«Как лань желает на источники вод…» (Часть вторая)

Начало

Станция «Мир»

— Главное — это чистота. Чистота тела и чистота души. Тот, кто чист и телом, и душой, будет жить долго и счастливо. Так поднимем же наши бокалы за то, чтобы этот юноша до глубокой старости оставался чистым, как снег на горных вершинах, как воздух в древних рощах на склонах этих гор, как вода в горной реке, что стремится к морю…
Произнеся этот тост, седой горец отпил из кружки ароматный дымящийся глинтвейн и вернулся на свое почетное место. Чуть раньше он присоединился к нашей университетской компании, которая отмечала мое совершеннолетие на станции «Мир», самой высокой точке проживания человека на Эльбрусе, на высоте более двух тысяч метров над уровнем моря. Выше нас находился только «Приют Четырнадцати» — пристанище для альпинистов, издалека похожее на огромный надувной баллон, прилепившийся к склону горы, которую мы разглядывали через прозрачную круглую стену станции. Отсюда мы могли любоваться панорамой Приэльбрусья. Горизонта не было. Вокруг же были только заснеженные горы седого Кавказа: налево — Эльбрус, направо — Терскол, главная горнолыжная вершина страны. У подножия горы, где горнолыжники заканчивали свой спуск, начинались турбазы, среди которых была и наша, «Иткол». По утрам мы бегали в одних плавках вдоль наполовину замерзшей горной реки, до обеда лежали в шезлонгах, которые ставили прямо на снег, в погоне за фиолетовым горным загаром, а после обеда поднимались в горы, где и отмечали сегодня мой день рождения.
На вечеринке разговор зашел о легендарном «кавказском долголетии», мы попросили старого грузина открыть нам его секреты, и он, откликаясь на нашу просьбу, произнес тост о чистоте.
— А вообще самый лучший рецепт долголетия дает Библия, — сказал этот седобородый старик. — И он такой же простой, как и все гениальное: уклоняйся от зла и делай добро — и будешь жить вовек.
— Это понятно, — сказал Наиль, высокий красивый парень, один из наших лучших университетских поэтов. — Это рецепт долголетия, которое называется безсмертием. Но уклоняться от зла и делать добро гораздо легче, если ты родился и живешь в таком благодатном месте, как это. Господь дал вам все: плодородную землю, богатый урожай, множество плодов, прекрасное вино, чистые воздух и воду, море, наконец. Только пользуйся, живи и работай. Это же просто рай на земле. А если ты вынужден отвоевывать у стихии каждую пядь земли, уклоняться от зла уже гораздо труднее. Поэтому и жизнь у людей там гораздо короче.
— Наверное, вы правы, — сказал пожилой грузин. — Но раньше и у нас было много зла. Хотя Грузия приняла Христианство раньше, чем Русь. Но воевали много.
— И поэтов сюда ссылали, — проронил я, покосившись на Наиля.
— Но сегодня трудно себе представить это, — ответил Наиль. — Мне кажется, что на Кавказе уже никогда не будет войны.
— Дай Бог! — сказали мы одновременно с грузином.
Вдруг на станции погас свет. Снег на склоне Эльбруса сверкал миллионами алмазов в лучах заходящего солнца.
— Станция «Мир», — объявил собравшимся Наиль, сложив ладони рупором. — Следующая станция — «Война».
Прошло еще несколько мгновений — и мир погрузился во тьму.

Распустившиеся цветы

— Вот видишь, Володя, — сказал я Ульянову, будущему Ильичу. — И меня тоже турнули из Казанского университета. Как и тебя. Только тебя за то, что ты хотел «запретить» Бога. А меня за то, что я хотел к Нему вернуться.
— Вернуться в чем мать родила, — рассмеялся, махнув огромной кудрявой шевелюрой, мой университетский приятель Рафаэль.
Бронзовый Ульянов ничего не ответил и только смотрел куда-то вдаль, поверх наших голов. Мы собрались всей своей большой компанией на «сковородке» — небольшой круглой площади с каменными скамьями, полукругом опоясывающими памятник. В теплое время года «сковородка», служившая центром общения студентов всех курсов и всех факультетов Казанского университета, раскалялась — отсюда и пошло ее название. Здесь, на «сковородке», когда я был еще первокурсником, во время факельного шествия в честь посвящения в студенты меня приняли в компанию старшекурсников, о которой в университете ходили легенды. Наша альма-матер вообще всегда отличалась неординарными личностями. Еще молодой Лобачевский в свое время прославился тем, что приезжал на корове на берег Черного озера, где профессора принимали экзамены. Потом на Черном озере разместили управление КГБ, и «чудачества» несколько поутихли. Но в хипповых 70-х годах прошлого века вновь стали появляться «яркие индивидуальности». Бард Леонид Сергеев, песни которого уже тогда звучали в клубах самодеятельной песни. Фотограф Александр Медведев, умудрившийся сделать серию снимков о том, как тигр пожирает человека, и тоже отчисленный за это из университета. И наконец, ваш покорный слуга тоже рисковал оказаться в числе «неординарных».
После дискотеки мы шли к кому-то в гости, а утром собирались на «ковалке». Это место располагалось на склоне холма, на котором стоял Казанский университет, на самых его задворках, за главным корпусом, анатомическим театром и читалкой, построенной еще по проекту Лобачевского. «Ковалка» представляла собой полуразрушенное старинное здание, в котором, по преданию, в давние времена располагалась кузница — отсюда и пошло название этого места. От здания остались одни только необъятные ступени и крыльцо — на них и располагались, кто сидя, кто лежа, завсегдатаи «ковалки», босые, в потертых джинсах, с волосами до плеч. В дальнейшем «ковалка» стала и моим любимым местом — я встречался здесь с ребятами из компании Рафаэля после занятий в читалке, где мы открывали для себя Пруста и Джойса, Кафку и Сартра, Достоевского и Бердяева и, конечно же, Библию. А вот моя сокурсница, прозрачная, воздушная Ираида, «болела» Шекспиром и приходила на «ковалку» с томиком сонетов.
Мы жили тем, что тогда называлось «Христианской общиной», или «коммуной хиппи», и в один прекрасный день решили принять «водное крещение» на Лебяжьем озере под Казанью. Выбрали безлюдное место, разделись, и вдруг появилась милиция. «Братья и сестры» куда-то испарились, а я остался один. Самое обидное было то, что в милицейском протоколе было указано: «купался голым», что по тем временам было неслыханным оскорблением нравственности, и ни слова — о крещении, пусть даже и самочинном. Исключение из университета было предопределено. С формулировкой «за антисоветское поведение». Сегодня я прощался с «коммунарами».
— Старик, — сказал Рафаэль, — просто университету выгоднее иметь еще одного чудака, чем еще одного инакомыслящего. Не осуждай их и молись за них. И помни: Христос любит тебя. Он ведь был первым хиппи.
— Скорее уж первым революционером, — возразила чернокожая Мерседес из кубинского землячества.
— Ну как Его можно называть революционером, — воскликнула красавица Лилька, — если Ему предлагали поднять народ, а Он не согласился! И вообще, Он был против насилия. Человеку чуждо насилие. Человечество — это венец Природы. Каждый человек — цветок в этом венце.
Лилька была круглой отличницей и самой красивой девушкой в университете. Кто-то даже сделал фотомонтаж — портрет Нефертити, и из него выплывает лицо Лильки — точная копия. Позже я гордился дружбой с ней, а сейчас просто любовался этой девушкой. Она вскинула руки в безоблачное небо цвета индиго и крикнула:
— Люди! Мы цветы! Любите, опыляйте друг друга!
— Не слушай их, — шепнула мне Юрико, моя «сестра» по университету с первого курса. Она была не менее красива, чем Лилька, но другой, «восточной» красотой. Мы проводили целые дни вместе и относились друг к другу как брат и сестра. Иногда ходили гулять на Черное озеро и там, у арки при входе в парк, играли в знакомую всем влюбленным Казани игру, становясь по разные стороны арки.
— Христос любит тебя, — шептала Юрико.
И я, стоя от нее в пятнадцати метрах, слышал ее так, как будто она была рядом.
— Слышу, — говорил я.
— И я люблю тебя, — шептала Юрико.
— Не слышу, — говорил я. — Повтори.
— Как сестра, — шептала Юрико.
— Только так?
— А вот и слышишь! — смеялась Юрико.
Она всегда уводила меня из нашей «коммуны».
— Ну их, — говорила Юрико. — Сейчас накурятся и начнут смеяться.
Уводила она меня и в этот, последний раз. «Братья и сестры», лежа на скамейке, курили и смеялись.
— Христос на самом деле не был первым хиппи, — сказала Юрико. — И Христос никогда не был никаким первым революционером. Христос был, есть и будет Сыном Бога и нашим Господом.
Она помолчала и добавила:
— А люди — это действительно цветы. Только плохо, когда они рано распускаются. Потом быстро вянут…

Продолжение

Валерий Рязанов

15.07.2005