‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

Старец Иоанн Оленевский (продолжение)

Продолжение очерка о великом старце.


Начало здесь

В деревне Оленевка, в 30-ти километрах от г. Пензы, на деревенском кладбище покоится прах великого блаженного чудотворца, девственного старца иерея Иоанна (в миру Ивана Васильевича Калинина).
Родился Ванюша в 1854 году 29 августа (старый стиль) в селе Оленевка от обманутой девушки. И, вероятно, за обильные слезы этой обиженной девушки, Ксении, Господь щедро наградил ее сына великой благодатью и святостью с малых лет. "Что ты тут строишь, Ванюша?" — спрашивали мальчика взрослые. "Целькофь", — отвечал Ванюша, имея двухлетний возраст. И действительно, из сырой глины, камешков и чурочек у младенца получалась маленькая, хотя и неказистая, но церквушка. С малых лет малыш отказался от вкушения мяса и всю жизнь не знал его вкуса.
Отец Ксении строго наказал дочь за ее грех и выгнал ее из дома, но, пожалев ее, построил ей келию около церкви, и Ваня рос под благодатью этой церкви, не пропуская ни одной службы, сначала с матерью, а потом и самостоятельно, услаждая посетителей своим благозвучным, сильным тенором или дискантом. Мать его, Ксения, рано оставила его сиротой, и воспитывался сиротка у родственников. Родственники рассказывают, что он маленький в куклы играл, делал из глины, куклы шли в церковь молиться, а кто умирал, он их нес на кладбище и хоронил. Кладбище было устроено тут же, около церкви, шил им платья, вязал чулки и шапки, пел с куклами. Играл с 12-13-летними девочками. А по ночам тайно молился. Наташа чинила и ворчала на него: "Все коленки изъерзал и изодрал…" Любил он церковь, ни одну службу не пропускал, в церкви пел, читал, в алтаре с малых лет помогал и людей в церковь звал: "Что ты не ходишь в церковь, Матерь Божия накажет. Здесь и Киев, и Иерусалим", — так говорил он про церковь Соловцовскую.
Отца его никто не знал, Васильевичем назвали его по крестному. Родственники рассказывают, что Иван Васильевич воспитывал сироту-сапожника, вместе с ним сапоги шил и похоронил его 18-летним. Два раза они с матерью горели (их поджигали), а потом снова строились, миром-собором собирали. Мать умерла, он у двух племянниц воспитывался: Марфы и Татьяны. Девки шили, а он лоскутки соберет и детишкам раздает. В пекарню бегал навещать сирот, сапожничал, платки вязал, чулки, как женщина, псаломщиком работал в церкви, но за работу никогда ничего не брал. Ночь у него была посвящена молитве, спал мало, с перерывами, вскакивал на молитву, в темноте слышны были только слезы… В армию его не брали. "Я отраду вижу только в церкви, — говорил Иван Васильевич, — а дома из гроба встаю и в гроб ложусь, из дома, как из могилы, вылезаю!" Так говорил батюшка, когда жил у Наталии, двоюродной сестры. Материнскую келью два раза поджигали, а потом совсем отняли и поместили в ней пушную артель, а сироту переселили в келию двоюродной сестры Наталии.
Много перенес гонений в своей жизни старец и со стороны власти, которая его даже в тюрьму сажала за то, что он принимал народ со всякими нуждами и болезнями и помогал им силой Божией, и со стороны односельчан много потерпел он, и со стороны домашних. Наталья боялась держать его в келии: "К нему народ ходит, меня с ним посадят". Несколько раз какие-то озорники избили его в лесу и дома, а он не жаловался, только молился. Однажды, когда он молился в лесу, его привязали к дереву, а мужик Морозов Иван нашел его и привез домой чуть живого, так истощился он, привязанный к дереву, но не кричал. "Бог с ними, Бог с ними, Бог с ними!" — отвечал старец желающим узнать, кто его привязал к дереву и зачем. Один раз его хулиганы сбросили с плотины в овраг, засоренный навозом, корягами и всякими отбросами. Он там всю ночь ползал, а вылезти не мог. Утром его вытащили из оврага окровавленного и с синяками на теле. А последний раз его избили в келии неизвестно кто. Утром его обнаружили лежащим на полу полумертвым. Один раз его избили в лесу, где он часто в одиночестве любил молиться. А секретарь сельсовета Макаров Василий Андреевич ехал по лесу, услыхал стон и подобрал его, и привез домой. И на все вопросы: "Кто тебя, за что тебя?" — тот отвечал смиренно, не жалуясь: "Бог с ними, Бог с ними, Бог с ними!" А Куряева посмеялась: "Вы не ходили еще к нему ночью, не пугали его?" А все-таки, видать, потом сходили и избили его до полусмерти.
Иван Васильевич нигде не работал, кроме церкви, сапожничал, вязал пуховые платки, лечил скотину, зубы лечил всем, кто обращался к нему. В церкви работал, а дома молился тайно, не показывал свои подвиги и людям внушал: "Не показывайте, не молитесь напоказ!"
Когда старца спрашивали, сколько ему лет, он отвечал: "Не знаю, не то 17, не то… не знаю". День рождения старчика в "Иоанн постный", то есть в день Усекновения главы Иоанна Крестителя. Батюшка Иоанн скрывал свои годы. Внешний вид старца говорил, что он прожил не менее 100 лет. Волосы совершенно белые, редкие, борода не очень длинная, выщипанная временем, кожа на лице белая, чистая, натянутая на кости так, что и морщин-то не было. Усохшее от поста лицо резко выделяло скулы. Глаза вваленные, но живые, умные, проницательные и строгие, хотя общий вид был приятный и добрый. Руки, кажется, не имели тоже мускул: натянутая прозрачная кожа показывала все косточки, но теплые, нежные, как у младенца, тоже, как лицо, белые, чистые.
Последние годы вели его всегда по церкви под руки, согнутого почти вдвое. Идя по церкви, благословлял и отдельных, и всех, а выражение лица показывало его блаженство. Значит, он был доволен, сверх доволен: пост и молитвы дали плод — вот такого старца, скорби уплывали и тонули в блаженном состоянии души старца, святой жизни.
Рассказывают очевидцы про его страдания:
С полгода пробыл старец в тюрьме невиновным и однажды слышит: "Дедушка, тебе радость, решили отпустить". Отдохнул в Пензе месяц и заставил меня вести его пешком в Оленевку к Наташе. До Борисовки подвезли нас, а тут решил прогуляться и заставил меня вести его пешком. Полкилометра вела его, и у него отнялись ноги, упал мой старичок, лежит на снегу, а я мечусь: "Пойду в Кулипановку за лошадью", — говорю ему. Но он не благословил, так и сидел на снегу. Вдруг на быках приехали доить коров, и он благословил идти за быками. Я побежала, там молоко процеживают, они его узнали, подняли, посадили на телегу, быки повезли, а я его поддерживала. До края довезли, а тут он: "Кричи мужика, он меня снимет и до келии доведет…" Я покричала Филипповича… "Сейчас, сейчас", — торопливо закричал тот, узнав батюшку. Подбег, сильный, поднял его, как ребенка, и мы пошли пешком, несколько раз старец отдыхал, пока с километр шли. И каждый раз старчик говорил смиренно: "Подними меня". Ни жалоб, ни стона, как будто он не живой. Мы с Филипповичем снова поднимали и вели, почти тащили на себе, а ноги его почти не передвигались. Наталья открыла, обрадовалась, мы его почти под ручку привели, разули, положили. А потом Наталья стала бояться: "Меня посадят" — и велела идти ему в Николовку. Старец смиренно взял подрясник и пошел пешком, еле передвигая ноги, с палочкой. Я зашла к Наталье, и она мне сердито: "Его нет, иди догоняй, у тебя ножки молодые, подрясник взял и пошел пешком в Николовку". До Николовки 12 километров, его догнала, когда он с великим трудом прошел 2 километра. "Ты у нее была" — "Да". "Она чего сказала?" — "Вроде велела мне проводить тебя". Батюшка застонал: "Что мне делать? Везде гонения… и домашние… Помоги, Господи!!!" Долго, долго мы с ним шли… Несколько раз он ложился, и кажется, валялся мертвый, но вот… опять зашевелился и пытается подняться, я его поднимаю, и он опять идет, повиснув на мне. Тут нас встретила Дуня. Оказавшись на кровати, он радостно произнес: "Слава Богу, славу Богу, славу Богу". Полтора года прожил у Дуни Кочаровой в Николовке, а тут Наталья смирилась и согласилась взять его, три часа я ее уговаривала. "Не возьму, меня посадят!" Она суровая была. Наконец-то она согласилась: "Ну, везите…" Старец опять только подрясник взял, да посох. Андрей Васильевич Шакапов ездил за ним, и то обманул, как будто за сестрой ехать, просил лошадь в колхозе. Дуня Кучарова тоже роптала, когда он жил у нее: "Зачем я его взяла, бочку слез пролила, пока он живет у меня, и меня к нему приписали, еще и посадят. Мне бы, девке, жить бы и жить одной". Нигде не было места для старца, пока шли годы гонения священства, а он еще не был священником, а преследовали за народ, который к нему ходил. Преследовали за веру, за его добрые дела. Дуня говорила: "Мы бы на сухарях прожили, да не переживать такие допросы, какие мы с ним терпели. Грязный народ, и ко мне его приписали. Я прошу: "Дайте мне врача, исследуйте меня и убедитесь, что я — дева". А старец льет слезы и смиренно тянет: "Бог с ними, Господь все уладит… терпи…" Далее Дуня Кучарова рассказывает: "Я, молоденькая, до 20-ти лет ходила на улицу, и меня сватали. Моя сестра Аннушка пришла к батюшке и говорит: "Дуню сватают…" — "За кого?" — "За Маслова" — "Благословляю, пусть идет". А сестра моя меня не пустила, и осталась я девой. Так и жила в своей келии и платки вязала, в церковь бегала, а тут старца мне привели. Не хотела его брать, да жалко. Он страдалец, много перенес. Не один раз рвались в дом, хотели совсем убить его. Часто обыск производили, в тюрьме просидел полгода. Из тюрьмы вернулся, Наталья его не стала держать: за ним слежка, народ к нему ходит. Полтора года у меня в Николовке прожил. Я тоже не хотела его брать: "К тебе народ ходит, я боюсь…" Но он все-таки пришел ко мне, и стал народ к нам ходить, все время в страхе жили. По ночам батюшка молился тайно и по книжке, и в темноте, штаны все протер, коленки худые у штанов. Ноги плохо двигались, а поклоны он клал много и легко. Меня вразумлял: "Смотри, не показывай свою молитву. Господь любит тайно: три поклона, но тайно…" И рассказал он мне притчу:
"Я пошел на Вьяс!" — сказал один. "Ты куда идешь?" — опять его спрашивают. "На Вьяс, Богу молиться…" И не дошел… ноги отнялись. Надо было тайно: пошел и пошел, а куда не говори… Пошли мы к одним, а женщина начала судить: "Вот как Иван Васильевич живет! Не работает, пьет и ест… Вот я бы пришла домой, и пусть тесто Бог мне заквасит…" А батюшка говорит ей: "Заслужи… По заслугам и дается".
Кровать у старца была длиной в половину длины его тела, он спал всегда скрючившись, никогда не вытягивался. Грубый войлок заменял его матрац, а старое тонкое байковое одеяло всегда укрывало его тело…
Принесли ему сот меду, из него течет…
"Дуня, отнеси, в землю зарой!" "Мне бы дал", — говорю я ему, а он мне: "Не жалей, это тебе не принадлежит". И рассказал: "Жил один старец, ему барыня привезла енотовый тулуп, старец велел повесить тулуп-то в лесу, а послушник не послушался, прельстился, одел тулуп и заболел: "Ой, ой!" "Что ты стонешь, Васенька?" — "Все у меня заболело!" (проказа на нем). "А ты все это выбрось", — говорит старец, повесь тулуп в лесу, мужику принадлежит, и выздоровеешь". Послушник сделал и выздоровел".
Приехали к нам пять монахинь, начали надевать мантии в сенях, а старец говорит: "Я их не пущу". А я плачу и говорю ему: "Ты лучше меня прогони, а их пусти". "Я бы их принял, но они подумают, что они святые-святые, а пусть поплачут". Так и не принял. Они поговорили, поплакали и ушли. День и ночь старец на молитве. Только выздоровеет и опять уж на молитве стоит.
Кушал он, как дитя. Я молодая, мне мало, а он даст кусочек, а мне мало, я есть хочу. "Не сердись, так надо", — говорил он в утешение. Мясо он не ел всю жизнь, пил чай, хлеб ел очень помалу, картошку не досыта, а когда Пасха, разговлялся — одно яйцо очистит и все. Старец терпеливо переносил все утеснения, преследования, гонения, изгнания, насмешки, побои, два пожара — всевозможные нападки и со стороны людей, и диавола, никогда не жаловался и не обвинял обидчиков: "Бог с ними, Бог с ними, Бог с ними!" — по три раза всегда выговаривал старец смиренным сердцем, без малейшей тени злобы… "Ой, что делается в церкви", — говорю ему. "Дуня, не ужасайся, к тому дело идет. Идет дело ко Второму Пришествию… Но на каждом месте Господь… Открывай чистое сердце и молись", — говорит старец, а сам вяжет чулок…
У Наташи прожил три года, а тут начали раскулачивать. Миром-собором откупались деньгами, чтобы его не гоняли. Начался Великий пост, в который он ел по одной просфорочке в день и пил святую воду глоток-два, и диавол отомстил: какие-то забрались в келию, избили его, а Наталье приказали молчать. Мы его обнаружили утром: валяется чуть живой, весь в синяках с кровавыми подтеками, хрипит и говорить не мог с месяц — видать, его душили, на шее отпечатались пальцы синие. И как он остался живой? Это враг отомстил ему за его великий подвиг поста.
Владыка Кирилл прислал ему врача из Пензы на своей машине: Алипова Иоанна Васильевича. "Батюшка, тебе Владыка врача прислал". "Пусть зайдет", — прошептал кое-как старчик. "Здравствуйте, — пытливо разглядывая больного, врач начал медленно ощупывать, ослушивать его, покачал головой и говорит: — У него ничего не болит, он ослаб от поста, у него желудок совсем высох. Иоанн Васильевич! Так нельзя поститься, надо что-то кушать, ты ведь умрешь!" — кричал доктор, чтобы старец услыхал (последнее время он стал плохо слышать). Но батюшка молчал, опустив голову на тонкой шее до груди. Чего он ответит врачу? Станет ли сообщать свои тайные подвиги и войну с лукавым? Нет, он молчал, а следов побоев уже не было… Так и сообщил врач Владыке: "Он ослаб от поста, у него высох желудок". Понял Владыка Кирилл, с каким великим старцем он имеет дело, и после этого ничего не предпринимал без его совета: бывало, или Ваню пошлет, или Мишу — своих послушников — к нему за советом.
В течение всей жизни батюшка несколько раз пропадал в лесу: что он там делает, никто не знал, кроме Бога… Ищут-ищут его и не найдут. Любил он лес и, бывало, скажет: "Пойду в лес безгрешный, отдохну…" Когда в Соловцовке не было храма, рассказывает Надя Калинина, старец ездил в Князевку в церковь. Там поднялись против него с клиторшей Дарьей Герасимовой. Ее забрали (вроде они стихи пели вместе). Кто-то придумал, что батюшка будто бы не велел идти в колхоз, а потом приходили просить прощения у него. После этого пришли два милиционера, забрали нашего старчика. Допрос был месяц, ежедневный, тяжелый. На Казанскую, в трескучий мороз осенью 22 октября, посадили его в грузовую машину, полную мешков, натрясли и привезли в тюремную больницу из Кондоля — 45 километров от Пензы, где допрашивали. Зиму лежал в больнице тюремной. Когда делали допрос, он был на линейке. Написал записочку, положил иконку Божией Матери с запиской в маленький узелок и бросил нам, милиционер закричал: "Ты что делаешь?!" "Иконку!" — ответил старец. Татьяна Петровна подбежала, схватила, в записочке мы прочитали: "Хлопочите обо мне…" Лежал в тюремной больнице, туда никого не пускали, а Надя сообразила к нему на свидание, попросила пропуск: "Я уезжаю, а он мне родственник. Я попрощаюсь с ним…" Когда разрешили, она к нему зашла. Он ходил взад-вперед, в лаптях, а лоб завязан из-за головной боли. Ему было тогда 60 лет. Беседовал со мной 15 минут. "Хлопочите обо мне… Из Куйбышева присудили 6 лет за нарушение колхозов и народ принимал". Спрашивали: "Иван Васильевич, согласен вину признать?" "Нет никакой на мне вины", — отвечал он. Я достала три тысячи денег, завернула в газету и поехала в Москву. Через два месяца мне прислали: "Освободить". Дескать, ездил в церковь, там помогал, а за работу ничего не брал, воспитывался сиротой, малограмотный, жил в бедности… и освободили.
Один мужик, Павел, хотел застрелить старца, но не смог, а только ударил клюшкой по голове. А когда батюшку избили в келии, мы приехали, он лежал на своей лежанке с епитрахилью, половина лица багровая, а на шее заметны пальцы, как его душили, и голос пропал, видать, его сильно били. Они, наверное, подумали, что его до смерти убили, и ушли, а он ожил. Долго он тут страдал, но ничего никому не сказал, как немой. Белые носки были в крови, волосы взбудоражены. Заявлять он не велел. Юлька говорила, что он сам упал. Но мог ли он так упасть и избиться, даже голос потерял? Припадками он никогда не страдал, а на шее следы пальцев — его душили. Один глаз долго был синий. Избили его 26 марта, а 24 июля он умер. Еланская Дуня 12 лет берегла ему гроб, привезла к нему, и он стоял на подловке. Когда врач приезжал из Пензы, присланный Владыкой, то уже следов от побоя не осталось, так как сам батюшка хотел, чтобы никого не привлекли отвечать. Домашние спросили врача: "Сколько вам за визит?" — "Сколько дадите". "Дайте полторы сотни", — прошептал батюшка. И стоял какой-то мужик в сенях, вынул и отдал. А соборовал его отец Димитрий, он же и собирал его в гроб. Батюшка был великий и постоянный постник: постоянная еда — картошка, испеченная на шестке, да чай сладкий, хлеб ел редко и очень мало. Хлеб, принесенный из магазина, он не ел. Вдова Ирина, 30-ти лет, ему пекла на поду хлеб, а он откусит немножко, пожует, высосет и вынет: "птичкам". Ирина ему и рубашки стирала. Картошку принесут ему крупную, он сменяет на мелкую, испечет, и она на плите закрытая полотенцем, иногда и не прикоснется к ней, птицам отдаст. Он всю жизнь ел мелкую картошку. Последнее время хлеб совсем не ел, а только высасывал и отдавал птичкам. Долгое время — годы — и молока не пил, а когда заболит горло, пил стаканчик горяченького, но это случалось очень редко. Одним словом, старец строгой жизни нес постоянный пост и говение. К такому посту он приучал себя с детства, постоянно принимая пищу все меньше и меньше, а мясо для него не существовало вовсе, и не знал его вкуса, а рыбу он забыл еще смолоду. Картошка, чай и хлеб в очень ограниченном количестве. Иногда порадуется грибочкам, принесенным ему, попробует один, остальное отдаст.
Архиепископ Кирилл о нем сообщил Патриарху, и Патриарх наградил его наперсным крестом. Владыка Кирилл надевал этот крест на отца Иоанна посреди церкви. Служили молебен. Читали послание Патриарха: "Не оставляй чад моих, за твое пастырство награждаю…" Дома я рассказала, как его награждали крестом, и мне сказали: "Ты нам укажи этот крест". И только я приехала к батюшке, он взял в ладонь этот крест и говорит веселенький: "Вот каким меня наградил крестом Патриарх". Вечером что поговорим, он утром пересказывает наши слова и даже мысли… Чудный был старец, в церкви пел тенором и дискантом, а говорил густым басом. В алтарь ходить начал, как только ножки научились ходить, с того же времени и подпевать начал, и до конца жизни…
Еще до рождения великого младенца в Оленевку прибыли два монаха и сообщили Православным верующим пророчество Божие: "Скоро здесь у вас родится младенец, который будет известен истинно верующим Православным христианам, и будет он велик среди великих…" По отбытии этих монахов прошел год, и родился сын у девицы Ксении. С рождения до самой смерти он не пропускал ни одной церковной службы, кроме того времени, когда был в тюрьме полгода. Сначала его носила в церковь мать, а потом сам бегал. Рано научился читать при помощи Духа Святаго и с семи лет начал читать в церкви.
Война. 1943 год. Одна монашка собралась к батюшке. Узнали об этом ее знакомые и решили с ней послать кое-что старцу. Одна принесла муки, другая крупы, тут в сумке появились сдобные лепешки и конфеты, и пряники, и яблоки, и хлеб. Нагрузилась монашечка, раба Христова, и поехала. Явившись к старцу, она, прежде всего, села на скамеечку, стоящую у двери вдоль печки. Уставшая от ноши, она не могла даже подойти к нему под благословение.
"Не сиди, иди скорей не по той дороге, а по этой!" — старец махнул рукой по направлению деревни Борисовка. Не вставая, старица сказала: "Я вот тебе, батюшка, принесла кое-чего. Это вот посылает Наталья, а это…" "Мне ничего не надо, — перебил ее старец. — Иди скорей по той дороге" — отец Иоанн снова махнул на Борисовку. "Наталья, собери ей еще сумку с продуктами". Старая дева Наталья, его двоюродная сестра, быстро наложила в свою сумку булок, хлеба и все, что случилось у них в это время. "Ступай, ступай, торопись, — благословляет прозорливец матушку, — да нигде не задерживайся, неси все".
Поцеловав поднесенную к самым губам руку, матушка быстро вышла из келии с двумя сумками. Перевязав их вместе, навалила при помощи старицы Натальи на плечи и пошла по дороге, указанной ей батюшкой. Монашка привыкла к безпрекословному послушанию, поэтому не спросила батюшку, кому это все надо нести и не занималась вопросом, почему он ее так благословил: нести и ее ношу, и свою ношу по этой дороге. "Значит так надо", — обычно в недоуменных случаях отвечала монашка. Идет она по дороге спокойно и молится Богу. Ноша по молитве старицы стала совсем легкая. И вот видит: впереди к ней приближается женщина. Идет она медленно, неутешно рыдая, даже качается, как пьяная… Не положено монахам быть любопытными, но что-то толкнуло монашку спросить женщину, о чем она плачет. "Дети у меня голодные. Велела им ждать: принесу, мол, вам чего-нибудь, председатель выпишет. Просила его выписать мне хоть картошки, ведь у меня четверо, а председатель мне ответил: "Где я вам возьму картошки? Я не дойная корова". Чем я детей буду кормить", — с трудом проговорила женщина, захлебываясь слезами. Монахиня поняла, что батюшка ей велел по этой дороге скорей нести эти две сумки именно для этих голодных детей этой несчастной матери. Через несколько минут матушка, улыбаясь, радостно провожала взглядом быстро удаляющуюся от нее женщину, нагруженную двумя тяжелыми сумками, и вполне успокоенную…

Жительница "Сельмаша" Анна рассказывает: в Пензе стоит пригородный поезд, в него садятся пассажиры, в один из вагонов заходит благообразный старичок, он еле передвигает ноги и садится на свободное место, рядом с ним сели молодые люди: девушка и парень. Старец встает и говорит: "Я ухожу, а на мое место сейчас сядет покойник". Они и кто слышали, рассмеялись… "Сядет покойник, покойник сядет… Ха-ха-ха!!!" Старец вышел. В дверях ему встретилась женщина с ребенком на руках завернутым и садится на место, где сидел старичок. Все еще сильнее расхохотались. Она спрашивает: "Что это вы все на меня глядите и хохочете?" — "Сейчас сидел на вашем месте старик, встал и говорит: "Я ухожу, а на мое место сейчас сядет покойник!" Женщина рассказала, что этот старец из Оленевки, батюшка Иоанн: "Он садился не ехать, а только сказать об этом, он мне сейчас встретился. Он никогда на поезде не ездит, а садился, чтоб сказать обо мне. Вот какой он прозорливый. Действительно, на это место сел покойник, ребенок-то у меня мертвый. Он умер в больнице, сестры мне его завернули, и я везу домой, а гробиком мне не донести его. Заверну удобнее", — она развернула и показала бледное мертвое лицо младенца.

Из-за того, что ему надо было скрыть свои ночные подвиги, он никого ночевать не пускал к себе, отправлял к кому-нибудь, и ночевальщики всегда были довольны, и хозяйки удивлялись его прозорливости. Угадает, бывало, что кто-то нуждается в помощи, и посылает к ним. Ночевальщики все помогут и хорошо переночуют. Однажды старушка Наталья мучается с дровами, сама перепилить не может, а мы попали к ней ночевать по батюшкиному благословению. Как взялись втроем пилить да колоть. Живо стопа высокая дров оказалась. Наталья благодарит и Бога, и батюшку, и нас. А потом уж и не знает, где нас положить. Если бы была у нее царская постель, положила бы на нее.

Окончание

На снимке: Троице-Сергиевский храм.

Наталия Зелева, г. Пенза
13.07.2001
1018
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
1
2
Пока ни одного комментария, будьте первым!

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru