долгожданный возглас диакона: «Богородицу и Матерь Света в песнях возвеличим!» — весь загорается в радости. «Величит душа моя Господа, и возрадовася дух мой о Бозе Спасе моем…» — так бы и пел без конца величание, прославляя Честнейшую херувим и Славнейшую без сравнения серафим.
Вся жизнь Никифора Абакумова, сколько он помнит себя, сызмлада была и остается в Боге и с Богом. С первой мировой войны отец привез маленькому Никише не воинские трофеи вроде стреляной гильзы или купленного на вокзале петушка на палочке, а три книги, так и оставшиеся у сына до сих пор: Евангелие, книги «О сотворении мира» и «Вразумитель». Для рано осиротевшего мальчика они остались отцовским наследством и наказом, как жить.
Чуть позже прибавились еще книги. В недоброй памяти семнадцатом году начал было семилетний Никиша учиться, да не пришлось: сельского учителя Чиркова забрали будто бы за связь с белочехами. Стали к ребятам ходить и обучать грамоте священник и диакон — и им как классовым врагам запретили наставлять детей. Батюшка тогда подарил ученикам книги «Закона Божьего» — и Никифор поныне бережно хранит безценный подарок. О своих же «университетах» дед так и говорит:
— Я неграмотный, учился без тридцати дней месяц…
Что не помешало ему исполнять всякую работу на заводе. А еще двенадцати лет Никишу звали читать по покойникам. И в церкви он читал, на клиросе пел. С ласковой усмешкой вспоминает:
— Бывало, на службу пора, а я заиграюсь, забуду. Священник идет за мной: что же ты, Никиша, в церкву на всенощную пора!..
Была у них в Успенке замечательная церковь — Покровская. Впоследствии она сгорела. А тогда для мальчика, потом юноши церковь стала самым дорогим местом, куда желала душа, где пели просто, тихо и спокойно, без «оперных» красот. В Великий четверг тихонько запоют: «Егда славнии ученицы…» — а в храме муха пролетит — слыхать. А какой сдержанной скорбью дышало пение «Благообразного Иосифа», когда выносили Плащаницу…
Зима в Сергиевском районе и сейчас — суровая гостья. А уж в те давние годы, когда и снегу было несравнимо больше, и морозы стояли ядреные, так подчас прижмет, так заметет — нос на улицу высунуть боязно. Да ведь в храм надо! Никифор, уже приметный парень, натянет на себя все, что только найдет из одежонки, голову обмотает каким ни на есть рваньем, чуть глаза торчат — и пошел! В церковь зайдет, никак не отогреется: холодо, нетоплено, — а бабы смотрят да посмеиваются:
— Бабоньки, чтой там за лохмот на крылосе?
— Дак Никиша!..
Любили в селе Никишу — и было за что. За смиренный боголюбивый нрав и простоту, за любимое присловье: «Премудрость Божия и сила!» За то, что этой премудростию Божией жил и дышал. Не один он так жил, конечно. В прежние годы весь сельский уклад строился на Церкви как самом прочном основании. И семьи были — не чета нынешним однодневкам. Но и среди таких вот набожных семей в Успенке на особом счету были Майоровы: Александр Михайлович с супругой Анной Ивановной и детьми… Услышав эту фамилию, мы — сотрудники редакции — дружно ахаем, спрашиваем наперебой, не тот ли это самый «мирянин Александр Майоров», о котором писал «Благовест».
— Тот самый, — подтверждает дед Никифор.— Я тоже как открыл газету, ну порадовался тогда…
Все живо в памяти. И дома-то их стояли поблизости — окнами выходили каждый на свою улицу, а меж собой смыкались огородами. У Анны Ивановны были два брата, Димитрий и Петр. Вот с Петром-то Никифор был очень дружен. И вообще они были как родня. Александр Михайлович «старичок был очень духовный». В семье Майоровых жили по-монашески строго, но — в духе любви. Не в показном благочестии — в искренней любви к Богу, а стало быть, и к людям.
И еще об одном знакомстве спросили мы дедушку Никифора. Ведь когда-то знал он иеромонаха Серафима (Полоза), осужденного советским уголовным судом по обвинению в гнусном преступлении.
— Он тогда понес очень большой крест, претерпел много искушений, — вздыхает дед Никифор.— Но все он терпел — по Божьему закону. Был он очень скромный, многого не говорил, да и нельзя было разглашать-то про чудо с Зоей, ну — намек он дал. В то время отец Серафим был настоятелем Петропавловской церкви, служил очень хорошо. Говорят, голос ему был: иди и возьми икону. Вот он и взял икону из рук Зои. Он, батюшка Серафим, взял.
Вспомнилось: икону Николая Чудотворца никто не мог взять из застывших намертво рук окаменевшей девицы — не давалась никому. И только чистый девственник и постник, соблюдавший неукоснительно помимо среды и пятницы еще и понедельничный пост, мог принять поруганную святыню… Что же, не за это ли и отомстили ему безбожные власти — мерзкой клеветой и заточением?
— За это и претерпел, — утверждает дед Никифор. И по нашей просьбе рассказывает, что запомнилось, о «стоянии» Зои. Все вроде бы то же, что и от других слышали, но — вот уникальная деталь:
— …Сошел я с трамвая, с «четверки», дошел до Чкаловской, а там милиции!.. Народу — до следующей улицы, даже на крышах были люди. А близко не подойдешь — не подпущают. А в церкви, в Петропавловской, когда начали поминать о здравии, диакон Петр помянул Зою «столбящую»! Две Литургии-то было, так на первой он ее помянул, а на второй уже нет. Видать, запретили.
Довелось деду Никифору встречаться с замечательным исповедником, настрадавшимся от властей, отцом Никитой (Сапожниковым), слышать проповеди вначале батюшки, а затем Владыки Иоанна (Снычева).
Сейчас, как состарился, нет уже сил так часто бывать в храме, как душа просит, а все равно при любой возможности — больной ли, здоровый ли — обязательно поедет на службу. Много храмов сейчас в Самаре, а дедушка почитай в каждом из них хоть по разу, хоть на престол, да побывал.
В маленькой комнатушке-пристройке к построенному им же самим полвека назад дому одно богатство — святые образа. Притягивающая взор редкая икона афонского письма. И рядом — чудесно обновившаяся иконушка, писанная безыскусной рукой, по-видимому, сельского иконописца, очистившаяся от копоти и воссиявшая яркими, сочными красками. И еще — иконы, иконы. В рамочке на стене — Животворящий Крест Господень с удивительной, заслуживающей особого рассказа историей. Старинные обветшалые фолианты, которые дед Никифор хочет заново переплести в мастерской, прежде чем отдать в монастырь.
И хотелось бы деду побольше времени проводить в благом молчании, в богомыслии и молитве, но в дверь то и дело стучатся гости. Не одни только дети и внуки (дед обмолвился с затаенной радостью о том, что — слава Богу!— все его сыны живут с семьями, в мире и согласии, и дочь осталась одна не по своей воле — овдовела). Нередко приходят чужие, порой незнакомые люди. Попросить совета, да просто отогреться сердцем рядом с мудрым и добрым, удивительно теплым человеком. Вот и мы, «благовестовцы», осиротевшие без батюшки Иоанна Букоткина, пригрелись у его сомолитвенника-мирянина. Дед Никифор, наверное, не старец в том высоком понимании, что вкладывает в это слово церковное сознание. Хотя…Бог весть. Скажет дедушка слово — и в самую точку попадет. Это за ним многие замечают. Просто — тихий, смиренный, лучащийся искренней любовью к людям. Богатый не только своей, но и Божьей мудростью. Потому-то так хорошо у него посидеть и поговорить, попеть любимые молитвы.
В долгой жизни деда Никифора одного не было: воинской страды. Уберег Господь — еще по мальчишеской молитве.
— Отправились мы с братиком траву косить. Братик косит, я сгребаю. Глядим — красноармейцы едут, на лошадях подпрыгивают. Я спрашиваю у братика:
— Что это такое на плечах у них?
— Ружье.
— А зачем оно?
— Людей убивать. Война ведь…
— Братко, — поразился я, — да зачем же людей — убивать?!. А на ружье-то сверху что?
— Штык.
— А он зачем?
— Как в рукопашной сойдутся, им и воткнут в грудь.
— Боже мой! — ужаснулся я.— А что же это сбоку у них висит?
— Шашка. Это чтобы людей рубить, головы отсекать.
— Боже мой!— встал я на колени, поднял руки.— Господи! Не допусти меня до этого, чтобы у меня эта зараза была и чтобы от меня погиб человек. Уж лучше бы мне девушкой родиться…
Видно, горячо молился семилетний отрок, коли услышал его Господь. Как переехали в город, брата чуть не каждую неделю в военкомат вызывали. А Никифора, как встал на учет, — ни разу. В войну вызвали на комиссию, велели раздеться. «Стою, — рассказывает дед Никифор, — и думаю: что же это они все на меня так смотрят?.. А потом понял: это же я с себя крест не снял; не на меня, а на крест они смотрят!» На войну же его так и не взяли: работал на военном заводе, оставили по брони.
…Не уходить бы из гостеприимной комнатки-кельи, да пора. А дед Никифор на прощанье напутствует:
— Сейчас надо особенно внимательным быть. Бдите яко опасно ходите… Я мальцом все к старикам прислушивался, к божественному слову. Так они говорили: не приведи Господь жить в то время, когда в храмах на Литургии станут читать Евангелие лицом к народу…
— Как же уберечься-то, дедушка?
— Молиться надо Господу, Божией Матери и двум Николаям: Святителю и Царю-батюшке. Живи просто — и проживешь лет до сто…

Ольга Ларькина
13.10.2000
1080
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
1
18
Пока ни одного комментария, будьте первым!

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru