Блаженный Василий Иванович (продолжение)

Начало здесь

На черно-белом снимке — склоненный в молитве темноволосый мужчина. Красивая, благородная, «царственная внешность», повязка на лбу, которая закрывает выбитый на фронте осколком правый глаз. На шее висят на веревочках большой крест, ладанка, иконы. Глубокое молитвенное состояние, доброта и перенесенные муки — это лицо человека незаурядного, одаренного, оно притягивает, в нем — тайна, в нем угадывается исключительная судьба. Это самарский юродивый Василий Иванович, который совсем недавно ходил по улицам Самары. Юродство — особый подвиг, на который призываются Богом только избранные, сильные телом и духом. Таков был этот редкий человек, чей жизненный подвиг только начинает раскрываться пред нашим изумленным взором. Однажды оставив мир, он пошел «ругаться миру», при этом обнимая всех совершенною любовью.
О Василии Ивановиче рассказала нам Мария Дмитриевна Букоткина, вдова известного и любимого народом протоиерея Иоанна Букоткина, клирика Петропавловской церкви города Самары и духовника Самарской епархии (+ 8 мая 2000 г.).

— Тридцать лет мы в Самаре прожили с Василием Ивановичем. А его мы знаем, я даже не знаю сколько. Отца Иоанна направили служить в Чудово Новгородской епархии. Он одну службу там отслужил — появляется там Васенька, с палкой, и кричит на всю церковь: «О, хорошая птичка к нам прилетела, но ненадолго». Одну службу только отец Иоанн там отслужил, и его перевели в Боровичи. А Васенька говорит: «Я тебя и там найду» Жил Васенька тогда большей частью в Акуловке Новгородской области, но стал постоянно приезжать к нам в Боровичи. Батюшка Иоанн сразу понял, что он за человек. Отец Иоанн стал настоятелем, потом благочинным, по благочинию ездил, а Василий Иванович — за ним. Один раз отец Иоанн стоит на остановке — ехать ему в деревню надо, должна лошадка приехать за ним, откуда ни возьмись Васенька: «Палку бери, тумак!» Он батюшку звал «тумак», меня — «тумачиха», почему, не знаю. –«Там гум-гум— ужас!».Они приезжают туда — и действительно «гум-гум» — вся «двадцатка» там кипела.
Великий пост. Первая неделя поста прошла. Отец Иоанн вышел на амвон: «Поздравляю, мои хорошие, вот мы с вами первую неделю Великого поста и провели». Вдруг откуда ни возьмись появляется Васенька и кричит: «Провели-то провели, а что приобрели?» Батюшка замялся и не знает, что сказать.
Васенька иногда как разойдется, помощнику старосты однажды дал по руке — говорит, он знает за что. Если его в храме увидишь и зовешь, чтобы он пришел, не придет. А когда не зовешь, придет. И девять дней, и тринадцать дней у нас живет. Любил очень лежанку — у нас была невысокая лежанка типа деревенской печки. Даже среди лета скажет: «Истопи!», и на нее ляжет.
Однажды нашего сына Илюшу ребята стали соблазнять в Новгород ехать учиться после девятого класса. А я села с ним на веранде и говорю: «Куда ты, желторотый воробей, вылетаешь из нашего гнезда? Послушай отца, останься дома». А в душе! — Господи, хоть бы Васенька пришел! И вдруг слышу голос: «Крестите глазы! Христос воскрес!» Рынок рядом с нами был, Васенька бежит по рынку, венок надет на нем, хвост привязан, безрукавка мехом кверху. У нас когда было сухо, дети всю обувь оставляли на улице и заходили в дом босиком. Вижу, Васенька идет уже по нашему двору. Я обрадовалась! А он подошел, палкой обувь пошвырял, сразу нашел Илюшкины ботинки и говорит: «А, ноги дома — и голова тут». Заходит к нам на веранду и сразу же начинает Илюше мои слова повторять: «Желторотый воробей, ты куда вылетаешь из гнезда?» И палкой стучит. «Послушаешь отца — человеком будешь, не послушаешь — погибнешь». Илюшка все понял. Васенька палку в сторону, обнял его, целует и говорит: «Как я вас люблю!». Опять повторяет: «Если ты послушаешься отца — будешь человеком». А тут папуля пришел: «У нас гости!» — «Да, да, да, тумак, чай будем пить! Старорусский целебный чай!»
Откуда Васенька мог знать об этом чае?! В то время наш Владыка Сергий был Новгородский и Старорусский. Однажды мы попали к нему в гости, и мне понравилась у него коробочка из-под чая. Я возьми и скажи: «Ой, Владыка, какая у вас коробочка красивая! — «Мария Дмитриевна, возьми!». Я отказывалась, но он вместе с чаем мне эту коробочку так и отдал. Когда бы Васенька ни приезжал, он просил заварить из этой коробочки старорусского целебного чая.
Приходит Пасха, тепло. А Васенька приехал в ватных брюках. Отец Иоанн, Царствие ему Небесное, говорит: «Куплю я ему брюки». А Васенька ходит:«Да, да, да, купишь, купишь, темно-синие в полосочку, за четыре рубля» — и сколько-то копеек назвал. А батюшка думает: «Ну, я такие уж не буду ему покупать, куплю подороже». Поехал покупать сам,
все Боровичи объехал, все магазины — нашел брюки только темно-синие в полосочку, за четыре рубля с копейками. Приносит, а Васенька: «Во-во, тумак, я и говорил!»
Васеньке дьякон Рябков задумал отдать свое бобриковое пальто, оно ему надоело. А Васенька к нему никогда домой не ходил, у него жена строгая была, и адреса его даже не знал. Приходит дьякон домой после службы, а Васенька уже у него дома в гостях и ходит у вешалки. Дьякон только хотел сказать про пальто, а Васенька ему: «Смотрю, мое-то пальто висит!» Дьякон был поражен, он очень был религиозный. А Васенька взял «свое» пальто и пошел.
Стоит отец Иоанн на остановке, ждет автобуса и читает про себя Иисусову молитву. Вдруг появляется Васенька: «Ну что, кричишь? Кричи, кричи, взывай к Нему, взывай!», и показывает в небо.
В Боровичах был смешной случай. Вечером батюшка говорит мне: «Мать, пора помидорку сажать». А у нас хоть и маленький огородик был, а Господь давал урожай, потому что батюшка всегда сам сажал с молитвой. Я рассаду принесла, а тут Васенька пришел. А батюшка подумал: «Господи, хоть бы он не остался сегодня. Я так устал, хочу отдохнуть». Отец Иоанн пошел сажать помидоры, а мы с Васенькой сидим на веранде. И вдруг Васенька вскакивает, собирает все — уходить. Я говорю: «Посмотри, какой закат нехороший, куда ты собираешься на ночь, ночуй у нас».— «Не-ет, тумачиха хочет, а тумак не хочет, чтобы ночевал. Пойду в папоротник к Голубихе (к одной монашке)» Уходя, говорит батюшке: «Ну что, сажаешь? Сажай, сажай, а покупать будешь вон там», — и показывает в сторону рынка. И что же вы думаете? Помидор уродилось тьма, но мы ни одной ни попробовали, они все сгнили на корню. На второй год батюшка спрашивает у Васеньки: «Сажать, что ли?» — «Сажай, сажай. Что потопаешь, то и полопаешь». Помидоры уродились на славу.
Батюшка Иоанн задумал переехать из Боровичей сюда, в Самару. Владыка Иоанн (Снычев) постоянно ему говорил: «Отче, не пора ли тебе ко мне?» Они учились вместе в Саратовской духовной семинарии, в одной спальне спали, они были такие друзья! А Митрополит Никодим никак батюшку не отпускал. Мы поехали к Митрополиту на Благовещение в Ленинград, он спрашивает: «Отец Иоанн, я вас отпущу, раз вы так просите, но какая причина?». Причины-то у нас нету, батюшку там любили. Но просто хотелось поближе к родине, Саратовская область рядом, . детей надо учить, да и Владыка Иоанн зовет. Митрополит Никодим просил отца Иоанна: «Не уезжай!», но указ подписал, возил его с собой. Он поехал в Рим и там умер, указ весь истрепанный в его кармане нашли. Никто не знал, что отец Иоанн решил уехать в Куйбышев. Он был скрытный, никогда никому ничего не говорил, пока не сделает дело. А Васенька прибегает к нам, батюшки тогда не было дома: «Тумачиха, пляши!» Сам пляшет со мной: «Хорошо на Волге жить, ходят пароходики. Незаметно пролетают молодые годики». — «Васенька, ты что?» — «Да, да, да, да!» Я даже не знала, что батюшка прошение написал о переводе в Самару. Приходит отец Иоанн, а Васенька ему: «Ты зачем уходишь? Там вся Акуловка плачет и рыдает: отец Иоанн уходит, вот и я приехал порыдать. Как тебя здесь любят, ты что делаешь?!» А потом говорит: «А там тебе еще лучше будет. А меня где берегут, ноги туда сами бегут. Я вас и там найду».Приехали мы сюда в Самару. Я вот так сижу — у нас еще контейнеры не пришли — и в это окошко вот так — лицо! Мамочка, Василий Иванович! Выхожу: «Ты как к нам попал?» — «А меня дворничиха привела» — «Какая?».Их сколько на вокзале, дворников-то. — «Я вышел из поезда, говорю ей: «Веди меня к тумаку!» Она опешила, не понимает, что он говорит. — «Ну батюшка вот недавно только приехал». Она его и привела. Как он знал, что она живет с нами рядом за углом? Я была поражена.
Теперь расскажу о том, как Васенька предсказал пожар в Самарском Покровском кафедральном соборе в 1976 году, — до сих пор об этом никому не рассказывала. Прибегает Вася к нам за два дня до пожара, весь взъерошенный, возбужденный. Я на кухне что-то делаю, он начинает мне: «Тумачиха, каски, шланги! Каски, шланги!» -«Ну, что ты кричишь, мели Емеля, твоя неделя». — «Да, да, да, готовь каски, шланги». Ботинок левый на правую ногу надет, шапка набекрень. Он никогда не был у Владыки Иоанна (Снычева). А тут собрался и побежал к нему, ему открыли, забегает и кричит Владыке: «О, Митрополит питерский, не безпокойся!». Он сразу его, как только Василий к нам приехал, стал звать «митрополит питерский». Никто и не думал тогда, что Владыка, такой больной, поедет в Ленинград. «Ничего, ничего, митрополит питерский, бумагами заклеишь и будешь служить. А их надо тряхануть, а то они в чулки-то кладут, а в небесную канцелярию не посылают». Вот пойми, о чем речь.
Это было за два дня до пожара, а в понедельник случилось это несчастье, как раз на 7-е ноября. Ой, как горел-то собор! За 15 минут выгорел весь, вы можете себе представить?! А буквально накануне Васенька нам лично с отцом Иоанном говорил: «Никого не ищите, так будет угодно Богу».
Помните, бедствия в Самаре были: и макаронная фабрика горела, и библиотека. Накануне пожара в воскресенье после архиерейской службы подходит к Владыке Иоанну какая-то женщина, вся красиво и богато разодетая, и называет ему огромную сумму денег, которую он ей должен дать. Видимо, у нее было задание спалить собор, но жалко стало. Владыка ей отвечает: «Да я в руках такой суммы никогда не держал».Она подняла палец: «Завтрашний день вам запомнится на всю вашу жизнь». Владыка говорил, что подумал тогда: «сколько таких кликуш», и с этими мыслями уехал.
В понедельник 7-го ноября Собор был закрыт, был санитарный день. А 8-го день Димитрия Солунского, игумения Мария говорит сестре: «Пойду приберу в алтаре». А сестра ей: «Мария, не ходи. Я такой сон нехороший видела». — «Будет тебе!», рукой махнула и пошла. Ей сторож ворота открывает и опять закрывает, открывает храм, она заходит в алтарь, открыла там форточку и стала убираться. В это время приходит к храму эта женщина, что грозила Владыке Иоанну, и просит сторожа: «Откройте мне ворота» — «Не могу, у нас санитарный день». — «Я приехала издалека, пустите, я хоть пройду вокруг храма». Он открыл ей, и через какие-то минуты раздался страшный взрыв. Следствие установило, что бутылку с какой-то зажигательной смесью бросили в алтарь. Как горело! Сторож говорил, что такого огня в жизни не видел. Температура была, наверное, под триста градусов, огонь витал клубками. Штукатурка летела до кирпича. Там было невозможно взглянуть. Иконостас, он же мраморный, стал черный весь. Матушка Мария первый раз выскочила, вынесла какой-то узел. Второй раз зашла в алтарь — и все!
Когда Владыка Иоанн зашел в собор, он сразу потерял сознание, у гробницы митрополита Мануила упал… Батюшка мой приехал оттуда и зарыдал: «Маруся, не езди!» Я поехала только через неделю. Илюша мой был дьяконом, бежит: «Пойду, хоть Евангелие возьму». К престолу подлетел — а на престоле ничего, все расплавилось. Страшно! Вот такой «ящичек» от Марии остался — как она вся сгорела. Это уже экспертиза по остаткам праха определила, что это была женщина. Такой был жар, что люстры все падали. Чудотворную икону «Взыскание погибших» вырвало и выкинуло со своего места. Огонь дошел до гробницы митрополита Мануила и стал сам исчезать. А пожарники не могли загасить. А огонь как выбирал. Одни иконы все сгорели, а других рядом огонь не коснулся. У отца Иоанна Гончарова подрясник весь сгорел, а записок о упокоении огонь не тронул. В приделе святого Митрофания стояли Святые Дары — их и завесу тоже не коснулся огонь.
Потом поставили внутри собора фанеру, бумагой заклеили, там убирают, а здесь идет служба, как Васенька и говорил: «Бумагами заклеишь, богатый митрополит, и станешь служить!» За два дня до пожара!
Когда он к нам прибежал и стал пророчествовать о пожаре, я ему: «Ты что, Васенька?» — «Да это я просто так». Как он себя скрывал!
У батюшки ноги были больные. Васенька пришел — и стал примерять его ботинки. Отец Иоанн в душе думает: «Не дай Бог сейчас попросит! В чем я буду ходить, у меня ноги привыкли к ним». У него один ботинок был зимний, другой летний, ортопедическая обувь. «Нет, нет, сейчас не возьму! После Пасхи» — неожиданно говорит блаженный. А потом говорит: «Вообще не возьму. У тебя там подполковниковы внизу, он носить их не будет, ты их мне достань». Илюша наш из армии только пришел, его обувка новенькая стояла. Илюша тогда был дьяконом в Витебске.— «Во, во, тумак, как хорошо!» А через несколько времени Илюша пишет: «Я стал протодьяконом».
Все мои дети испытывали какой-то трепет, страх перед Василием Ивановичем. Детей он любил, часто гладил их по голове. Отец Иоанн ложится спать, а Васенька встанет рядом с ним на колени и всю ночь молится. Все время за него молился.
Рассказывает Сергей Корнеев, зять протоиерея Иоанна Букоткина:
Я познакомился с Василием Ивановичем, когда мне был 21 год. После росписи с Еленой мы сидим здесь, празднуем. Подошел Василий Иванович. И вдруг повернулся к отцу Иоанну, похлопал его по плечу: «Не расстраивайся, купит он тебе машину, «Победу» тебе купит». Мы так переглянулись — к чему это он сказал, никогда о машине разговора не было, она нам была не нужна. А впоследствии отец Иоанн приобрел машину.
На кухне Мария Дмитриевна посуду мыла, чай пили, я сижу напротив него. Он что-то бормочет, бормочет, Мария Дмитриевна в сердцах говорит: «Да перестань ты бормотать!» — «А ты не слушай, я не тебе говорю, я Сергею говорю».Набор слов какой-то, его надо было понимать Мне он предсказал одно: «Будешь дьяконом». Он был избранник. Понимаете, он другой жизнью жил. Как и отец Иоанн. У них ценности совсем другие, чем у мирских людей. Звонят нам по телефону знакомые, Василий Иванович у них в гостях, и говорят, что он собирается к нам гости. Мария Дмитриевна кладет трубку и говорит: «Хоть бы он один пришел, никого не приводил». Выходит, на крыльцо садится — Василий Иванович из-за угла выворачивает, от угла кричит: «Один иду, один!» Приходит к нам — жара, а на нем тысячу одежек Раздевается, у него кресты, крестов не снимает. Ляжет здесь на диван отдохнуть. Зашел на кухню, чай пить с Марией Дмитриевной. Она думает: «Сейчас опять на диван с этими жирными волосами ляжет». Он заходит в комнату и ложится на пол. Там, говорит, жестко спать, я лучше на полу. Если бы я сам этого не видел и не слышал, я бы всему этому не поверил. Простуду он лечил одним чаем. Сижу, нога на ногу, он говорит мне: «Так сидеть нельзя!», вытянул ноги и скрестил –«а так сидеть можно». Сколько такого всего было — сразу не вспомнишь. Меня называл почему-то «Коля-цыган». А блаженная Мария Ивановна называла меня «мой красавчик» — почему? Говорил непонятно, как расшифровать его слова? Никто и не расшифровывал. Он скажет — проскользнет какое-то слово — к чему, почему? А пройдет неделя, месяц — становится понятно, так как что-то случилось. А когда он говорил, понять его было почти невозможно. Сегодня у него куча денег, и он их раздает всем встречным. А вы подойдете и попросите у него десять рублей, а он скажет: «Они вам не нужны». А к другому подойдет, сам даст и спрашивать не станет. В храме во время службы может подойти к кому-нибудь и обличить. Он вел себя так, как Господь его направлял. Он жил, как Господь ему велел. Он же сам перечеркнул все свои документы, отрекся от военных наград. От всяких земных заслуг.
Елена Корнеева, дочь протоиерея Иоанна Букоткина: «Все мое детство прошло при этих рассказах о Василии Ивановиче. У меня в душе всегда было чувство страха пред ним, потому что я знала, что он — непростой человек. Ведь мысли-то всякие в голове, вот сейчас возьмет и скажет, что я думаю. Придет он к нам, я спрошу у него: «Василий Иванович, есть будете?»— «Буду». Что есть в доме, то он и будет есть. Он никогда не требовал ничего. Единственное — чай и сахару побольше. Он любил горячий чай с сахаром.
Говорит, говорит. Часто вспоминал он Акуловку, каких-то людей, но я их не знала. Его беседы были отрывочные, безсвязные. Я старалась прислушиваться, какое-то одно слово западет. Он прямо никогда не говорил. Но один раз он сказал лично мне одно, я никому об этом не рассказываю — черту моего характера, которую надо искоренять. Станет на коленях перед иконами и стоит, голову наклонит, руки сложит и молится, молится — долго-долго. В Боровичах помню его с палкой, с хвостом, — хвост, кажется, лисий. Он из себя изображал глупенького.

Мария Дмитриевна Букоткина:
— А между прочим, он был человек большого ума, немецкий знал в совершенстве и другие языки. Он был командир танка, участвовал в Сталинградской битве, был ранен в пятку и потерял глаз. Мы с батюшкой вместе смотрели его документы. Вот на этом самом месте я усадила его и говорю: «Васенька, или ты вперед уйдешь (он говорит: «Конечно!»), или я — не знаю. Я даже не знаю, кто ты. Давай с тобой по-умному поговорим, кто ты, откуда ты. — «Давай!»
Он рассказал, что родился под Ленинградом, потом они жили семьей в Ленинграде, мать Екатерина, отец Иван, были сестра, брат. Сказал, что рано начал стремиться к этому подвигу. А тут война. Когда узнал, что родители и вся родня погибли в блокаду, вступил немедля на этот путь. А какие у него были документы! На всех документах — паспорте, на квартиру, на военном билете он везде все зачеркал и написал: «Вася — дурак». Показал их мне: «Ты хочешь знать, кто я? На посмотри! Не нужна мне квартира. Квартира должна готовиться ТАМ, а тут все временное… »
Говорил он постоянно. Придет к нам, я на кухне, три часа сидит и говорит, говорит. И откуда у него что бралось. Я: «Вась, ну ты немножечко помолчишь?» Подойду, поцелую его: «У меня уже голова болит». –«Во-во, тумачиха». И еще больше говорит. Я ему: «Васенька, ну возьми на себя подвиг немного помолчать». — «А ты меня благословила говорить-то? Ты знаешь, кем я благословлен? Вот сними с меня это благословение, тогда замолчу. Если я замолчу, тогда камни возопиют».
Посты он не нарушал. Единственное, если иногда в среду ему где дадут чего скоромного, он съедал, а в четверг постничал. Он учил так: «Никогда человека не обижай. Я пришел к ней, а она: «Ой, Васенька пришел!» И не знала, какой день, поставила мне угощение — как я ее обижу?». Если пришла к человеку в среду, а он не знает и угостил тебя скоромным. Ты съешь, а в четверг попостничай, и Господь заменит дни». Он часто мне повторял: «Тумачиха, не это нас губит (показывает на брюхо), а это» — и показывал язык.
Одна инокиня всегда его принимала. Настирала она все, а убогая, тяжело стирать ей. Думает: «Вот сейчас придет этот козел вонючий, ляжет, все мне обмаслит». У него одежда всегда промасленная была. Только она подумала –звонок. Она выходит: «Кто там?» — «Бе-е!» Открывает — там Василий Иванович! Она сразу поняла, что он ее мысли прочитал.
Звонит она мне: «Дмитриевна, к тебе гости идут, Василий Иванович и три бабы». Я думаю: «Ну, Васеньку я с удовольствием приму, а три бабы мне не надо». Я тогда устала, у меня внук Данилка, качаю его. С улицы Маяковского в тот же миг выворачивает Васенька, палку поднял и кричит: «Один иду, баб оставил!».Я все уже поняла, но опять мысли лезут: «Начнет сейчас меня чаем мучить, чай ему подавай, я устала, а надо его обслуживать». Он подходит ко мне, сел рядом на крыльце: «Ну что, завидуешь моей жизни? На мою палку, походи с ней сорок лет, а я под твоей крышей поживу». Я бухнулась на асфальт перед ним на коленки: «Васенька, прости!» — «Во-во-во! Завози-ка малыша во двор, только накрой его марлей, чтобы мухи не кусали». Я завезла коляску, поставила, он подошел к малышу, что-то там сказал ему, помолился. И мы пошли с Васенькой пить чай. Налью ему чай — он: «Бу-бу-бу-бу-бу-бу», безостановочно говорит, чай и остынет: «Ты что мне холодный даешь?» Опять вскипячу и налью. Раз двадцать так он испытывал мое терпение. Я и забыла, что у меня сейчас внучок Данилка, такой горластый. Подхожу к нему, а он ручонки вот так сложил и спит! Василий выходит: «Вот, Тумачиха, как надо-то, а ты давай, давай, ставь чай!»Мальчишка проспал около трех часов! Василий Иванович помолился, перекрестил его, вот так, говорит, делать надо.
Василий Иванович посылал посылки. Некоторым, своим близким духовным чадам, кто чтил его, соберет все хорошее, все сложит. А некоторым наберет кирпичи или от гнилых рыб головки, целый ящик соберет, забьет, да как аккуратно, и пошлет.
В Петропавловском храме был священник отец Александр, ой, как он Василия не любил. А Вера-алтарница всегда звала его: «Васенька, идем, я тебя покормлю!». Отец Александр выходит: «Опять этого косого привела» — у Василия Ивановича глаз-то выбитый. Васенька посмотрел на него: «Саша, не гони Васю! А то дадут по шапке, шапка слетит и Саши не будет». Через неделю Владыка снимает с отца Александра митру и отправляет за штат. И тут уважительно стали относиться к Васеньке все священники.
Он всегда улыбался, но и строгий был. Однажды он стоял в Покровском храме у иконы «Взыскание погибших», а за ним стояла одна раба Божия, мы ее хорошо знаем. Все денежки передают к иконе, он все передает — а тут что-то положил в карман. Он рассказывала: «Я осудила его — мысленно. Он подошел ко мне и сказал: «Считай деньги свои в кармане, а чужие не считай». Ходит по Петропавловке — с завязанным глазом, весь отекший — он сердечник был. Одна подумала: «Завязал глаз, чтобы больше дали». Помыслила только. Он тут же подходит к ней: «На, посмотри, есть у меня глаз или нет»
Про наступающие времена он мне так мне говорил: «Тумачиха, что в подвале есть, пусть будет, только чтобы не отравиться. Берегите все, не выбрасывайте. Горсточку вынете и так над ней подышите».
Когда мы только собирались в Самару, Василий говорил: «Я приеду к вам и сложу кости там». У него всегда все было в рифму. И правда, он познакомился с Куликовыми, и они его в свою оградку в Рубежке на 10-й линии похоронили.
Все, что ему давали, он тут же раздавал. Это называется шестикрылатая милостыня: если тебе дадут, а ты кому-то ее отдашь. Васенька был великий человек.
Он появлялся у нас именно в такие минуты, когда у нас была критическая ситуация: то уполномоченный нас терзает, то еще что. Он обязательно приедет и так успокоит, так все развеет! Он очень любил батюшку Иоанна. Вообще всю нашу семью любил. Слава Тебе, Господи!
Он приходил к нам в любое время, когда ему надо. Когда ему надо, он уходил, и ночью мог уйти. Как он молился, мало кто видел, он не показывал себя. Сильный подвижник. Молился он на коленях, поклоны клал очень легко. Молитв он много знал, акафисты знал на память. Молился только ночами, любил молиться рядом с батюшкой Иоанном. Встанет на коленях рядом с его головой и всю ночь молится. Батюшка его тоже очень любил. Евангелие, молитвослов у него всегда с собой в кошелке были. Там в кошелке и песок в мешочках, всегда он носил с собой тяжести. Чего только там не наложит. А всех вещей у него было только то, что он на себе носил.
Владыка Иоанн (Снычев) говорил батюшке: «Отче, ты записывай за Василием Ивановичем. Какие у нас еще люди есть. Это наши столпы, которые нас держат».Отец Иоанн делал наброски, но где они, может, еще найдутся.
Он и на вокзале спал, и в милицию попадал, его и били, и обливали водой. Били, а он молчал. И в сумасшедшие дома забирали. Он говорил, что кто поживет в психбольнице, тому в ад не захочется. Ему надо было туда попадать, он там людей вразумлял, говорил им о Боге. Он очень умный, знал, где как себя вести. Говорил: «Мне надо было в Томашево побыть. Борода и волосы — не ум, лишь бы ум не взяли». Его же там обстригали. Он не был седой, бородка у него была рыжеватая. Роста он был среднего. Ходил большею частью с повязкой, а иногда только ее снимет. Ходил с палкой — хромал, у него перебита была на фронте пятка. Сам он болел, но никогда не говорил, что у него что-то болит. Никогда! Он только вынимает маслице и помазывается, святую водичку пьет — «вот это лекарство». Он стал все больше болеть, отекать, задыхался, Анна Ивановна его лечила.
Я видела Василия Ивановича во сне после того, как он умер. Он идет в мантии, с высоким посохом, а за ним толпа народа. И женщина около него крутится. А народу много, отталкивают, тащат ее — «что ты лезешь, он же архимандрит!» Я глянула — это Анна Ивановна, у которой он жил и которая за ним ухаживала. Он поворачивается и говорит: «Не гоните ее, она моя».
Пришлось мне с ним в морге одной быть в Томашево, когда он умер. Мыла я его сама там одна. Но никакого страха не было, потому что Василий Иванович со мной. Я с ним разговаривала, прильнула к нему, как к живому. Просила все у него молитв — за себя и за всех. На ноге у него было написано зеленкой: Иванов (ведь умер он в психиатрической больнице). Я поминаю его и прошу его молитв за всех своих близких.
Только очень умные мудрые люди берут на себя подвиг юродивых. Игумения Феодосия в Печерах взяла на себя подвиг юродства. Мария Ивановна была учительницей, Василий Иванович — военным. Мы все показываем, что мы — умные. А это сознательно взять на себя подвиг безумного! Он ходил во всем старом, грязном, подвязан каким-то непонятным кушаком, в карманах напихано незнамо чего. Сумку носил, в помойку зайдет и наберет в нее всего. Даже собрал бумажки запачканные из туалета. Завернул, принес одной и на стол положил. «Не какай людям!». У него на груди на цепи один большой крест висит, еще что-то. Люди считали его глупым, но верующие знали, что Василий — Христа ради юродивый. Он очень смиренный был. Никогда не сказал никому ничего плохого. Но если надо, обличал прямо в глаза. Его за это и щипали, и били. Он больше ходил в Петропавловский храм. Стоял и молился прямо при входе. Один раз служба идет, а он громко на весь храм: «А-а!», как подавился -«Вася, да ты что?» -«Молчи, тумачиха, я всю самарскую грязь съел, мне плохо». Я тогда поняла, как он молился за всех.

На снимках: блаженный Василий Иванович Иванов; Покровский Кафедральный собор; крест блаженного Василия, который хранится в семье Букоткиных.

окончание

Людмила Белкина

21.06.2002